Привидение кошки, живущее в библиотеке
О.Памук. Имя мне - Красный.
«Одно важное правило: если не хочешь разочароваться в искусстве, не воспринимай его как свое ремесло. Какими бы замечательными ни были твое мастерство и способности, деньги и власть следует искать в других местах, и не надо обижаться на искусство, если ты не получаешь должного вознаграждения за свой труд».
«Рисовать по-другому – не значит ли это и видеть по-другому?»
«Ведь если в сердце живет лицо возлюбленной, мир по-прежнему твой дом».
«Письмо – это ведь не только то, что написано. Письмо, как и книга, читается и на нюх, и на ощупь. Так что если глупых людей занимает, что в письме написано, то умных – о чем в письме говорится. Умение прочитать письмо по-настоящему, целиком – это подлинное искусство».
«Он перестал угрожать и вместо этого слал мне любовные письма, в уголках которых были нарисованы птицы, львы с грустными глазами и печальные лани».
«Главная причина моего одиночества заключается в том, что я сама не знаю, частью какой истории быть».
«…Снег ложится не только на крыши, но и на воспоминания».
читать дальше
«Мы дошли до последних шедевров каллиграфа Джемаля, но возле них задерживаться не стали, чтобы не казалось, будто мы признаем правоту врагов цвета и рисунка, утверждающих, что основа и суть искусства – это линия, а рисунок – лишь предлог для нее».
«Рисунок – это безмолвие разума и музыка глаз».
«…и были так счастливы, что им хотелось, чтобы не было в их жизни никаких перемен. Они обнаружили, что самый лучший способ осуществить это желание – раскрыв книгу, часами, целыми днями, не отрываясь, рассматривать изумительные, безупречные миниатюры старых мастеров. Чем больше смотрели они на точь-в-точь повторяющие друг друга безупречные рисунки, что сопровождали одни и те же истории в разных книгах, тем сильнее казалось им, что время остановилось и счастливый золотой век, о котором повествуется в историях, приходит в согласие с их собственным счастьем».
«…Кроме того, поставив подпись, разве не признает он тем самым, что в рисунке отражено его собственное н6есовершенство?»
«Он почувствовал, что в рисунке есть какой-то изъян. Подпись он увидел, но с нами часто бывает так, что разум не обращает внимания на то, что видят глаза; оттого у него лишь возникло смутное ощущение, что с рисунком что-то не так. Падишах подумал, что старые мастера такого не допустили бы, и его охватило волнение, потому что это означало: в книге, которую он читает, рассказывается не легенда, нет, речь в ней идет о том, чем в книге не место, - о действительных событиях».
«Первая история учит тому, что стиль – это изъян. Вторая, что рисунок, лишенный изъянов, не требует подписи. Третья же история объединяет уроки первой и второй. В ней говорится о том, что подпись и стиль есть не что иное, как бесстыдная и глупая похвальба своими собственными изъянами».
«Мне хотелось, чтобы этот хмурый Кара понял, что рисовать – это значит любить жизнь».
«Ибо Аллах пожелал, чтобы рисунок был радостным, дабы всякий, кто умеет видеть, понял, что и весь мир тоже полон радости».
«Ибн Шакир верил, что эти книги доживут до конца света, и поэтому жил с ощущением глубины и бесконечности времени».
«Так вот и стало ясно, что идея бесконечности времени должна воплотиться не в буквах, а в рисунке. И это воистину так, ибо книги рвут и уничтожают, но страницы с рисунками вставляют в другие книги. Они будут жить вечно, показывая, каков мир Аллаха».
«Все в мире повторяется, поэтому, если бы человек не старился и не умирал, он и не замечал бы течения времени. Мы рассказываем одни и те же истории и сопровождаем их одними и теми же рисунками, как будто времени в мире вовсе нет».
«Если рисунок повествует о любви, исполнять его надлежит с любовью».
«Первая история учит тому, что, каким бы выдающимся ни было мастерство художника, безупречным рисунок делает время. Вторая история утверждает, что за пределы времени может выйти только мастерство и рисунок. А третья история объединяет уроки первой и второй и показывает, что отказавшийся от безупречной жизни и безупречного рисунка тем самым кладет конец своему времени и умирает».
«Ибо сначала Аллах сотворил мир, который можно увидеть. А потом дал нам слова, чтобы мы могли рассказать друг другу о том, что видим. Мы же сделали из слов истории и решили, что рисунки нужны для разъяснений историй. На самом же деле рисовать – значит напрямую обращаться к памяти Аллаха и видеть мир так, как видит Он».
«Саид Мирек, желая пояснить свое понимание рисунка, утверждал, что и самый бездарный художник рисует по памяти. Ведь даже если в голове у него совсем пусто и он надумает рисовать лошадь, глядя на настоящего скакуна, он не сможет смотреть одновременно и на лошадь, и на бумагу, на которой рисует. Сначала художник смотрит на лошадь, а потом переносит на бумагу образ из своей головы. Пусть между взглядом на лошадь и взглядом на бумагу проходит мгновение – художник рисует не лошадь, которую видит, а лошадь, которую помнит».
«Хотела бы я знать, любовь ли делает людей глупыми, или влюбляются только глупцы?»
«…Вселяющий ужас запах стареющего неженатого мужчины…»
«Я чувствую себя словно бы разделенным надвое, как те люди на миниатюрах, которым голову и руки рисует один художник, а туловище и одежду – другой».
«Они хотят быть настолько ни на кого не похожими, такими исключительными и несравненными, так страстно этого желают – взгляни, взгляни Смерти в глаза! – что начинаешь не Смерти бояться, а этого неистового хотения».
«Любовь – это способность видеть невидимое и желание постоянно ощущать рядом с собой отсутствующее».
«На самом деле каждый хочет нарисовать не то, что озарено ярким светом и всем известно, а то, что таится в сумраке и никому не ведомо».
«Я, торговка и сваха Эстер, знаю, что людей в этой жизни занимают лишь невероятные истории о богатстве, власти и сказочной любви. А остальное: несчастья, разлуки, ревность, вражда, слезы, сплетни, бедность, которой не видно конца, - у всех похоже, как эти вещи в доме: старый, выцветший пестрый ковер, поварешка на пустом подносе для пирожков, медное блюдо, коробка для золы…»
«Он утверждал, что метод перспективы пагубен… потому что заставляет нас смотреть на мир глазами не Аллаха, а уличной шавки».
«За этими двумя прельстительными и всегда веселыми джиннами, умом и насмешкой, стоит их повелитель – шайтан».
«- Некоторые торопливые глупцы, влюбившись до свадьбы, очень быстро сжигают свою любовь дотла. А все почему? Потому что думают, что любовь – самое главное в жизни.
- А на самом деле?
- На самом деле – счастье. Но и любовь, и брак помогают его обрести».
«Только выйдя из застенков пространства и времени, понимаешь, какая тесная рубашка – жизнь. Как жаль, что никто, прежде чем умрет, не понимает, что если на том свете воистину счастлива лишь лишенная тела душа, то на этом свете – лишенное души тело. Поэтому, с грустью наблюдая, как во время моих замечательных похорон понапрасну плачет и убивается по мне милая Шекюре, я молил Всевышнего, чтобы Он даровал нам возможность быть в раю душами без тела, а на земле – телами без души».
«У таких людей, как я, способных что угодно – любовь и горе, счастье и печаль – рано или поздно обратить в предлог для бесконечного одиночества, в жизни не бывает ни больших радостей, ни больших огорчений. Не могу сказать, что мы не понимаем других людей, когда их переполняют радость или горе, - напротив, мы очень, очень хорошо их понимаем. Вот чего мы не можем понять, так это почему нас самих, наш разум и сердце в такие мгновения охватывает странное, тихое беспокойство. Это беспокойство занимает в наших душах место, по праву принадлежащее настоящей радости или горю».
«…А между тем убийцы, вопреки общепринятому мнению, получаются не из тех, кто ни во что не верит, а из тех, кто верит слишком сильно».
«Пример Келебека подтверждает: только дар владения цветом, дар Аллаха, может позволить художнику нарисовать счастье. К работе он каждый раз приступает так, словно живет в раю, с верой и счастьем – с верой в то, что сможет нарисовать счастье. И у него получается! Если я чувствую, что сделанный каким-нибудь другим художником рисунок получился более мрачным и суровым, чем следует, я прошу Келебека: «Добавь цвета по своему усмотрению!» - и застывшие воды моря, печальные одежды, угрюмо поникшие листья и флаги начинают трепетать, словно от ласкового ветерка».
«Если художник рисует норовистого, порывистого коня, это не значит, что сам он порывист и нрав у него буйный».
«Самая лучшая похвала художнику – сказать, что его работы вызывают желание взяться за кисть».
«В чем заключена волшебная сила этого рисунка – в нем самом или в том, что было о нем сказано?»
«Разъяренные лошади, бегущие лошади, усталые лошади, прекрасные лошади, лошади, на которых никто не смотрит, лошади, которым никогда не сойти с книжных страниц, лошади, которые скачут так, словно им скучно на этих страницах и хочется убежать прочь, разорвав рамку».
«Разве не были все легендарные работы старых мастеров выполнены той самой тонкой линией, что проходит между смертью и красотой?»
«Мой рисунок – это то, что видит разум, а не глаза. При этом рисунок, как известно, это праздник для глаз. Из объединения их двух истин и рождается мой мир. Иными словами: алиф – рисунок являет миру то, что видит разум, дабы устроить праздник для глаз; лям – видимое глазам отображается на рисунке в той мере, в какой это нужно, чтобы помочь разуму; мим – красота, стало быть, есть нечто, возникающее тот миг, когда глаза обнаруживают в этом мире уже известное разуму».
«Красоту и тайну этого мира можно постичь, только если относиться к нему с вниманием и нежностью. Если вы хотите жить в раю… раскройте глаза пошире, чтобы увидеть мир во всех его подробностях и красках».
«Я – шайтан. Конечно, я знаю, вы готовы сразу же уверовать в прямо противоположное тому, что мною сказано. И все же вы достаточно умны, чтобы догадываться, что противоположное сказанному мной далеко не всегда бывает правдой. Как бы то ни было, вы прислушиваетесь к любым моим словам, да и как иначе? Вам же известно, что имя мое чаще многих встречается в Коране, оно упомянуто в Священной Книге пятьдесят два раза».
«Я все думал о том, что взятый ребенком во дворец и выросший здесь до самой смерти остается рабом султана – счастливая доля! – а вот художник – раб сотворенной Аллахом красоты и должен быть готов умереть ради нее».
«Когда бы ни был сделан рисунок, что бы ни было на нем изображено, военная сцена или любовная, истинный художник всегда показывает нам свою борьбу с собой и свою любовь к искусству, а стало быть, рисует он собственное терпение».
«Рисовать – это значит, глядя на мир, изобразить его так, будто это не наш мир, а какой-то другой».
«Веками тысячи художников тихо, незаметно делали одинаковые рисунки. Теперь я понимаю, что это значит: они запечатлевали, как тихо и незаметно наш мир превращается в другой».
«Видите этот удивительный красный цвет? Если не считать крови, текущей из рассеченной плоти, Аллах никогда напрямую не показывает своим рабам этот удивительный цвет – его надо искать, он скрыт в редких жучках и камнях, и во всем мире его можно увидеть только на тканях, сотканных и окрашенных человеком, и на рисунках великих мастеров».
«Да, все-таки главное в нашем искусстве – влечение к человеку, которое дар художника превращает в любовь к Аллаху, а через нее – в любовь ко всему созерцаемому Им миру».
«Сама возможность благодаря несказанной милости Аллаха вдоволь насмотреться на эту чудесную книгу была великим счастьем, но вот оттого, что я смотрел на нее не столько сердцем, сколько разумом, становилось грустно».
«Для старых мастеров вопрос о смене манеры, которой они отдали всю свою жизнь, был вопросом важнейшим, вопросом совести. Они считали бесчестьем сегодня видеть мир так, как велит восточных шах, а завтра – как приказывает западный повелитель. А для нынешних художников это обычное дело».
«В некоторых мастерских, как бывает в несчастных семьях, многие годы каждый гнет свою линию и никто не понимает, что счастье не возникает без согласия, а согласие и есть счастье».
«Из самой глубины рисунка, от красок, любовно нанесенных художником, будто бы исходит свет, и кажется, что влюбленные навечно застыли в этом свете. Видишь, их лица обращены друг к другу, а тела вполоборота повернуты к нам. Они знают, что находятся на рисунке, что мы смотрим на них. Знают и не пытаются казаться точно такими же, как обычные люди, которых мы видим каждый день, напротив, дают понять, что вышли из памяти Аллаха. Оттого-то время на рисунке и остановилось. И вместе с ними навечно замерло все в лазоревой ночи. Видишь эту птицу? Она одновременно и летит в темноте среди звезд, так же быстро, как бьются сердца влюбленных, и застыла на месте, словно приколоченная к небу. Старые мастера Герата знали, что, если в предчувствии бархатной тьмы Аллаха, которая скоро опустится на их глаза, как занавес, они будут несколько дней или даже недель не отрываясь смотреть на подобный рисунок, то в конце концов их душа проникнет в это бесконечное время».
«…Все эти годы эта сабля с эфесом из слоновой кости давала мне покой и равновесие (не только душевное, равновесие при ходьбе – тоже). Что до книг, то они лишь придают несчастью глубину, которую мы почему-то считаем утешительной».
«Как думаешь, выглядим ли мы так же красиво, как герои легенд, с таким изяществом убивающие друг друга на рисунках старых мастеров?»
«Мастерство художника заключается, с одной стороны, в способности полностью и со всей ответственностью сосредоточиться на красоте мгновения, воспринимая его в мельчайших подробностях, а с другой – в умении держаться на расстоянии (я бы сказал, на расстоянии шутки) от мира, придающего себе чересчур много важности, и смотреть на него, словно бы отступив на шаг, как от зеркала».
«Если не мечтаешь, время не движется».
«Надеюсь, однажды настанет день, когда мы научимся без страха говорить о своей собственной жизни от первого лица, а не так, будто рассказываем сказку».
«Людям ведь нужны не нарисованные улыбки, а настоящее счастье в жизни. Художники это знают, но не могут изобразить и предлагают нам вместо счастья в жизни счастье созерцания».
«Одно важное правило: если не хочешь разочароваться в искусстве, не воспринимай его как свое ремесло. Какими бы замечательными ни были твое мастерство и способности, деньги и власть следует искать в других местах, и не надо обижаться на искусство, если ты не получаешь должного вознаграждения за свой труд».
«Рисовать по-другому – не значит ли это и видеть по-другому?»
«Ведь если в сердце живет лицо возлюбленной, мир по-прежнему твой дом».
«Письмо – это ведь не только то, что написано. Письмо, как и книга, читается и на нюх, и на ощупь. Так что если глупых людей занимает, что в письме написано, то умных – о чем в письме говорится. Умение прочитать письмо по-настоящему, целиком – это подлинное искусство».
«Он перестал угрожать и вместо этого слал мне любовные письма, в уголках которых были нарисованы птицы, львы с грустными глазами и печальные лани».
«Главная причина моего одиночества заключается в том, что я сама не знаю, частью какой истории быть».
«…Снег ложится не только на крыши, но и на воспоминания».
читать дальше
«Мы дошли до последних шедевров каллиграфа Джемаля, но возле них задерживаться не стали, чтобы не казалось, будто мы признаем правоту врагов цвета и рисунка, утверждающих, что основа и суть искусства – это линия, а рисунок – лишь предлог для нее».
«Рисунок – это безмолвие разума и музыка глаз».
«…и были так счастливы, что им хотелось, чтобы не было в их жизни никаких перемен. Они обнаружили, что самый лучший способ осуществить это желание – раскрыв книгу, часами, целыми днями, не отрываясь, рассматривать изумительные, безупречные миниатюры старых мастеров. Чем больше смотрели они на точь-в-точь повторяющие друг друга безупречные рисунки, что сопровождали одни и те же истории в разных книгах, тем сильнее казалось им, что время остановилось и счастливый золотой век, о котором повествуется в историях, приходит в согласие с их собственным счастьем».
«…Кроме того, поставив подпись, разве не признает он тем самым, что в рисунке отражено его собственное н6есовершенство?»
«Он почувствовал, что в рисунке есть какой-то изъян. Подпись он увидел, но с нами часто бывает так, что разум не обращает внимания на то, что видят глаза; оттого у него лишь возникло смутное ощущение, что с рисунком что-то не так. Падишах подумал, что старые мастера такого не допустили бы, и его охватило волнение, потому что это означало: в книге, которую он читает, рассказывается не легенда, нет, речь в ней идет о том, чем в книге не место, - о действительных событиях».
«Первая история учит тому, что стиль – это изъян. Вторая, что рисунок, лишенный изъянов, не требует подписи. Третья же история объединяет уроки первой и второй. В ней говорится о том, что подпись и стиль есть не что иное, как бесстыдная и глупая похвальба своими собственными изъянами».
«Мне хотелось, чтобы этот хмурый Кара понял, что рисовать – это значит любить жизнь».
«Ибо Аллах пожелал, чтобы рисунок был радостным, дабы всякий, кто умеет видеть, понял, что и весь мир тоже полон радости».
«Ибн Шакир верил, что эти книги доживут до конца света, и поэтому жил с ощущением глубины и бесконечности времени».
«Так вот и стало ясно, что идея бесконечности времени должна воплотиться не в буквах, а в рисунке. И это воистину так, ибо книги рвут и уничтожают, но страницы с рисунками вставляют в другие книги. Они будут жить вечно, показывая, каков мир Аллаха».
«Все в мире повторяется, поэтому, если бы человек не старился и не умирал, он и не замечал бы течения времени. Мы рассказываем одни и те же истории и сопровождаем их одними и теми же рисунками, как будто времени в мире вовсе нет».
«Если рисунок повествует о любви, исполнять его надлежит с любовью».
«Первая история учит тому, что, каким бы выдающимся ни было мастерство художника, безупречным рисунок делает время. Вторая история утверждает, что за пределы времени может выйти только мастерство и рисунок. А третья история объединяет уроки первой и второй и показывает, что отказавшийся от безупречной жизни и безупречного рисунка тем самым кладет конец своему времени и умирает».
«Ибо сначала Аллах сотворил мир, который можно увидеть. А потом дал нам слова, чтобы мы могли рассказать друг другу о том, что видим. Мы же сделали из слов истории и решили, что рисунки нужны для разъяснений историй. На самом же деле рисовать – значит напрямую обращаться к памяти Аллаха и видеть мир так, как видит Он».
«Саид Мирек, желая пояснить свое понимание рисунка, утверждал, что и самый бездарный художник рисует по памяти. Ведь даже если в голове у него совсем пусто и он надумает рисовать лошадь, глядя на настоящего скакуна, он не сможет смотреть одновременно и на лошадь, и на бумагу, на которой рисует. Сначала художник смотрит на лошадь, а потом переносит на бумагу образ из своей головы. Пусть между взглядом на лошадь и взглядом на бумагу проходит мгновение – художник рисует не лошадь, которую видит, а лошадь, которую помнит».
«Хотела бы я знать, любовь ли делает людей глупыми, или влюбляются только глупцы?»
«…Вселяющий ужас запах стареющего неженатого мужчины…»
«Я чувствую себя словно бы разделенным надвое, как те люди на миниатюрах, которым голову и руки рисует один художник, а туловище и одежду – другой».
«Они хотят быть настолько ни на кого не похожими, такими исключительными и несравненными, так страстно этого желают – взгляни, взгляни Смерти в глаза! – что начинаешь не Смерти бояться, а этого неистового хотения».
«Любовь – это способность видеть невидимое и желание постоянно ощущать рядом с собой отсутствующее».
«На самом деле каждый хочет нарисовать не то, что озарено ярким светом и всем известно, а то, что таится в сумраке и никому не ведомо».
«Я, торговка и сваха Эстер, знаю, что людей в этой жизни занимают лишь невероятные истории о богатстве, власти и сказочной любви. А остальное: несчастья, разлуки, ревность, вражда, слезы, сплетни, бедность, которой не видно конца, - у всех похоже, как эти вещи в доме: старый, выцветший пестрый ковер, поварешка на пустом подносе для пирожков, медное блюдо, коробка для золы…»
«Он утверждал, что метод перспективы пагубен… потому что заставляет нас смотреть на мир глазами не Аллаха, а уличной шавки».
«За этими двумя прельстительными и всегда веселыми джиннами, умом и насмешкой, стоит их повелитель – шайтан».
«- Некоторые торопливые глупцы, влюбившись до свадьбы, очень быстро сжигают свою любовь дотла. А все почему? Потому что думают, что любовь – самое главное в жизни.
- А на самом деле?
- На самом деле – счастье. Но и любовь, и брак помогают его обрести».
«Только выйдя из застенков пространства и времени, понимаешь, какая тесная рубашка – жизнь. Как жаль, что никто, прежде чем умрет, не понимает, что если на том свете воистину счастлива лишь лишенная тела душа, то на этом свете – лишенное души тело. Поэтому, с грустью наблюдая, как во время моих замечательных похорон понапрасну плачет и убивается по мне милая Шекюре, я молил Всевышнего, чтобы Он даровал нам возможность быть в раю душами без тела, а на земле – телами без души».
«У таких людей, как я, способных что угодно – любовь и горе, счастье и печаль – рано или поздно обратить в предлог для бесконечного одиночества, в жизни не бывает ни больших радостей, ни больших огорчений. Не могу сказать, что мы не понимаем других людей, когда их переполняют радость или горе, - напротив, мы очень, очень хорошо их понимаем. Вот чего мы не можем понять, так это почему нас самих, наш разум и сердце в такие мгновения охватывает странное, тихое беспокойство. Это беспокойство занимает в наших душах место, по праву принадлежащее настоящей радости или горю».
«…А между тем убийцы, вопреки общепринятому мнению, получаются не из тех, кто ни во что не верит, а из тех, кто верит слишком сильно».
«Пример Келебека подтверждает: только дар владения цветом, дар Аллаха, может позволить художнику нарисовать счастье. К работе он каждый раз приступает так, словно живет в раю, с верой и счастьем – с верой в то, что сможет нарисовать счастье. И у него получается! Если я чувствую, что сделанный каким-нибудь другим художником рисунок получился более мрачным и суровым, чем следует, я прошу Келебека: «Добавь цвета по своему усмотрению!» - и застывшие воды моря, печальные одежды, угрюмо поникшие листья и флаги начинают трепетать, словно от ласкового ветерка».
«Если художник рисует норовистого, порывистого коня, это не значит, что сам он порывист и нрав у него буйный».
«Самая лучшая похвала художнику – сказать, что его работы вызывают желание взяться за кисть».
«В чем заключена волшебная сила этого рисунка – в нем самом или в том, что было о нем сказано?»
«Разъяренные лошади, бегущие лошади, усталые лошади, прекрасные лошади, лошади, на которых никто не смотрит, лошади, которым никогда не сойти с книжных страниц, лошади, которые скачут так, словно им скучно на этих страницах и хочется убежать прочь, разорвав рамку».
«Разве не были все легендарные работы старых мастеров выполнены той самой тонкой линией, что проходит между смертью и красотой?»
«Мой рисунок – это то, что видит разум, а не глаза. При этом рисунок, как известно, это праздник для глаз. Из объединения их двух истин и рождается мой мир. Иными словами: алиф – рисунок являет миру то, что видит разум, дабы устроить праздник для глаз; лям – видимое глазам отображается на рисунке в той мере, в какой это нужно, чтобы помочь разуму; мим – красота, стало быть, есть нечто, возникающее тот миг, когда глаза обнаруживают в этом мире уже известное разуму».
«Красоту и тайну этого мира можно постичь, только если относиться к нему с вниманием и нежностью. Если вы хотите жить в раю… раскройте глаза пошире, чтобы увидеть мир во всех его подробностях и красках».
«Я – шайтан. Конечно, я знаю, вы готовы сразу же уверовать в прямо противоположное тому, что мною сказано. И все же вы достаточно умны, чтобы догадываться, что противоположное сказанному мной далеко не всегда бывает правдой. Как бы то ни было, вы прислушиваетесь к любым моим словам, да и как иначе? Вам же известно, что имя мое чаще многих встречается в Коране, оно упомянуто в Священной Книге пятьдесят два раза».
«Я все думал о том, что взятый ребенком во дворец и выросший здесь до самой смерти остается рабом султана – счастливая доля! – а вот художник – раб сотворенной Аллахом красоты и должен быть готов умереть ради нее».
«Когда бы ни был сделан рисунок, что бы ни было на нем изображено, военная сцена или любовная, истинный художник всегда показывает нам свою борьбу с собой и свою любовь к искусству, а стало быть, рисует он собственное терпение».
«Рисовать – это значит, глядя на мир, изобразить его так, будто это не наш мир, а какой-то другой».
«Веками тысячи художников тихо, незаметно делали одинаковые рисунки. Теперь я понимаю, что это значит: они запечатлевали, как тихо и незаметно наш мир превращается в другой».
«Видите этот удивительный красный цвет? Если не считать крови, текущей из рассеченной плоти, Аллах никогда напрямую не показывает своим рабам этот удивительный цвет – его надо искать, он скрыт в редких жучках и камнях, и во всем мире его можно увидеть только на тканях, сотканных и окрашенных человеком, и на рисунках великих мастеров».
«Да, все-таки главное в нашем искусстве – влечение к человеку, которое дар художника превращает в любовь к Аллаху, а через нее – в любовь ко всему созерцаемому Им миру».
«Сама возможность благодаря несказанной милости Аллаха вдоволь насмотреться на эту чудесную книгу была великим счастьем, но вот оттого, что я смотрел на нее не столько сердцем, сколько разумом, становилось грустно».
«Для старых мастеров вопрос о смене манеры, которой они отдали всю свою жизнь, был вопросом важнейшим, вопросом совести. Они считали бесчестьем сегодня видеть мир так, как велит восточных шах, а завтра – как приказывает западный повелитель. А для нынешних художников это обычное дело».
«В некоторых мастерских, как бывает в несчастных семьях, многие годы каждый гнет свою линию и никто не понимает, что счастье не возникает без согласия, а согласие и есть счастье».
«Из самой глубины рисунка, от красок, любовно нанесенных художником, будто бы исходит свет, и кажется, что влюбленные навечно застыли в этом свете. Видишь, их лица обращены друг к другу, а тела вполоборота повернуты к нам. Они знают, что находятся на рисунке, что мы смотрим на них. Знают и не пытаются казаться точно такими же, как обычные люди, которых мы видим каждый день, напротив, дают понять, что вышли из памяти Аллаха. Оттого-то время на рисунке и остановилось. И вместе с ними навечно замерло все в лазоревой ночи. Видишь эту птицу? Она одновременно и летит в темноте среди звезд, так же быстро, как бьются сердца влюбленных, и застыла на месте, словно приколоченная к небу. Старые мастера Герата знали, что, если в предчувствии бархатной тьмы Аллаха, которая скоро опустится на их глаза, как занавес, они будут несколько дней или даже недель не отрываясь смотреть на подобный рисунок, то в конце концов их душа проникнет в это бесконечное время».
«…Все эти годы эта сабля с эфесом из слоновой кости давала мне покой и равновесие (не только душевное, равновесие при ходьбе – тоже). Что до книг, то они лишь придают несчастью глубину, которую мы почему-то считаем утешительной».
«Как думаешь, выглядим ли мы так же красиво, как герои легенд, с таким изяществом убивающие друг друга на рисунках старых мастеров?»
«Мастерство художника заключается, с одной стороны, в способности полностью и со всей ответственностью сосредоточиться на красоте мгновения, воспринимая его в мельчайших подробностях, а с другой – в умении держаться на расстоянии (я бы сказал, на расстоянии шутки) от мира, придающего себе чересчур много важности, и смотреть на него, словно бы отступив на шаг, как от зеркала».
«Если не мечтаешь, время не движется».
«Надеюсь, однажды настанет день, когда мы научимся без страха говорить о своей собственной жизни от первого лица, а не так, будто рассказываем сказку».
«Людям ведь нужны не нарисованные улыбки, а настоящее счастье в жизни. Художники это знают, но не могут изобразить и предлагают нам вместо счастья в жизни счастье созерцания».
Немножко новых добавили.
Думаю, очень подойдет тем авторам, которые когда-нибудь таки соберутся написать альтернативку не такую, где сохранилась Российская Империя, а такую, где сохранился СССР. 
), провести интервью-беседы с видными деятелями (читай - начальниками)... написать очерки о наиболее ярких случаях...
Некоторые, к слову сказать, были реально жуткие. Как, например, история о женщине, которая держала у себя притон для зэков из соседней колонии. Так один из них на нее за что-то обозлился и заживо замуровал в цистерне с бензином. Труп нашли летом - когда, то есть, бензин уже стал заканчиваться, и рабочие задумались - а чего-то плохо идет, вроде как что-то мешает... Кошмар. Или про уголовника-алкаша, который находился в запое у себя в деревне, потом решил отправиться в город, так бабка его попросила, раз он идет на станцию, довести туда шестилетнюю внучку. Ну а он по пути решил, что чего так доставлять, изнасиловал ребенка и задушил. Труп затащил в колхозный сарай, завалил удобрениями. Жуткое дело.
Да били поди просто, пока не признался и не дал показания. 
Скажем, в случае с убитой девочкой - чего там особо разыскивать, этот же урод в своей родной деревне пил. И родная бабка же ему поручила довести родную внучку - ему, значит, племянницу. Тут не надо быть Шерлоком Холмсом - спросили в деревне, кто последним видел девочку, узнали, кому ее передали на руки - дальше только этого отморозка отловить. А там выбили из него показания - он сначала заявил, что якобы на вокзале продал ее какому-то нерусскому. Ну, потом дожали, согласился показать, где труп спрятал. Как тут написано - удобрения разъедают, если бы не поторопились, так скоро мало бы чего осталось. Тут, конечно, надо поужасаться на зверства работников милиции... но мне жутко за убитую девочку, так что я не буду. 
А это уже вообще - пол-страницы, пара абзацев... 
Припоминаю, что наше ГУВД как раз практиковало издавать типа такие методички для сотрудников, под знаком учебы и повышения квалификации - перепечатывать там всякие приказы начальства, постановления пленумов... а в конце, чтобы внести оживление, печатались вот такие подборки из последних случаев по области. 
Буквально пара упоминаний на всю книжку... Можно подумать, у нас что ли ничего яркого не происходило? Не знаю, но подозреваю, что у нашего городского начальства всегда были какие-то терки с областным начальством - вот нас традиционно отовсюду и вычеркивают... по умолчанию... 
Что, конечно, вообще ни в какие ворота - терки терками, но вы же к юбилею уголовного розыска пишете про службу, ну так и пишите... Не одобряю, короче. 
Герои у автора получились симпатичные, за них переживаешь... Чудно. 
