Привидение кошки, живущее в библиотеке
У.Фолкнер. Статьи, речи, интервью, письма.
«Неблагополучие – а в это трудно поверить – приносит людям пользу. Если человек слишком долго не попадает в беду, в нем что-то отмирает, что-то снашивается и затем, когда он таки сталкивается с ней, переживает ее гораздо мучительнее. Империи, династии – и те познали это. Да, несчастье способно приносить пользу, напоминая человеку о том, кто он и что он».
«Я не литератор в точном значении слова. И если что читал, то, во всяком случае, не для постижения принципов чужого стиля. Я читал ради встречи с персонажами, которые вели себя так, как они и должны были бы вести себя, по моему мнению, в жизни».
«Логика требует работы интеллекта, но логика и интеллект – не одно и то же. Если я правильно понимаю смысл слова «логика», то это – последовательность мыслей или понятий, направленная на определенный вывод. Или, выражаясь иначе, на предопределенный вывод, ибо рассуждающий не изменяет начальной посылке. Интеллект также начинает свою работу с посылки и из нее извлекает одно, затем из одного – другое, из другого – третье. В этот процесс где-то может вкрасться ошибка, что, впрочем, не остановит деятельности интеллекта».
«Ветхий Завет для меня – образец самого лучшего, здорового в своей основе и увлекательного фольклора, с каким я когда-либо встречался. Новый Завет – это уже философия и мысль, в нем есть что-то от поэзии. Я обращаюсь к Ветхому Завету, чтобы узнать о людских деяниях. При чтении же Нового Завета я как бы слушаю музыку, обозреваю изредка скульптуру или архитектурный памятник. Таким образом, различие между Ветхим и Новым Заветом состоит для меня в том, что один – о живых людях, а другой – об устремлении человека, воплотившемся в более или менее строгую форму; так и образцы в искусстве зависят от идеи, их питающей».
«В нашей стране, думаю, повсеместно стремятся к разрешению расовой проблемы, потому что ее наличие – свидетельство болезни, а нет на земле страны, которая устояла бы, будучи подточена болезнью. Однако у нас имеются и люди – их меньшинство, - чье благополучие на ней зиждется; горьким будет для них признание, что разделенный болезнью дом обречен и необходимо хирургическое вмешательство, чтобы устранить причину этого недуга, эту раковую опухоль. И ее устранят со временем. На мой взгляд, существует лишь один практический способ добиться этого – оставаться терпимым, - особенно тем, кого угнетают больше других; человек обязан оставаться терпимым, даже если ему приходится сносить обиды долго, иначе от отчаяния он способен на непоправимое».
читать дальше
«Писатель должен достичь своего абсолюта и затем умереть, ибо заставить себя не писать он не в состоянии; в этом смысле писатель и шире – жизнь в искусстве – есть, вероятно, худшая доля, которую мы получаем в удел от богов: стоит человеку встать на этот путь, и покой утрачен навеки».
«Если художник не в состоянии писать ни о чем, кроме своих друзей и знакомых, то это, на мой взгляд, свидетельствует о серьезном творческом кризисе. На земле существует так много того, о чем можно, следовало бы рассказать, что нет, думается, никакой необходимости, списывать персонажей с натуры».
«В конечном счете могу сказать, что художнику лучше не думать о деньгах. Иначе в какой-то момент он проведет черту между значимостью своего ремесла и его стоимостью и начнет измерять достоинство своего труда исключительно в деньгах. А тем самым художник понижает требовательность к своему мастерству – и заслуживает тогда самого худшего».
«Если жизнь полна несправедливости и человек не способен мириться с ней, то он должен с этим что-то поделать. Выражаясь иначе, за стойкость не следует требовать награды, стойкость уже и есть награда».
«Я не могу описать женщину по цвету волос или оттенку глаз, потому что тогда она исчезнет из моего воображения. Образ идеальной женщины в представлении мужчины ассоциируется со словом, с фразой, с изгибом руки. Оттого-то описание самого прекрасного – если говорить о женщинах – обычно бывает недоговоренным. У каждого человека свое собственное представление о красоте. Достаточно отметить жест, тень от ветки, и воображение само воссоздаст древо. Именно поэтому я не могу точно описать мой идеал женщины, хотя он у меня, безусловно, имеетя».
«Любой писатель необыкновенно восприимчив и оттого беспринципен, поскольку заимствует из какого угодно источника. И этот процесс столь захватывает его, что он, вероятно, никогда не знает, что и у кого перенял. Наверное, никто не скажет: «На меня повлиял такой-то автор». Правда, он способен признаться: «Такие-то писатели вдохновили меня, я восхищаюсь их творчеством».
«К счастью, мои герои сами выбирают себе имена. Я никогда не делаю этого за них. Неожиданно они сами сообщают мне, как их зовут. Обычно это происходит, когда я задумываю образ или вскоре после того. Если же персонаж себя не называет, то остается безымянным. Мне приходится писать о лицах, имена которых я так и не узнал. Они мне их не открыли».
«По-настоящему надо любить свою страну, народ, отдельных людей не за них самих, а вопреки тому, что в них есть».
«Все люди рождены с равными правами на свободу. Однако им не следует предоставлять готовые свободы, а лишь равное право добиваться и отстаивать в той мере, в какой люди обладают чувством ответственности, стойкости и любовью к правде. Человеку ничего не следует давать в качестве свободного дара, ибо это плохо для каждого, но все люди должны иметь право добиться свободы, если они ощущают свою ответственность и готовы трудиться, чтобы заслужить ее, защитить и сохранить».
«Художнику не следует слишком много говорить. Если он много говорит, он ровно на столько меньше пишет».
«Я не привередлив. Между шотландским виски и ничем я выбираю шотландский виски».
«Человек обычно боится проверить себя: сколько трудностей и лишений способен он выдержать. Боится проверить свою выносливость. А настоящего писателя ничем не возьмешь. Единственное, что имеет над ним власть – это смерть. Настоящий писатель не думает об успехе или богатстве. Успех подобен женщине: если перед ней пресмыкаться, она вас будет презирать. А если дать ей понять, что она вас не интересует, тогда, возможно, она сама будет искать вашего внимания».
«- Может ли работа в кино повредить вашему творчеству?
- Хорошему писателю ничто не может повредить. А если это плохой писатель, то вряд ли ему что-нибудь поможет. Для него вообще не существует подобной проблемы, потому что он продал свою душу за какой-нибудь плавательный бассейн».
«Иногда пишется легко: это когда совсем перестаешь думать о технике письма. У меня всегда наступает такой момент, примерно на 275-й странице, когда персонажи сами берут все на себя и сами заканчивают произведение. А если закончить книгу на 274-й странице, я, право, не знаю, как бы она закончилась».
«Произведение обычно начинается с какой-то одной мысли, воспоминания, образа. Написать означает, собственно, восстановить то, что произошло до этого ключевого момента, объяснить, почему все произошло именно так, а не иначе, и далее показать, к чему это привело».
«Я бы сказал, что легче всего выражать себя с помощью музыки: музыка возникла на самом раннем этапе человеческой истории. Но поскольку мой удел – слова, я должен неуклюже, с помощью слов, выражать то, что чистые музыкальные звуки выразили бы гораздо лучше. Однако я предпочитаю использовать слова, точно так же как я предпочитаю читать, а не слушать. Я предпочитаю тишину звукам, а образ, выраженный словами, существует в молчании. То есть и гром и музыка прозы беззвучны».
«По темпераменту я бродяга и бездельник. Я не настолько люблю деньги, чтобы ради них работать. Глупо, что в жизни так много приходится работать. И что самое печальное, работа – это единственное занятие, которым можно заниматься восемь часов подряд, изо дня в день. Невозможно есть, пить или любить восемь часов подряд, а вот работать – можно. И по этой причине человек делает себя и других людей такими несчастными».
«Книги, которые я перечитываю, я узнал и полюбил еще в молодости, и теперь я возвращаюсь к ним, как возвращаются к старым друзьям. Я так часто читаю эти книги, что теперь мне уже не нужно открывать их на первой странице и читать до конца, обычно я читаю одну сцену или отрывок о каком-то одном герое: точно так же, встретив на улице приятеля, остановишься на несколько минут и поговоришь с ним».
«Жизни нет дела до добра и зла. Постоянный выбор между добром и злом делал Дон Кихот, однако лишь в своем иллюзорном мире. Когда же он сталкивается с реальной жизнь и пытается разобраться в людях, он совершенно не в состоянии отличить добро от зла. А люди живут в реальном мире, и все их силы уходят на то, чтоб просто жить. Жизнь – это движение, и важно лишь то, что заставляет человека действовать: честолюбие, власть, удовольствие. Время, которое человек тратит на то, чтобы оставаться нравственным, он насильно отрывает от общего движения жизни, частицей которого он является. Рано или поздно, конечно, человеку приходится делать выбор между добром и злом. Потому что этого от него требует моральный долг, иначе человек не сможет жить. А моральный долг – это проклятие, которое человек вынужден был принять от богов ради того, чтобы получить взамен право мечтать».
«Цель каждого художника – искусственными приемами остановить жизнь, но так, чтобы через сто лет, когда посторонний человек посмотрит на картину, она тут же ожила, снова задвигалась».
«Я не очень верю в разум. Сердце не обманешь, разум рано или поздно подведет, а сердце – нет».
«Я люблю снобов. Снобу приходится тратить столько времени на то, чтоб быть снобом, что у него просто не остается сил вмешиваться в чужие дела».
«Юмор – часть человека, часть жизни. И нет в жизни, в людях резкого различия между комическим и трагическим, и даже трагедия, по сути, похожа на хождение по канату между причудливым и ужасным».
«Я думаю, что писателю приходится работать в пределах своего окружения, состоящего, кстати, не только из внешней среды, но и из читателей. Но нельзя же вечно писать, не думая о том, кто все это станет читать, и поэтому писатель, хочет он того или нет, поневоле пишет, ориентируясь на своих читателей. И кто знает, может, найдись сейчас умные слушатели, опять появились бы прекрасные поэты. Значит, если писатель написал не очень хорошую книгу, то вина, кроме самого писателя, лежит и на его окружении, читатели – тоже часть писательского мира. И, наверное, тот воздух, которым они все дышат, тоже оказывает влияние на книгу».
«Видимо, расцвет литературы на Юге пришелся как раз на то время, когда люди здесь были небогатые, никто не путешествовал, и приходилось воображать мир, немного отличный от того убогого мирка, в котором они жили. И вот люди принялись сочинять: лист бумаги и карандаш дешевле железнодорожного билета».
«Книга, если только в ней нет последовательно развивающегося сюжета, как, например, в приключенческом романе, представляет собой серию эпизодов. Это как оформление витрины. Чтобы разместить все предметы так, чтобы каждый заиграл от соседства с другим, нужно иметь определенную систему представлений и вкус».
«Короткий рассказ обдумываешь так же, как большую книгу».
«Я помню героев, но не всегда помню, из какого они рассказа и как они там себя ведут. Мне приходится вернуться к рассказу, прочесть, посмотреть, что они там делали. Однако самого героя я помню».
«Сенсационность тоже может быть приемом, то есть можно ее использовать так же, как плотник берет нужный ему молоток, чтоб забить гвоздь. Но ведь плотник не строит дом, чтоб забивать гвозди, он вбивает гвозди, чтобы построить дом».
«Долг писателя, вытекающий из самого его призвания, - писать так, чтобы его понимали. Это не значит, что тебя должен понимать всякий идиот или тупица из начальной школы, но надо пользоваться общепринятым языком, слова в котором имеют одно и то же значение для всех людей. «Поминки по Финнегану» и «Улисс», наверное, имеют право на существование, только трудно сказать, на чем основано это право. Джойс – гений, сожженный божественным огнем».
«Мне кажется, на художника влияет все его окружение. Возможно, художник просто более восприимчив к такому влиянию, поскольку ему нужен материал, средства, чтобы простроить здание своего творчества».
«Я бы сказал, что у критика есть достойная и очень важная функция, но, по моему мнению, критик очень похож на священника – и нет никакой необходимости слушать его, если только он вам не нужен».
«Писателю не нужен успех: он знает, что ему мало отпущено времени и настанет день, когда он должен войти в дверь, ведущую в забвенье, и он хочет нацарапать на ней – здесь был Килрой – надпись, которую и через сто, через тысячу лет кто-нибудь увидит и отметит».
«В этом вся чудовищность Сатаны: он может присвоить себе даже имя Бога. Он мог присвоить себе имя Бога, а потом отбросить Бога».
«Я убежден, что всякая критика, независимо от того, является она справедливой или нелепой, так или иначе оправдана, потому что критика – это надежда на перемены, движение, то есть жизнь, кроме того, существование критики убеждает в том, что литература, искусство – жизненно важны для современности. Если бы это было не так, зачем бы людям копаться в литературе и находить в ней всевозможные символы, течения, психологические мотивы?»
«…В них выражена надежда, стремление мужской части общества, способной на ребячество из-за пустой безделушки, которая привлекла внимание, и противопоставлено это расчетливой практичности женщин. То есть даже в обществе, которое постоянно подавляет человека, мужчина может вдруг просто так взять и купить за три доллара лошадь. Мне в этом видится хороший признак. Очень надеюсь, что человека всегда можно будет заманить в эту ловушку: уговорить купить лошадь за три доллара».
«Возможно, покоя вообще нет… Да-да, я склонен думать, что единственный покой, который известен человеку, - это мысль: боже мой, а ведь вчера я был счастлив! Потому что в самый момент счастья человек слишком поглощен им. То есть, возможно, умиротворенность – это состояние в ретроспективе, когда подсознательно освободился от всех мелких уколов, укусов, ушибов и остались одни приятные вещи – наступила умиротворенность. Возможно, умиротворенность существует не в настоящем, а в прошлом».
«- Насколько верно может сам писатель судить о собственных произведениях?
- Писатель может только судить о том, насколько книга устраивает его самого, а в других отношениях его суждения ничего не стоят. Он заинтересованное лицо, порой он не хочет признавать, что написано плохо, или же настаивает на том, что посредственная вещь – превосходное произведение».
«- Может ли писатель писать о людях и не высказывать своего отношения к ним?
- Как вам сказать, мне кажется, если хорошо знаешь человека, будь то реальное лицо или вымышленный персонаж, то неизбежно выносишь ему определенный приговор. И здесь мы в чем-то напоминаем бога. Приходится выносить приговор, и нужно очень любить и ненавидеть героев, которых создал сам».
«…Ребенок, пытающийся справиться с миром взрослых, который для него, так же, как и для любого здравомыслящего человека, совершенно безумный мир».
«Кто знает, сколько прекрасной поэзии в мире было создано безумцами, и кто знает, какой утонченной восприимчивостью обладает больной ум? Возможно, это и не так, но очень хотелось бы думать, что в безумии есть эта положительная сторона. То есть, возможно, что безумный видит острее, чем здоровый человек. Мир для него более яркий. Он более восприимчив».
«Писатель собирает материал всю свою жизнь, все, что он читает, видит, слышит, откладывается у него в мысленной картотеке. Он придумывает ситуацию, в которой действуют несколько людей или один характер, ситуацию, которая волнует его и потому ее обязательно надо описать, и, когда писатель начинает работать, характер требует, чтоб его показали в определенном свете, поэтому писатель просто перебирает свою картотеку – ну а в моем случае по степени аккуратности она скорее напоминает ящик для хлама – и откапывает нечто такое из того, что он читал или видел, что помогает ему высветить определенный момент. Но писатель не занимается никакими специальными изысканиями. Если он так поступает, я думаю, он просто не писатель. Он нечто иное».
«Безусловно, чтение дает очень много. Так что фактически всю свою жизнь вы накапливаете опыт, а с годами накопите еще больше. Вы читаете уже двенадцать-пятнадцать лет, и это ваш основной источник, потому что фактически существует не так уж много сюжетов, сюжеты не меняются, меняются люди, разыгрывающие их, и, когда наблюдаешь, как тот же знакомый сюжет разыгрывают новые люди, внося в него новые мотивы, пытаясь как-то справиться с жизнью, начинаешь таким образом понимать людей и сравнивать их с теми реальными людьми, с которыми сталкиваешься сам. И неожиданно, когда тебе двадцать один год, вдруг говоришь себе: конечно же, это именно так, я сам вчера испытал нечто подобное».
«Я считаю, что каждый уважающий себя писатель убежден, что он может создавать людей не хуже бога… Создать из чернил и бумаги фигуру, которая вдруг ожила бы, стала на ноги и начала отбрасывать тень».
«Писатель никогда не бывает удовлетворен людьми такими, какими их создал бог. Он думает, что может создать нечто лучшее».
«Время не является каким-то закрепленным состоянием, время в каком-то смысле есть сумма сознаний всех людей, которые существуют в данный момент».
«После того, как я создал своих героев, я просто хожу за ними и записываю все, что они говорят и делают. Иногда я и сам не знаю, что с ними будет дальше».
«- Вас осаждают молодые авторы, которых интересует ваше мнение о рукописи?
- Да, от этого никуда не денешься. Хотя мне кажется, когда приносят рукопись, вполне можно сэкономить время и не читать ее: у авторов, которые пишут хорошие произведения, нет времени куда-то их тащить с просьбой прочитать. Им не важно, читали их или нет, нравится ли кому-то то, что они пишут, или нет. Вот это настоящие писатели».
«Мне кажется, в любом случае писателю лучше считать себя поэтом, пусть неудавшимся, но поэтом, в этом смысле я согласен с вами – следует смотреть на себя прежде всего как на поэта. Писатель понял, что история человечества с ее превратностями, моментами прояснения, муками, победами и поражениями – любовь человека к жизни – настолько сильна и вспоглощающа, что ее нужно запечатлеть на бумаге. Если ему повезло, он сделает это поэтическим путем. Повезло чуть меньше – годится и короткий рассказ, как у Чехова. Ну а если уж совсем не повезло, приходится возвращаться к громоздким приемам Марка Твена и Драйзера».
«- Вы пишете быстро?
- Настолько быстро, что однажды мой почерк сравнили со следом гусеницы, которая окунулась в чернила и пошла ползать по бумаге. Если оставить текст до завтра, я сам не смогу его прочесть, так что приходится быстро перепечатывать то, что было написано тоже очень быстро».
«Мне кажется, каждый художник – будь то живописец, музыкант или писатель – работает в состоянии одержимости».
«- Рассказ придуман от начала до конца?
- Да. Все придумано, и по причине, о которой я уже говорил. Если писатель хоть один раз напишет такое, что где-то кому-то покажется знакомым, он тут же получит письмо с протестом, ну а если они еще решат, что у него есть деньги, ему предъявят иск, поэтому надо быть ужасно осторожным и не написать ничего такого, что видел сам или о чем тебе кто-то рассказывал».
«Помнишь всем свои существом. Я не хочу сказать, что все аккуратно укладывается у меня в голове, - все накапливается в той духовной мускулатуре, с помощью которой и сочиняются книги, создается музыка, пишутся картины, ведь можно же допустить, что есть некие духовные мышцы, которые выполняют эту работу. Художником владеет не то чтобы клептомания, но скорее то же чувство, которое заставляет сороку или хомяка подбирать все, что плохо лежит. Мне кажется, именно так писатель идет по жизни, так воспринимает книги и собственный реальный жизненный опыт. Он ничего не пропускает, и не потому, что он перед завтраком дал себе на день задание: не проходить мимо, но потому что за него работает эта духовная мускулатура, и, когда нужно, писатель находит то, что он видел раньше, не помнит даже где, это для него и не важно. Главное в том, чтобы использовать этот материал достойно. Если использовать его для низменных целей – это позор. Но в тех случаях, когда писатель позаимствовал что-то у другого, он хочет, чтоб хозяин одобрил то, как он употребил этот предмет, или хотя бы не очень осуждал его».
«- Демон, о котором вы тут говорили, кажется уж очень безжалостным. А есть ли надежда научитсья писать тем, у кого этот демон занят неполный рабочий день?
- Демонов, как микробов, бесчисленное множество, они сами ходят и ищут, в кого бы вселиться, у кого есть чернильная страсть. Как я сказал, это болезнь и опасная болезнь. Если не убережешься, обязательно схватишь».
«Мне кажется, многие люди, которые получают высшее образование, не заслуживают его, они не знают, что с ним делать. Но образование никому не может помешать».
«В романе можно быть более небрежным, в роман можно вставить больше всякого вздора и вам это простят. В рассказе, который по сути своей близок к стихотворению, каждое слово должно быть предельно точным. В романе можно быть небрежным, в рассказе – нельзя. Я имею в виду настоящие рассказы, такие, как писал Чехов. Вот почему после поэзии я ставлю рассказ – он требует почти такой же точности, не допускает неряшливости и небрежности. В рассказ не вставишь лишнего. А в поэзии вообще не должно быть ни одного неточного слова. Она должна быть абсолютно безупречной, совершенной».
«Писатель обязан изучать людей так же, как хирург изучает труп, ему совсем необязательно любить их, он может их презирать, но он должен их знать».
«Мне кажется, невозможно смотреть на правду: она ослепляет. Смотрит один и видит одну ее фазу. Смотрит другой – и видит другую.. Если соединить все вместе, получится целая правда, хотя каждый человек в отдельности не мог увидеть ее всю».
«Никакой цензуры быть не должно. Если разум необходимо защищать от вредных воздействий силой закона, значит, нам больше нечего защищать».
«- Считаете ли вы, что чувство всеобщего физического страха и наше правительство как-то связаны между собой?
- Что вы имеете в виду: побуждает ли нас страх выбирать то правительство, которое мы имеем, или же: заставляет ли страх наших вождей быть плохими руководителями?
- Я как раз сам и задавался этим вопросом, что же вы имели в виду… Другими словами, сэр, несут ли вожди ответственность за войну?
- Гм, этого я бы не стал утверждать. Но они, несомненно, ответственны за ту неповоротливость и неумелость, с которой войны ведутся. Война в любом случае – подлое, ненадежное средство, и надо быть гением, чтобы вести ее без больших потерь и эффективно».
«- Вы не чувствуете опасности, что правительственная помощь может привести, скажем, к контролю над творчеством художника?
- Нет, если художник стоящий. Хорошим художником никто не сможет управлять, потому что он и сам не способен контролировать себя. Второразрядный художник может быть превращен в машину, в пропагандиста, но первоклассным никому не дано управлять, даже ему самому».
«Герои романа – люди, которых я знал всю свою жизнь со времени рождения. Это люди моего края. События, кое-какие события я, возможно, наблюдал и запомнил. По-видимому, воображение сплело все это воедино в рассказ. Трудно сказать, какая именно часть произведения была создана воображением, какая – опытом, а какая – наблюдением. Я уже говорил, что это похоже на систему с тремя резервуарами. Вы не знаете, сколько именно воды вытекает из того или иного резервуара. Вам известно лишь то, что, когда вы открываете кран, из него начинает течь вода, накопленная в резервуарах наблюдения, опыта, воображения».
«- Считаете ли вы, что американскому писателю следует иметь другую работу помимо литературного творчества?
- Да, считаю. Я думаю, писатель должен иметь другую работу, иначе он начнет рассматривать свое творчество с точки зрения возможных размеров гонорара. А ведь каждому нравится время от времени, помимо хлеба насущного, иметь немного лишних денег на табак, виски и развлечения. И потому лучше иметь работу, чтобы писатель мог оставаться вольным художником, не превращая творчество в средство добывания хлеба насущного».
«Никогда не заставляйте себя писать. Однажды вам удастся сделать над собой усилие, и вы начнете думать: «Итак, я могу заставить себя писать и, следовательно, на этом немного заработать». Тогда вы погибнете, вы перестанете быть писателем. Вы всегда должны оставаться писателем-художником. Писать надо потому, что это доставляет вам удовольствие, как доставляет удовольствие трудная теннисная партия».
«Неблагополучие – а в это трудно поверить – приносит людям пользу. Если человек слишком долго не попадает в беду, в нем что-то отмирает, что-то снашивается и затем, когда он таки сталкивается с ней, переживает ее гораздо мучительнее. Империи, династии – и те познали это. Да, несчастье способно приносить пользу, напоминая человеку о том, кто он и что он».
«Я не литератор в точном значении слова. И если что читал, то, во всяком случае, не для постижения принципов чужого стиля. Я читал ради встречи с персонажами, которые вели себя так, как они и должны были бы вести себя, по моему мнению, в жизни».
«Логика требует работы интеллекта, но логика и интеллект – не одно и то же. Если я правильно понимаю смысл слова «логика», то это – последовательность мыслей или понятий, направленная на определенный вывод. Или, выражаясь иначе, на предопределенный вывод, ибо рассуждающий не изменяет начальной посылке. Интеллект также начинает свою работу с посылки и из нее извлекает одно, затем из одного – другое, из другого – третье. В этот процесс где-то может вкрасться ошибка, что, впрочем, не остановит деятельности интеллекта».
«Ветхий Завет для меня – образец самого лучшего, здорового в своей основе и увлекательного фольклора, с каким я когда-либо встречался. Новый Завет – это уже философия и мысль, в нем есть что-то от поэзии. Я обращаюсь к Ветхому Завету, чтобы узнать о людских деяниях. При чтении же Нового Завета я как бы слушаю музыку, обозреваю изредка скульптуру или архитектурный памятник. Таким образом, различие между Ветхим и Новым Заветом состоит для меня в том, что один – о живых людях, а другой – об устремлении человека, воплотившемся в более или менее строгую форму; так и образцы в искусстве зависят от идеи, их питающей».
«В нашей стране, думаю, повсеместно стремятся к разрешению расовой проблемы, потому что ее наличие – свидетельство болезни, а нет на земле страны, которая устояла бы, будучи подточена болезнью. Однако у нас имеются и люди – их меньшинство, - чье благополучие на ней зиждется; горьким будет для них признание, что разделенный болезнью дом обречен и необходимо хирургическое вмешательство, чтобы устранить причину этого недуга, эту раковую опухоль. И ее устранят со временем. На мой взгляд, существует лишь один практический способ добиться этого – оставаться терпимым, - особенно тем, кого угнетают больше других; человек обязан оставаться терпимым, даже если ему приходится сносить обиды долго, иначе от отчаяния он способен на непоправимое».
читать дальше
«Писатель должен достичь своего абсолюта и затем умереть, ибо заставить себя не писать он не в состоянии; в этом смысле писатель и шире – жизнь в искусстве – есть, вероятно, худшая доля, которую мы получаем в удел от богов: стоит человеку встать на этот путь, и покой утрачен навеки».
«Если художник не в состоянии писать ни о чем, кроме своих друзей и знакомых, то это, на мой взгляд, свидетельствует о серьезном творческом кризисе. На земле существует так много того, о чем можно, следовало бы рассказать, что нет, думается, никакой необходимости, списывать персонажей с натуры».
«В конечном счете могу сказать, что художнику лучше не думать о деньгах. Иначе в какой-то момент он проведет черту между значимостью своего ремесла и его стоимостью и начнет измерять достоинство своего труда исключительно в деньгах. А тем самым художник понижает требовательность к своему мастерству – и заслуживает тогда самого худшего».
«Если жизнь полна несправедливости и человек не способен мириться с ней, то он должен с этим что-то поделать. Выражаясь иначе, за стойкость не следует требовать награды, стойкость уже и есть награда».
«Я не могу описать женщину по цвету волос или оттенку глаз, потому что тогда она исчезнет из моего воображения. Образ идеальной женщины в представлении мужчины ассоциируется со словом, с фразой, с изгибом руки. Оттого-то описание самого прекрасного – если говорить о женщинах – обычно бывает недоговоренным. У каждого человека свое собственное представление о красоте. Достаточно отметить жест, тень от ветки, и воображение само воссоздаст древо. Именно поэтому я не могу точно описать мой идеал женщины, хотя он у меня, безусловно, имеетя».
«Любой писатель необыкновенно восприимчив и оттого беспринципен, поскольку заимствует из какого угодно источника. И этот процесс столь захватывает его, что он, вероятно, никогда не знает, что и у кого перенял. Наверное, никто не скажет: «На меня повлиял такой-то автор». Правда, он способен признаться: «Такие-то писатели вдохновили меня, я восхищаюсь их творчеством».
«К счастью, мои герои сами выбирают себе имена. Я никогда не делаю этого за них. Неожиданно они сами сообщают мне, как их зовут. Обычно это происходит, когда я задумываю образ или вскоре после того. Если же персонаж себя не называет, то остается безымянным. Мне приходится писать о лицах, имена которых я так и не узнал. Они мне их не открыли».
«По-настоящему надо любить свою страну, народ, отдельных людей не за них самих, а вопреки тому, что в них есть».
«Все люди рождены с равными правами на свободу. Однако им не следует предоставлять готовые свободы, а лишь равное право добиваться и отстаивать в той мере, в какой люди обладают чувством ответственности, стойкости и любовью к правде. Человеку ничего не следует давать в качестве свободного дара, ибо это плохо для каждого, но все люди должны иметь право добиться свободы, если они ощущают свою ответственность и готовы трудиться, чтобы заслужить ее, защитить и сохранить».
«Художнику не следует слишком много говорить. Если он много говорит, он ровно на столько меньше пишет».
«Я не привередлив. Между шотландским виски и ничем я выбираю шотландский виски».
«Человек обычно боится проверить себя: сколько трудностей и лишений способен он выдержать. Боится проверить свою выносливость. А настоящего писателя ничем не возьмешь. Единственное, что имеет над ним власть – это смерть. Настоящий писатель не думает об успехе или богатстве. Успех подобен женщине: если перед ней пресмыкаться, она вас будет презирать. А если дать ей понять, что она вас не интересует, тогда, возможно, она сама будет искать вашего внимания».
«- Может ли работа в кино повредить вашему творчеству?
- Хорошему писателю ничто не может повредить. А если это плохой писатель, то вряд ли ему что-нибудь поможет. Для него вообще не существует подобной проблемы, потому что он продал свою душу за какой-нибудь плавательный бассейн».
«Иногда пишется легко: это когда совсем перестаешь думать о технике письма. У меня всегда наступает такой момент, примерно на 275-й странице, когда персонажи сами берут все на себя и сами заканчивают произведение. А если закончить книгу на 274-й странице, я, право, не знаю, как бы она закончилась».
«Произведение обычно начинается с какой-то одной мысли, воспоминания, образа. Написать означает, собственно, восстановить то, что произошло до этого ключевого момента, объяснить, почему все произошло именно так, а не иначе, и далее показать, к чему это привело».
«Я бы сказал, что легче всего выражать себя с помощью музыки: музыка возникла на самом раннем этапе человеческой истории. Но поскольку мой удел – слова, я должен неуклюже, с помощью слов, выражать то, что чистые музыкальные звуки выразили бы гораздо лучше. Однако я предпочитаю использовать слова, точно так же как я предпочитаю читать, а не слушать. Я предпочитаю тишину звукам, а образ, выраженный словами, существует в молчании. То есть и гром и музыка прозы беззвучны».
«По темпераменту я бродяга и бездельник. Я не настолько люблю деньги, чтобы ради них работать. Глупо, что в жизни так много приходится работать. И что самое печальное, работа – это единственное занятие, которым можно заниматься восемь часов подряд, изо дня в день. Невозможно есть, пить или любить восемь часов подряд, а вот работать – можно. И по этой причине человек делает себя и других людей такими несчастными».
«Книги, которые я перечитываю, я узнал и полюбил еще в молодости, и теперь я возвращаюсь к ним, как возвращаются к старым друзьям. Я так часто читаю эти книги, что теперь мне уже не нужно открывать их на первой странице и читать до конца, обычно я читаю одну сцену или отрывок о каком-то одном герое: точно так же, встретив на улице приятеля, остановишься на несколько минут и поговоришь с ним».
«Жизни нет дела до добра и зла. Постоянный выбор между добром и злом делал Дон Кихот, однако лишь в своем иллюзорном мире. Когда же он сталкивается с реальной жизнь и пытается разобраться в людях, он совершенно не в состоянии отличить добро от зла. А люди живут в реальном мире, и все их силы уходят на то, чтоб просто жить. Жизнь – это движение, и важно лишь то, что заставляет человека действовать: честолюбие, власть, удовольствие. Время, которое человек тратит на то, чтобы оставаться нравственным, он насильно отрывает от общего движения жизни, частицей которого он является. Рано или поздно, конечно, человеку приходится делать выбор между добром и злом. Потому что этого от него требует моральный долг, иначе человек не сможет жить. А моральный долг – это проклятие, которое человек вынужден был принять от богов ради того, чтобы получить взамен право мечтать».
«Цель каждого художника – искусственными приемами остановить жизнь, но так, чтобы через сто лет, когда посторонний человек посмотрит на картину, она тут же ожила, снова задвигалась».
«Я не очень верю в разум. Сердце не обманешь, разум рано или поздно подведет, а сердце – нет».
«Я люблю снобов. Снобу приходится тратить столько времени на то, чтоб быть снобом, что у него просто не остается сил вмешиваться в чужие дела».
«Юмор – часть человека, часть жизни. И нет в жизни, в людях резкого различия между комическим и трагическим, и даже трагедия, по сути, похожа на хождение по канату между причудливым и ужасным».
«Я думаю, что писателю приходится работать в пределах своего окружения, состоящего, кстати, не только из внешней среды, но и из читателей. Но нельзя же вечно писать, не думая о том, кто все это станет читать, и поэтому писатель, хочет он того или нет, поневоле пишет, ориентируясь на своих читателей. И кто знает, может, найдись сейчас умные слушатели, опять появились бы прекрасные поэты. Значит, если писатель написал не очень хорошую книгу, то вина, кроме самого писателя, лежит и на его окружении, читатели – тоже часть писательского мира. И, наверное, тот воздух, которым они все дышат, тоже оказывает влияние на книгу».
«Видимо, расцвет литературы на Юге пришелся как раз на то время, когда люди здесь были небогатые, никто не путешествовал, и приходилось воображать мир, немного отличный от того убогого мирка, в котором они жили. И вот люди принялись сочинять: лист бумаги и карандаш дешевле железнодорожного билета».
«Книга, если только в ней нет последовательно развивающегося сюжета, как, например, в приключенческом романе, представляет собой серию эпизодов. Это как оформление витрины. Чтобы разместить все предметы так, чтобы каждый заиграл от соседства с другим, нужно иметь определенную систему представлений и вкус».
«Короткий рассказ обдумываешь так же, как большую книгу».
«Я помню героев, но не всегда помню, из какого они рассказа и как они там себя ведут. Мне приходится вернуться к рассказу, прочесть, посмотреть, что они там делали. Однако самого героя я помню».
«Сенсационность тоже может быть приемом, то есть можно ее использовать так же, как плотник берет нужный ему молоток, чтоб забить гвоздь. Но ведь плотник не строит дом, чтоб забивать гвозди, он вбивает гвозди, чтобы построить дом».
«Долг писателя, вытекающий из самого его призвания, - писать так, чтобы его понимали. Это не значит, что тебя должен понимать всякий идиот или тупица из начальной школы, но надо пользоваться общепринятым языком, слова в котором имеют одно и то же значение для всех людей. «Поминки по Финнегану» и «Улисс», наверное, имеют право на существование, только трудно сказать, на чем основано это право. Джойс – гений, сожженный божественным огнем».
«Мне кажется, на художника влияет все его окружение. Возможно, художник просто более восприимчив к такому влиянию, поскольку ему нужен материал, средства, чтобы простроить здание своего творчества».
«Я бы сказал, что у критика есть достойная и очень важная функция, но, по моему мнению, критик очень похож на священника – и нет никакой необходимости слушать его, если только он вам не нужен».
«Писателю не нужен успех: он знает, что ему мало отпущено времени и настанет день, когда он должен войти в дверь, ведущую в забвенье, и он хочет нацарапать на ней – здесь был Килрой – надпись, которую и через сто, через тысячу лет кто-нибудь увидит и отметит».
«В этом вся чудовищность Сатаны: он может присвоить себе даже имя Бога. Он мог присвоить себе имя Бога, а потом отбросить Бога».
«Я убежден, что всякая критика, независимо от того, является она справедливой или нелепой, так или иначе оправдана, потому что критика – это надежда на перемены, движение, то есть жизнь, кроме того, существование критики убеждает в том, что литература, искусство – жизненно важны для современности. Если бы это было не так, зачем бы людям копаться в литературе и находить в ней всевозможные символы, течения, психологические мотивы?»
«…В них выражена надежда, стремление мужской части общества, способной на ребячество из-за пустой безделушки, которая привлекла внимание, и противопоставлено это расчетливой практичности женщин. То есть даже в обществе, которое постоянно подавляет человека, мужчина может вдруг просто так взять и купить за три доллара лошадь. Мне в этом видится хороший признак. Очень надеюсь, что человека всегда можно будет заманить в эту ловушку: уговорить купить лошадь за три доллара».
«Возможно, покоя вообще нет… Да-да, я склонен думать, что единственный покой, который известен человеку, - это мысль: боже мой, а ведь вчера я был счастлив! Потому что в самый момент счастья человек слишком поглощен им. То есть, возможно, умиротворенность – это состояние в ретроспективе, когда подсознательно освободился от всех мелких уколов, укусов, ушибов и остались одни приятные вещи – наступила умиротворенность. Возможно, умиротворенность существует не в настоящем, а в прошлом».
«- Насколько верно может сам писатель судить о собственных произведениях?
- Писатель может только судить о том, насколько книга устраивает его самого, а в других отношениях его суждения ничего не стоят. Он заинтересованное лицо, порой он не хочет признавать, что написано плохо, или же настаивает на том, что посредственная вещь – превосходное произведение».
«- Может ли писатель писать о людях и не высказывать своего отношения к ним?
- Как вам сказать, мне кажется, если хорошо знаешь человека, будь то реальное лицо или вымышленный персонаж, то неизбежно выносишь ему определенный приговор. И здесь мы в чем-то напоминаем бога. Приходится выносить приговор, и нужно очень любить и ненавидеть героев, которых создал сам».
«…Ребенок, пытающийся справиться с миром взрослых, который для него, так же, как и для любого здравомыслящего человека, совершенно безумный мир».
«Кто знает, сколько прекрасной поэзии в мире было создано безумцами, и кто знает, какой утонченной восприимчивостью обладает больной ум? Возможно, это и не так, но очень хотелось бы думать, что в безумии есть эта положительная сторона. То есть, возможно, что безумный видит острее, чем здоровый человек. Мир для него более яркий. Он более восприимчив».
«Писатель собирает материал всю свою жизнь, все, что он читает, видит, слышит, откладывается у него в мысленной картотеке. Он придумывает ситуацию, в которой действуют несколько людей или один характер, ситуацию, которая волнует его и потому ее обязательно надо описать, и, когда писатель начинает работать, характер требует, чтоб его показали в определенном свете, поэтому писатель просто перебирает свою картотеку – ну а в моем случае по степени аккуратности она скорее напоминает ящик для хлама – и откапывает нечто такое из того, что он читал или видел, что помогает ему высветить определенный момент. Но писатель не занимается никакими специальными изысканиями. Если он так поступает, я думаю, он просто не писатель. Он нечто иное».
«Безусловно, чтение дает очень много. Так что фактически всю свою жизнь вы накапливаете опыт, а с годами накопите еще больше. Вы читаете уже двенадцать-пятнадцать лет, и это ваш основной источник, потому что фактически существует не так уж много сюжетов, сюжеты не меняются, меняются люди, разыгрывающие их, и, когда наблюдаешь, как тот же знакомый сюжет разыгрывают новые люди, внося в него новые мотивы, пытаясь как-то справиться с жизнью, начинаешь таким образом понимать людей и сравнивать их с теми реальными людьми, с которыми сталкиваешься сам. И неожиданно, когда тебе двадцать один год, вдруг говоришь себе: конечно же, это именно так, я сам вчера испытал нечто подобное».
«Я считаю, что каждый уважающий себя писатель убежден, что он может создавать людей не хуже бога… Создать из чернил и бумаги фигуру, которая вдруг ожила бы, стала на ноги и начала отбрасывать тень».
«Писатель никогда не бывает удовлетворен людьми такими, какими их создал бог. Он думает, что может создать нечто лучшее».
«Время не является каким-то закрепленным состоянием, время в каком-то смысле есть сумма сознаний всех людей, которые существуют в данный момент».
«После того, как я создал своих героев, я просто хожу за ними и записываю все, что они говорят и делают. Иногда я и сам не знаю, что с ними будет дальше».
«- Вас осаждают молодые авторы, которых интересует ваше мнение о рукописи?
- Да, от этого никуда не денешься. Хотя мне кажется, когда приносят рукопись, вполне можно сэкономить время и не читать ее: у авторов, которые пишут хорошие произведения, нет времени куда-то их тащить с просьбой прочитать. Им не важно, читали их или нет, нравится ли кому-то то, что они пишут, или нет. Вот это настоящие писатели».
«Мне кажется, в любом случае писателю лучше считать себя поэтом, пусть неудавшимся, но поэтом, в этом смысле я согласен с вами – следует смотреть на себя прежде всего как на поэта. Писатель понял, что история человечества с ее превратностями, моментами прояснения, муками, победами и поражениями – любовь человека к жизни – настолько сильна и вспоглощающа, что ее нужно запечатлеть на бумаге. Если ему повезло, он сделает это поэтическим путем. Повезло чуть меньше – годится и короткий рассказ, как у Чехова. Ну а если уж совсем не повезло, приходится возвращаться к громоздким приемам Марка Твена и Драйзера».
«- Вы пишете быстро?
- Настолько быстро, что однажды мой почерк сравнили со следом гусеницы, которая окунулась в чернила и пошла ползать по бумаге. Если оставить текст до завтра, я сам не смогу его прочесть, так что приходится быстро перепечатывать то, что было написано тоже очень быстро».
«Мне кажется, каждый художник – будь то живописец, музыкант или писатель – работает в состоянии одержимости».
«- Рассказ придуман от начала до конца?
- Да. Все придумано, и по причине, о которой я уже говорил. Если писатель хоть один раз напишет такое, что где-то кому-то покажется знакомым, он тут же получит письмо с протестом, ну а если они еще решат, что у него есть деньги, ему предъявят иск, поэтому надо быть ужасно осторожным и не написать ничего такого, что видел сам или о чем тебе кто-то рассказывал».
«Помнишь всем свои существом. Я не хочу сказать, что все аккуратно укладывается у меня в голове, - все накапливается в той духовной мускулатуре, с помощью которой и сочиняются книги, создается музыка, пишутся картины, ведь можно же допустить, что есть некие духовные мышцы, которые выполняют эту работу. Художником владеет не то чтобы клептомания, но скорее то же чувство, которое заставляет сороку или хомяка подбирать все, что плохо лежит. Мне кажется, именно так писатель идет по жизни, так воспринимает книги и собственный реальный жизненный опыт. Он ничего не пропускает, и не потому, что он перед завтраком дал себе на день задание: не проходить мимо, но потому что за него работает эта духовная мускулатура, и, когда нужно, писатель находит то, что он видел раньше, не помнит даже где, это для него и не важно. Главное в том, чтобы использовать этот материал достойно. Если использовать его для низменных целей – это позор. Но в тех случаях, когда писатель позаимствовал что-то у другого, он хочет, чтоб хозяин одобрил то, как он употребил этот предмет, или хотя бы не очень осуждал его».
«- Демон, о котором вы тут говорили, кажется уж очень безжалостным. А есть ли надежда научитсья писать тем, у кого этот демон занят неполный рабочий день?
- Демонов, как микробов, бесчисленное множество, они сами ходят и ищут, в кого бы вселиться, у кого есть чернильная страсть. Как я сказал, это болезнь и опасная болезнь. Если не убережешься, обязательно схватишь».
«Мне кажется, многие люди, которые получают высшее образование, не заслуживают его, они не знают, что с ним делать. Но образование никому не может помешать».
«В романе можно быть более небрежным, в роман можно вставить больше всякого вздора и вам это простят. В рассказе, который по сути своей близок к стихотворению, каждое слово должно быть предельно точным. В романе можно быть небрежным, в рассказе – нельзя. Я имею в виду настоящие рассказы, такие, как писал Чехов. Вот почему после поэзии я ставлю рассказ – он требует почти такой же точности, не допускает неряшливости и небрежности. В рассказ не вставишь лишнего. А в поэзии вообще не должно быть ни одного неточного слова. Она должна быть абсолютно безупречной, совершенной».
«Писатель обязан изучать людей так же, как хирург изучает труп, ему совсем необязательно любить их, он может их презирать, но он должен их знать».
«Мне кажется, невозможно смотреть на правду: она ослепляет. Смотрит один и видит одну ее фазу. Смотрит другой – и видит другую.. Если соединить все вместе, получится целая правда, хотя каждый человек в отдельности не мог увидеть ее всю».
«Никакой цензуры быть не должно. Если разум необходимо защищать от вредных воздействий силой закона, значит, нам больше нечего защищать».
«- Считаете ли вы, что чувство всеобщего физического страха и наше правительство как-то связаны между собой?
- Что вы имеете в виду: побуждает ли нас страх выбирать то правительство, которое мы имеем, или же: заставляет ли страх наших вождей быть плохими руководителями?
- Я как раз сам и задавался этим вопросом, что же вы имели в виду… Другими словами, сэр, несут ли вожди ответственность за войну?
- Гм, этого я бы не стал утверждать. Но они, несомненно, ответственны за ту неповоротливость и неумелость, с которой войны ведутся. Война в любом случае – подлое, ненадежное средство, и надо быть гением, чтобы вести ее без больших потерь и эффективно».
«- Вы не чувствуете опасности, что правительственная помощь может привести, скажем, к контролю над творчеством художника?
- Нет, если художник стоящий. Хорошим художником никто не сможет управлять, потому что он и сам не способен контролировать себя. Второразрядный художник может быть превращен в машину, в пропагандиста, но первоклассным никому не дано управлять, даже ему самому».
«Герои романа – люди, которых я знал всю свою жизнь со времени рождения. Это люди моего края. События, кое-какие события я, возможно, наблюдал и запомнил. По-видимому, воображение сплело все это воедино в рассказ. Трудно сказать, какая именно часть произведения была создана воображением, какая – опытом, а какая – наблюдением. Я уже говорил, что это похоже на систему с тремя резервуарами. Вы не знаете, сколько именно воды вытекает из того или иного резервуара. Вам известно лишь то, что, когда вы открываете кран, из него начинает течь вода, накопленная в резервуарах наблюдения, опыта, воображения».
«- Считаете ли вы, что американскому писателю следует иметь другую работу помимо литературного творчества?
- Да, считаю. Я думаю, писатель должен иметь другую работу, иначе он начнет рассматривать свое творчество с точки зрения возможных размеров гонорара. А ведь каждому нравится время от времени, помимо хлеба насущного, иметь немного лишних денег на табак, виски и развлечения. И потому лучше иметь работу, чтобы писатель мог оставаться вольным художником, не превращая творчество в средство добывания хлеба насущного».
«Никогда не заставляйте себя писать. Однажды вам удастся сделать над собой усилие, и вы начнете думать: «Итак, я могу заставить себя писать и, следовательно, на этом немного заработать». Тогда вы погибнете, вы перестанете быть писателем. Вы всегда должны оставаться писателем-художником. Писать надо потому, что это доставляет вам удовольствие, как доставляет удовольствие трудная теннисная партия».
Интересная история... Конечно, опять с теми же условностями и авторскими построениями... но интересная. Даже любимый сейчас всеми авторами современный стиль изложения - полифония, прыжки туда-сюда по времени и по разным линиям - практически не раздражают. 
И детектив здесь получается такой - с самого начала известно, кто убийца. А детективы всю книгу выясняют, что у него за мотив. В таком роде. 
Ну и, кое-какие головокружительные повороты особенно держат в напряжении. 
) и замечаю один и тот же финт. К финалу автор слишком... перекручивает? пережимает? в общем, слишком старается в неоднозначность, как бы это выразить. То есть, вот она все излагает, выстраивает картинку с самого начала, в результате складывается вполне определенный образ того или иного персонажа. И вдруг ближе к финалу автор еще делает такой финт хвостом в духе "не все так однозначно". Мне это как-то не совсем понятно - в смысле, зачем... 
Так старательно все выстраивать, чтобы вдруг взять и что-нибудь прилепить из совсем противоположного...
Ладно, пусть ребенок еще полностью не осознает, но взрослая женщина - тоже, однако, интеллигентная... Не, как-то никак у меня это не складывается. 
Я ее читала, читала, читала... читала, читала, читала... Периодически откладывала, в надежде, что что-то изменится - мой настрой, сама книга, что-то наконец там начнется, что можно нормально читать... За это время успела взять еще одну книжку автора в библиотеке и быстренько прочитать - тоже понравилось, душевная история... А эта все продолжается и продолжается. И вот наконец, я ее дочитала... скрипя зубами и на одной силе воли, заставлявшей - еще немного, еще чуть-чуть... 
