Картинкофлуд

сезонный. Кандински по-прежнему лихорадит. Упорные юзеры выискали, что в телеграме тоже можно поставить прежнюю версию… Я обрадовалась. Ага… Вот ее ставишь, ставишь – а она втихушку все равно сползает на установки по умолчанию… И ведь нигде там не обозначается, какая версия действует в данный момент! Это уж если я понимаю, что Кандински опять странно реагирует, то иду по новой ставить нужную версию, тогда он какое-то время работает… более-менее в прежнем режиме… Но и так на него периодически находит – то забывает напрочь художников, которых прежде постоянно использовал, то опять начинает выдавать десять пальцев, три ноги. В общем, пребывает в отключке.
Так что мы медленно и печально отмечаем приход зимы.
Я сначала задала запрос «Осень превращается в зиму» - и погрузилась в размышления, что обозначают по этому поводу фантазии Кандински. Ну – думаю я – наверно, вот что пейзаж серый, деревья черные, листья облетели – или там последние листочки трепыхаются – так поди оно и значит, что зима настает. Или вот что девушка в осеннем наряде, а лицо у нее как бы белеет – то же самое. В таком роде.
Потом я придумала запрос – «Уж зима стучится в двери». Тоже прикольно. Было… пока Кандински не свалился в очередном обмороке, после чего начал выдавать одно и то же, без вариантов. Ворота, то есть.

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Читательский дневник

Литературная газета (октябрь 2020г.).
Алексей Пушков, председатель комиссии СФ по информационной политике: «Информация – это власть. Без информационного господства не может быть установлена монополия в международных делах, а именно к этому стремятся США. Для них информационные войны – часть борьбы за сохранение американского лидерства, проще говоря, американской гегемонии».
«Я бы отметил интересную черту. Если раньше информация обслуживала политику, то сейчас она в значительной степени сама стала политикой. На информационном фронте происходит больше действий, чем в сфере политики. Сейчас ни одно политическое решение не принимается без мощнейшего информационного наступления. Мы не должны ограничиваться анализом ситуации. Нам нужно вырабатывать стратегию противодействия, уйти от чистого реагирования на враждебные информационные кампании. К сожалению, сложился такой алгоритм: против нас выдвигаются обвинения, а мы отвечаем, причем иногда с существенной задержкой…»
***
Валерий Фадеев, председатель Совета по правам человека при Президенте РФ: «Когда на Ютьюбе заблокировали канал «Царьград», то даже у нас в России некоторые говорили, дескать, так им и надо… Понимаете, сегодня «Царьград» кому-то не нравится, завтра «Эхо Москвы»… Но проблема не в идеологических предпочтениях российской аудитории, да и российские законы «Царьград» не нарушал. Но тогда на каком основании Гугл их блокирует на территории России?»
«Важный вопрос: а что мы можем предъявить миру? Мне кажется, что после краха СССР мы чувствуем себя немного провинциалами. У нас как будто не хватает смелости заявить о своей позиции. А наш народ не может чувствовать себя провинциальным, ведь Россия – игрок мировой истории в течение столетий… И дело даже не в том, что мы утратили навыки или талант. Проблема в другом: мы потеряли дерзость великой страны…»
***
Мария Захарова: «Навязанное нам евроатлантическим сообществом информационное противостояние достигло сегодня весьма печальных показателей… Боюсь произнести «наивысшей точки», потому что нет предела их черной креативности…»
***
Олег Неменский политолог: «Мир наблюдает за политическим спектаклем. Но, глядя с востока, трудно не загрустить. Россия выступает одним из главных действующих лиц постановки, даже когда в нее не вмешивается. При этом у нас нет ни заранее подготовленных «своих людей» и организаций, ни собственного сценария. А единственная надежда – выиграть от взаимного ослабления противоборствующих сторон».
«У Запада есть своя Россия: она всегда вовремя отравляет кого надо, обстреливает, провоцирует, разгоняет и разжигает. И, к сожалению, настоящая Россия не прочь иногда подыграть (к пущей радости режиссеров). С режиссерской точки зрения смысл спектакля, «драматургический конфликт» - в борьбе между свободой и принуждением, гражданской доблестью и рабством, Западом и Востоком. Россия играет за Восток – в виде большой тени на всю сцену. Старый миф об извечной рабской сущности России с ее оборотной стороной, тиранией, должен подтверждаться актами противоборства с рыцарем свободы и справедливости – Западом. Мы вновь играем в чужой пьесе и в весьма несимпатичной роли».
«Есть серьезная причина задуматься: может, стоит своевременно ломать чужие сценарии? Тем более что настоящая русская культура имеет большую традицию народного самоопределения и свободолюбия. Мы вполне способны ставить свои спектакли».

Л.Алфеева, А.Свилет. Академия фамильяров. Тайна руин.
«Привязанность Эллы к еще не вылупившейся виверне зашкаливала. Адептка носилась с яйцом, как с собственным ребенком, укрывала на ночь одеяльцем, читала сказки и порывалась укачивать, пока я не запретила. Ну да, соврала, что вредно и надо поменьше перекладывать яйцо с места на место. Не то подопечная точно бы от него не отходила ни на шаг.
- Элла, все хорошо? – осторожно спросила я. Внутренние ощущения ясно указывали, что настроение у подопечной препаршивое.
- Дэни-и-и… ну как я его оставлю?! - жалобно шмыгнула носом Элла.
- Нельзя брать яйцо на практику, - строго произнесла я, судорожно подбирая аргументы. Может, сказать, что порталы вредны для невылупившейся виверны?
- Я понимаю, - грустно кивнула девушка. – Но вдруг он… или она… будет скучать.
- Попросим Гизмо присмотреть, - в сотый раз повторила я. – Имп души не чает в твоем питомце и будет трястись над ним целый день. Он вчера чудесную песенку ему пел!
- Правда? – удивилась Элла.
- Правда-правда, какую-то колыбельную, - соврала я. На самом деле имп пел национальную песню дроу, и до конца там почти никто не дожил. Но мотив был убаюкивающий, на перечне погибших даже я задремала».

---

Ислам Ханипаев "Типа я". Современная литература.
Сюжет: юный Артур проживает в Махачкале, в приемной семье. Ходит в школу, во второй класс. В школе дела у него идут не очень хорошо, другие дети его травят... Дома он тоже чувствует себя одиноким, хотя там к нему вроде бы относятся с любовью и заботой. Но Артур не может забыть, что это не его родная семья... И мальчик принимает решение найти своих родных - отца, то есть, потому что мама у него умерла. И тогда, верит Артур, все изменится...
Про автора в последнее время то и дело слышу... что-то все его читают, все в восторге... А тут оказывается, что его книжка есть в нашей библиотеке.
Ну, в общем и целом... это было интересно, мне понравилось. Книжка вышла пусть не без проблем, но все же живая и трогательная. Легко читается...
Повествование ведется от первого лица - то есть, это получается один сплошной монолог, к тому же от лица восьмилетнего мальчика, что накладывает ограничения. Автор, мне кажется, с этим справился. Вот так просто читаешь - и без прологов, пояснений, флэшбэков и всего прочего, что сейчас любят вставлять... Картина происходящего открывается постепенно. Так, если с первых строк понятно, что мальчик идет домой и при этом общается со своим другом, то затем становится ясно, что и с другом все не так просто - по сути, это, что называется, воображаемый приятель... и с домом все не просто... И т.д. Интересная форма.
Темы, в общем, поднимаются серьезные - это и школьная травля (поданная с точки зрения жертвы), и попытка справиться с трагедией - смерть матери, попадание в приемную семью, поиски отца, который, конечно, решит все проблемы... в таком роде.
Из недостатков, мне кажется, тут главным образом как раз то, что этих тем слишком много... Для маленькой книжки... И они не совсем хорошо сочетаются.
Взять, скажем, тему травли. Тут однозначно все выходит очень хорошо... Над ребенком издеваются сверстники в школе, он пытается с этим справиться. Здорово показано, что тут очень важен правильный настрой - маленький Артур четко себя воспринимает, как мужчину и воина, понимает, что он должен работать над собой, противостоять врагам... Он выдумывает себе воображаемого друга, Крутого Али, который, ясное дело, самый лучший воин, и он может его научить, как правильно себя вести и вообще, как нужно жить настоящему воину... Хорошая мотивация. Тут, можно сказать, идет такой диалог (дискуссия) с культовым "Чучелом"... понятия не имею, знает ли автор вообще об этом произведении, Железникова ли, Быкова ли... Но так получается. Лично мне подход к вопросу автора кажется более действенным, чем вариант Железникова-Быкова. И уж по любому показывается, что вмешательство взрослых тут по большому счету не поможет.
А вот если взять линию с семьей и поисками отца... то все выходит куда менее радужно. Все здесь как-то переходит совсем в другую тональность. Это уже как бы не просто повествование о реальной жизни реального школьника, а какой-то приключенческий и даже полусказочный сюжет... Ну, я не знаю... Слишком легко у ГГ все получается, слишком много счастливых совпадений, хм. Нет, если брать эту линию саму по себе, то почему бы и нет. Просто очередная приключенческая детская книжка, что-то вроде детского детектива (которые в 90-е были очень популярны, сейчас не знаю, как), а у этого жанра свои особенности, и там как раз нормально воспринимаются и счастливые совпадения, и сказочный оттенок. Но тут-то эта линия находится в одной связке с крайне острой и реалистичной линией! И это ощущается довольно странно... Мне кажется, они мешают друг другу.
Ну, можно еще придраться, что автор слишком пережимает со всякими ужасами - как-то тут слишком много смертей на небольшой объем... Автор слишком давит на эмоциональность? Или, может, я чего-то не улавливаю, и это какое-то иносказательное высказывание? Может, намек на какие-то локальные войны? В общем, тут я не знаю, но выглядит странно...
Ну, в любом случае, это был вполне удачный опыт знакомства с отечественной современной прозой.

@темы: Книги

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Читательский дневник

М.Миллингтон. Моя подруга всегда против.
«- Отмолчаться решил? Не выйдет, - предупредила Урсула, грозно склонив голову. – Молчать – в данной ситуации самый худший для тебя вариант.
Я посмотрел вверх на скелет крыши. Балки еще кое-где соединялись деревянными решетками с остатками штукатурки, но сквозь прорехи виднелось голубое небо. На темном черепичном фоне дыры в крыше светились нежными красками проплывавших над ними облаков, словно кто-то высоко в поднебесье установил гигантский калейдоскоп. Мне даже понравилось.
Словом, Урсула бросила работу, приехала домой и вдрызг разругалась с кровельщиками. Хорошо еще, что секретный код для запуска американского ядерного арсенала ей неизвестен.
- Ванесса меня окончательно довела.
- Ага. – Я все не мог оторвать завороженного взгляда от прорех.
- Ты не представляешь, каково мне было на работе. Ванесса всегда ко мне цеплялась, но тут ее просто прорвало, и я решила, что с меня хватит. Начиталась в газетах про тебя всякого и думает, что ей позволено любые гадости говорить. Так что в определенной степени это твоя вина.
А-а… моя, значит? У меня сейчас челюсть отвалится.
- Признаю, - Урсула развела руками, жест был призван подчеркнуть искренность ее слов, - что приехала домой несколько gereizt //раздраженная//…
- Обидели тебя, значит… Очень живо представляю себе разыгравшуюся сцену.
- Но они оба сидели на досках и читали газеты. Ты можешь себе такое представить?
- И ты, конечно, преподала им урок.
- У тебя вообще никаких чувств нет, я посмотрю? Бесчувственный чурбан. Ты же видишь, в каком я стрессе, хоть бы капельку поддержал.
- Я думаю, как теперь крышу укрепить, чтобы на голову не свалилась.
- Вот всегда ты так. Крыша – всего лишь мертвый предмет, а я живая. Неужели непонятно?
- Понятно. Этот предмет не позволяет дождевой воде литься прямо в спальню».

Л.Алфеева, А.Свилет. Академия фамильяров. Тайна руин.
«- Кроме башни фамильяров нельзя без сопровождения заходить в закрытую часть зверинца и в подземелье. Только с преподавателями или со мной.
- Почему это?
- Опасно! – веско изрекла я.
- Разве ты в состоянии защитить меня от опасности? – удивилась Элла.
Я тихонько вздохнула: ну да, чем может помочь боброкошка, которой десятью минутами раньше хотели купить корзинку с одеялом?
- Сумею, - пообещала я и выдала крошечный пульсар. Яркий сгусток огня немного покружился в воздухе и вылетел в окно, где взорвался разноцветными искрами.
- Здорово… - выдохнула девушка, любуясь. – Я так же смогу?
- Если будешь прилежно учиться, еще и не так сможешь. Продолжим?
Элла энергично закивала.
- Адептам запрещается самовольно покидать стены академии. Захочешь выйти в город или прогуляться к озеру, скажи мне, а лучше – возьми с собой.
- А тебя в городе не затопчут? – заволновалась подопечная. – Или будешь сидеть у меня на руках?
Шерсть на загривке встала дыбом, хвост звучно шлепнул по столу. И откуда взялась такая заботливая? Хотя за хвост я тоже слегка переживала, в городе могут и оттоптать. Он как раз уникальный, бобровый, наступать удобно.
- Не бойся за меня, не пропаду, - пообещала я. – Позже сходим, подберем тебе одежду, а пока хоть в форму переоденься, неудобно же в этом платье.
- Зато оно такое красивое, - печально вздохнула Элла, проводя руками по ткани. – Все салоны обошла, пока нашла.
Я согласилась, что очень красивое. Но непрактичное – от упыря в нем не побегаешь, да и просто не побегаешь тоже».

---

Господи боже мой... В телеграме, в охранительском секторе выискали очередную авторку и поэтку... И хотя они там - на мой взгляд - уже с сильно поехавшей крышей, но эта начисто полоумная.
Некто Маша Войнович. Пишет стихи про свою вагину, про дорогую Украину и проклятую Рашку... Периодически уверяет, что она не фейк, а вы все сами "какашки и блевотина"...

я сделала себе антивоенный маникюр
один ноготь синий, а второй желтый
это цвета Украины
это цвета свободы

я вставляю их в свою вагину
во время месячных
и эти пальцы окрашиваются кровью

я смотрю на это
и понимаю
как же точно
***

у меня был целый чемодан
страпонов, дилдо, фаллоимитаторов всех цветов и размеров

прости, моя девочка
я оставила их в россии
когда убегала сюда от войны

мне их не жалко
они были в россии
они пропитались русским миром
теперь они служат войне и фашизму

по ночам они превращаются
в искандеры калибры герани

и летят
безжалостно
над Украиной
***

русская кухня пахнет насилием
пахнет смертью, убийством, угнетением наций

салат оливье виновен перед каждым украинцем
поляком, евреем, цыганом
перед каждой эрзян:кой
ингерманланд:кой
мок:шей

салат мимоза сделан из калибров
искандеров
гераней

не говорите мне о блинах -
они пропагандируют войну

расстегай рифмуется с «убивай»

я отменяю русскую кухню
я обвиняю ее в убийствах
все эти чертовы пирожки
оладьи
семгу с икрой
рассольники
борщ

мы победим
сделаем самый большой в мире вареник
раскрасим его в желто-синий
и запустим в космос

как символ победы над чертовым русским борщом
***

в мою вагину кинули джамбу
теперь там нет места любви и солнцу
нет места любе соболь и илье яшину
нет места моей коллекции вибраторов
нет места моим собакам и хомячку альфреду
нет места состраданию и тыквенному латте
нет места новому пелевину
нет места винишку на патриках
нет места любимым корейским сериалам и лекциям невзорова

теперь в моей вагине только кровь и смерть
только танки самолёты и дроны
только шойгу и герасимов в моей вагине
только россия во мгле в моей вагине и соловьев и зет-поэты и бомжи-убийцы

иногда когда я по ночам мастурбирую на портрет зеленского нарисованный боно
на украинский флаг цвета неба и пшеницы золотой на голубом
я молюсь ему
останови войну
останови войну
останови войну
ты так прекрасен
после войны в моей вагине найдется место и для тебя

коханий мiй володимир



(с надеждой) а может, все таки фейк? не может же быть таких реальных персонажей?

@темы: С ума сойти

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Читательский дневник

П.Крусанов. Дневник собаки Павлова.
«Понятное дело, чтобы увлечь человека, нужно сказать ему что-то интересное, то есть что-то о нем самом. Так примерно:
Кого ни возьми, всякий обычно по жизни лжив, любострастен, склонен к предательству. Будь он хоть чурбан, не отправляющий естественных нужд, а раз в жизни да совершит мерзость. Ну а записному праведнику согрешить и вовсе необходимо. Без этого – никак. Совершенная мерзость дает натуре повод быть стойкой – паршивец узнал цену подлости, пошарил в карманах и впредь зарекся: накладно.. Всякого по жизни наперво волнует личное благосостояние и внутренний покой, что, если по чести, чудо как хорошо. Добиваясь их, человек юлит, лжет, льстит, крадет – если кто получше, тот своим молчанием потакает общему течению вещей, которое, будь оно считано со страниц романа, громыхнуло бы в нем бешеным негодованием. Словно напалм на снегу. Так получается, что, забравшись в бумажную реальность, человек перестает оглушать свои чувства корыстью, стряхивает с них близорукую дурь мирского успеха, душа его проясняется, и вот уже желаниями его правят чистые, незамутненные переживания. Человеки, стало быть, не гневятся, не делают друг в друге дырок по случаю переустройства жизни подлой в жизнь безупречную единственно потому, что сами корыстны, нечестивы, скверны. А если бы ежечасно они имели в основе своих устремлений благородные чувства, если бы в жизни сделались лучше, возвышеннее, то, растревоженные жаждой справедливости, ослепленные состраданием, тут же бросились пороть, вешать, декапитировать друг друга – словом, натворили бы таких преступных дел, каких не смог бы сочинить и самый отпетый душегуб. Что до вождей и пастырей… Не стоит, право, им возносить человека, очищать его от жизненной скверны – не то расплодится зло во сто крат большее, чем уж отмерено. Пока человек жалок, лжив, слаб, его хватает лишь на шкодство, но стоит ему возвыситься, стряхнуть шелуху личной выгоды, и он сложит пирамиду из девяноста тысяч голов. Недаром ведь жизнестроительные планы вождей народов сродни по механике эстетизму в искусстве, которое имеет дело с нагими чувствами. Как эстет стремится к прозрачной чистоте воплощения артефакта, так и идейный вождь стремится к удалению тумана, который портит ясность вида на его совершенную конструкцию. В таком идеальном завтра нет места мутному планктону жизни. Но какой огород ни городи, а жизнь сама все обустроит - она–умней и разнообразней любой теории».

А.Крейн. Улыбнись мне, Артур Эдинброг.
«- Бор, а когда и как ты понял, что остаешься тут?
- Хм, - он усмехнулся. – Я все же другой породы, чем ты, Вилка. Что значит «понял»? Ничего я не понимал! Я просто решил так, и все. Мне тут понравилось, черт возьми.
- И тебе не было страшно?
- А почему мне должно было быть страшно?
- Ну… Такое серьезное решение. Вдруг ты бы разочаровался в этом мире?
Он расхохотался.
- Вилка, эй! Ты напоминаешь мне моих старых земных друзей, которые боялись переезжать в другую страну. А некоторые – в другой город. А кто-то и вообще в соседний двор… мол, у них не получится там устроиться, и все такое, ужас-ужас.
- Но у них и впрямь могло не получиться.
- И? В чем проблема-то?
- Э, ну… Они бы как бы проиграли. Остались бы незнамо где у разбитого корыта.
- Это с хрена ли бы они проиграли, прошу прощения?! Они бы опыт получили! А если совсем худо стало бы – вернулись бы назад. Самолеты никто не отменяет. Если я захочу – я вернусь. Возможностей во вселенной куда больше, чем проблем. Но людям почему-то нравятся проблемы: они их, даже чисто теоретические, с удовольствием смакуют, обсасывают и раздувают. Только вот мне такой мейнстрим не по нраву. Случилась задница – я думаю, как выбираться. Не случилась – так и чего о ней размышлять? Жизнь прекрасна, пока она прекрасна, елы-палы!»

---

Михаил Исаковский. Собрание сочинений в 5 томах, т.5. Письма. Советская литература.
В рамках своего постоянного проекта по чтению различных писем - когда я случайно увидела в библиотеке это с/с, и оказалось, что там в последнем томе помещены письма - ну, я, конечно, сразу их взяла. Думаю, что необязательно пояснять, кто такой М.Исаковский... или обязательно уже? В общем, автор советских культовых песен, вошедших в наш культурный фонд... "Катюша", скажем. "В лесу прифронтовом", "Враги сожгли родную хату"... Да много. К стыду моему... Нет, я, само собой, всегда знала про Исаковского. Но часто путалась насчет того, слова или музыку он написал к любимым песням. Сейчас не буду путаться.
Письма в томе помещены избранные - это жалко. Люблю полные, академические издания... С другой стороны - все-таки на целый том набралось.
Надо сказать, что при чтении этих писем я как бы получила не совсем то, чего ожидала. В том плане, что обычно в письмах можно почерпнуть информацию о каких-то реалиях эпохи, повседневной жизни, о ближайшем окружении - которое, как правило, оказывается тоже весьма известными людьми (понятное дело, письма обычных людей редко добираются до издания). Но вот тут этого довольно мало... Может, в силу личности автора? Обстоятельств его жизни? В общем, по этому изданию можно сделать вывод, что М.Исаковский был, наверно, довольно одиноким и замкнутым человеком... Круг лиц, с которыми он состоял в переписке крайне ограничен... А в последние годы жизни так это вообще остался чуть ли не один Твардовский...
Зато здесь очень большой пласт материала чисто литературоведческого. Потому что значительную часть жизни, оказывается, Исаковский посвятил переводам. Вот тут и помещены письма в этой связи - обсуждение с издателями и редакторами всевозможных тонкостей перевода, подбора слов и т.д. Так что для специалистов - филологов, лингвистов - думаю, должно быть очень интересно. Лично я в этом не разбираюсь... И вообще, мне как-то ближе другой род поэзии - который Исаковский как раз не очень любил и не понимал. Но - рискну предположить - возможно, если говорить о классическом понимании поэзии, то Исаковский обладал э... чем-то вроде абсолютного слуха? ну, вот как бывают люди так воспринимающие музыку, а Исаковский так воспринимал поэзию? Его рассуждения-размышления по подбору слов (или даже суффиксов-приставок!), по правильному или неправильному их размещению - даже вот меня заинтересовали. Хотя, как я говорю, мне это не очень близко... (для меня в первую очередь - образы, картинка )
Ну а так - что сказать... Я вот глянула сейчас в википедию, обнаружила там предельно сухой и сжатый справочный текст - ну естественно... Родился-занимался-умер. Кому сейчас интересен советский поэт, ага. В общем, судя по письмам - у Исаковского с детства были большие проблемы со здоровьем, с глазами - сильная близорукость, постоянная угроза слепоты. В письмах часто упоминается, что даже читать и писать он может от силы несколько часов в день. Вот хорошо для него, что достаточно быстро определились его творческие способности, так что и жизнь организовалась... Песни на стихи Исаковского, видимо, быстро стали популярными - тут часто упоминается хор Пятницкого, который их исполнял. Но Исаковский не очень это любил, в смысле, его вовсе не устраивало писать по заказу и по заданию песни и стишки. Видимо, он считал, что это нужно делать по внутреннему побуждению... Что ж, советская власть и это ему позволила. Ну, а затем он вплотную стал заниматься переводами, как уже сказано.
По своему характеру, видимо, это был страшный перфекционист... педант... возможно, даже зануда. Ну, надо думать... если человек способен написать несколько писем на много страниц, споря и объясняя, что в данной строчке совершенно необходимо писать "выговорил", а не "проговорил"... (это условно говоря - я уж не помню, о каких словах они спорили ) Наверно, такой человек мог допечь кого угодно. Но все-таки, ради справедливости нужно отметить, что если кто-то все же осмеливался возражать и аргументировать, то Исаковский вполне был способен признать, что, возможно, какие-то моменты он не до конца понимает. Во всяком случае, иногда. Тут очень показательный пример с каким-то там очередным съездом писателей что ли... На котором Исаковский выступал с критическими речами и в числе прочего критиковал даже песню "Темная ночь"! слова которой, по его мнению, были просто плохими стихами. Ну вот, на этом съезде ему возражали композиторы и пытались объяснить, что стихи могут быть хоть гениальными, но им не захочется писать на них музыку, потому что они их не затрагивают! а какие-то стихи сразу затрагивают, вот. Тут Исаковский в итоге и вынужден был допустить, что "чего-то не понимает". (вспоминая "Темную ночь" - да что там не так со стихами? по-моему, здорово все... )
В общем, с таким характером даже вполне можно представить, что человек будет довольно одинокий. Плюс еще - осторожно предполагаю я - Исаковский все же был глубоко советским поэтом... и к концу его жизни - он умер в 1973 - это уже как-то и не приветствовалось в творческой тусовке... И так горько читать последние письма (к Твардовскому), в которых он пишет, что вот он заболел, попал в больницу, и даже никто не пришел его проведать... Печально это все...
А вот, когда я сунулась в википедию, попутно в поиске мне попались фотки молодого Исаковского. Прикольно...

@темы: Книги

---

Книжный столик

М.Исаковский. Письма.

«Спешу Вас поздравить с наступающим 1914 годом! Желаю как встретить, так и проводить в добром здравии и в веселом положении».

«Мою книжку критики встретили, как говорится, «в ножи», и я не знал, как мне работать дальше. Я всегда считал, что форма литературного произведения должна быть проста и понятна (но не примитивна), иначе литература сделается достоянием небольшой кучки литературных специалистов. Массовому читателю она будет не под силу. И вот за эту простоту меня обругали. В то же время в литературе хвалят сложные формы, например, стихи Пастернака, Сельвинского и др., которые трудно читать даже очень квалифицированному читателю: что ни строка, то формула».

«Теперь о том, можно ли лечить мои глаза. В общем, лечить можно. Но обычные медицинские средства вряд ли помогут. Они могут, быть может, только чуть-чуть поддерживать. Во всяком случае, это – полумера. Главное же лечение, если это можно назвать лечением, должно заключаться в отдыхе. Врачи говорят, что я должен вести абсолютно спокойный образ жизни; работать очень мало (2-4 часа в сутки с перерывами); не должен поднимать тяжестей и вообще напрягаться; укреплять здоровье вообще (хорошее питание, воздух и пр.). Профессор же Головин советовал мне уехать в степь, чтобы дать глазам возможность «отдохнуть от предметов». Некоторые из этих советов для меня невыполнимы. Я ведь связан со службой, которую не могу бросить, т.к. она дает мне средства к существованию, поэтому мало работать не могу. Я подумывал о перемене службы, но безрезультатно. Нет такой работы, которая не требовала бы глаз. Теперь мне 28 лет. Если бы благополучно дотянуть до 35-40 лет, то тогда было бы хорошо. В этом возрасте близорукость перестает прогрессировать».

«Собрать бы рублей тысячу. На эти средства я мог бы прожить месяцев восемь или даже год (на моем иждивении, кроме меня, находятся еще два человека). За год я мог бы кое-что сделать. Во-первых, подучился бы. Во-вторых, кое-что написал бы, и это дало бы новые средства к жизни. В-третьих, я был бы в лучших условиях в смысле подбора материала для своих произведений. А то пишу я о деревне, а живу в городе. Это плохо. Город знает о деревне не все, а я хочу и должен не только знать все, но и видеть, как это «все» происходит в жизни. В-четвертых, я работал бы столько, сколько могут вынести мои глаза, а не столько, сколько заставят на службе».

«Прости, что я так не скоро отвечаю. Дело в том, что отвечать на письма я могу только по воскресеньям, т.к. будние дни заняты на службе, а вечерами мне работать нельзя».

(Твардовскому) «В общем, ты не особенно беспокойся. Ведь факт тот, что каждый день приезжают сотни людей, и все находят способ уехать из Севастополя. Найдешь этот способ и ты, и все будет в порядке».

«Написал я стихи «Письмо друзьям», но оказалось, что друзей, которым можно послать это «письмо», крайне мало…»

«В Вашем письме я не понял одного места. Вы пишете, что у Вас всегда народ, что работать Вам трудно и что Вы затыкаете уши ватой, чтобы не слышать разговоров. И тут же добавляете, что мечтаете о радионаушниках. Я так и не знаю поэтому, нужны ли Вам радионаушники, чтоб слушать радио, или же они закрыли бы Вам уши вместо ваты».

«…Одно меня смущает, что стихи все же не очень газетные, а напечатать их хочется в газете – потому что, на мой взгляд, люди сейчас читают главным образом газеты».

«Здесь уже пятый день нет почты – ни писем, ни газет. А без этого в Чистополе как-то совсем уж плохо».

«Был рад получить Ваше письмо. Немножко удивился тому, как Вы могли меня разыскать (я живу не на ул.Белинского – такой здесь вообще нет, а на ул.Толстого)».

«От всех зол я стараюсь найти спасение в работе и делаю, что могу. Правда, не всегда у меня получается как бы этого хотелось. Бывает чаще всего так, что на пять плохих стихотворений пишется одно хорошее, но и то хлеб!»

«Песня – дело капризное. Вообще-то говоря, хорошая песня – это находка. А находки попадаются редко».

«Мы с Марией Илларионовной //жена Твардовского// при встрече всегда обсуждаем проблемы войны, ее перспективы и пр., но так как стратеги мы плохие, вернее, никакие, то никак не можем договориться до определенных результатов. Верим в одно, что война кончится нашей победой. А это главное».

«Вы просите меня написать какой-нибудь специальный номер для Ваших выступлений. С большим удовольствием сделал бы это, но, кажется, такая работа не по мне. Я не умею этого делать. Я лишь писал то, что писалось, что хотелось написать и т.д. Делать же нечто специальное я не могу. Это очень связывает. Прошу меня простить, но тут я бессилен».

(Твардовскому) «Чемодан твой, предназначенный для Марии Илларионовны, я вчера же отнес ей. Все были очень рады, хотя Валя в первую минуту была разочарована тем, что за чемоданом не оказалось тебя. Увидя знакомый чемодан, она решила, что приехал ты и что впереди несут твои вещи».

«Война несомненно выдвинет целую группу очень хороших писателей, подходящих к своей работе со всей серьезностью, пишущих правдиво, глубоко, искренне. Не обойдется, конечно, и без того, что кое-кто постарается выдвинуться незаслуженно, но, очевидно, тут ничего не сделаешь. «Издержки производства» должны же быть».

«Недавно я получил здесь валенки – вот это большое благо. Их мне дали, очевидно, за мои труды в пользу города. В последнее время я тут был кем-то вроде свадебного генерала. Меня неизменно приглашали на всякое мало-мальски значительное собрание и неизменно выбирали в президиум. Ну вот я и заслужил награду. И между прочим, очень благодарен за нее».

«Пишу сегодня письмо Фадееву, хочу, чтобы Союз как-нибудь забрал меня весною отсюда. А то становится просто невыносимо. В частности, лечиться мне здесь совершенно невозможно, и глаза мои дошли до такой степени, что читать я уже не могу, и писать мне трудно. Боюсь также, что потом и жить в Москве мне будет негде. По последним сведениям, квартирой моей завладела какая-то баба. Она покусала милиционера, взломала двери и там живет и никого к себе не пускает. А что же я могу сделать с ней – слепой и слабый? Да она меня на порог не пустит».

«Сейчас я выполняю разные заказы газет, и очень меня тяготит это. Хоть я и стараюсь внести в эти заказы что-то свое, но все же получается не совсем то. Кроме того, заказы и сроки их исполнения действуют на меня странным образом: как только мне скажут, что к такому-то сроку я должен сделать то-то, так немедленно голова моя делается пустой, самые рядовые вещи мне кажутся трудными, непреодолимыми. И прямо не знаю, что делать».

«Хор Пятницкого задумал меня и тебя //Твардовского// снабдить картошкой. Кажется, картошку они купили, но никак не могут привезти ее на квартиру мне и тебе (по 4 пуда) – нет транспорта. Поэтому чувствуют себя, очевидно, неловко. Я, конечно, молчу – неудобно напоминать. Боюсь только, что они запрягут в тележку своих хористов. Это было бы крайне плохо».

«Получил новую квартиру и нахожусь в ней уже третий день. Стоило неимоверных трудов и большой трепки нервов переехать сюда из-за отсутствия транспорта. Литфонд уверил меня, что все будет сделано, и я, как дурак, три дня сидел на чемоданах и смотрел в окно – вот-вот должна подойти машина. Но ее все не было. Когда на другой день я звонил туда, мне говорили, что вчера, мол, не могли, но сегодня все есть – и машина, и бензин, и люди – и все будет сделано. Однако ничего сделано так и не было. И в конце концов меня выручил все тот же всесильный Хор Пятницкого. Они достали машину и бензин; их певцы и гармонисты перетаскали мои вещи. Сейчас я впервые в жизни имею свою отдельную квартиру, свой «кабинет». В этом большое преимущество моей квартиры. Ее большим недостатком является то, что все окна выходят на ул.Горького, - поэтому страшно шумно».

«Надо ему как-то помочь. Надо создать такие условия, чтобы Ерошин мог работать и чтобы его печатали. Если отнестись к этому делу поверхностно, то Ерошину можно было бы ответить так: мол, раз ты способный литератор, то работай, печатайся, никто тебе не мешает. Однако на практике у нас, к сожалению, часто бывает так, что и в редакциях, и в издательствах хорошо относятся лишь к людям привычным. Если же появляется новый человек, да еще тихий и скромный, то такому человеку трудно пробиться».

«Недавно я чуть не угробил себя. Поехал в Москву, машина застряла в грязи, и я стал помогать вытаскивать ее. Так напрягся, что во мне не то оборвалось что-то, не то сместилось, и я просто упал, думая, что больше не встану. Однако кое-как встал и вот, видишь, пишу тебе, хотя несколько дней не мог повернуться да и сейчас поворачиваюсь с трудом».

(Фадееву) «В последний месяц я был занят тем, что переводил на русский язык либретто оперы «Молодая гвардия» (либретто Андрея Малышко, музыка Мейтуса). И знаешь, как странно получается. Некоторые фразы Малышко взял прямо из твоего романа и перевел, не меняя их, на украинский язык. На этот его перевод была написана и музыка. Теперь я делаю обратный перевод и, казалось бы, надо просто перевести так, как написано у тебя. Но, оказывается, этого сделать нельзя, т.к. музыка написана на украинский текст и к русскому уже не подходит. И мне приходится говорить то же, что ты говоришь в романе, но уже какими-то другими словами».

«Я не хочу приспосабливать свои стихи таким образом, чтобы они годились «на все случаи жизни». Это была бы самая откровенная халтура. И, кстати сказать, если пойти по такой дорожке, то, очевидно, пришлось бы переделывать и дополнять много раз, так как сегодня у нас одни события, завтра другие и т.д.»

«Уже примерно в 1924-м или 25-м я дошел до понимания того, что поэзию надо искать в будничном, что нужно слова расходовать скупо, что красота поэзии заключается не в том, что поэт употребляет какие-то необычные, «красивые» слова, а в том, что эти слова должны быть самыми точными, единственными в том или ином случае, незаменимыми».

«Вы пишете стихи очень короткие. Краткость стихотворения требует самой тщательной отделки формы, особо выразительных слов и фраз».

«Я могу Вам предсказать наперед, что Вы никогда не напишете сколько-нибудь хорошего стихотворения, если не будете в совершенстве знать язык, на котором пишете».

«Что можно сказать о Вашей поэме. Я думаю, что если взять ее всю целиком, то следует признать, что она как бы еще и не написана. В ней есть различные материалы жизни, наблюдения, переживания, чувства. Но все это как бы свалено в одну груду без всякого разбора. Я даже привел бы такое сравнение: то же самое, как склад строительных материалов нельзя признать за построенное здание, так нельзя признать и Вашу поэму готовым «поэтическим зданием». Поэма представляет из себя лишь очень сырой материал, отдельные части которого сцеплены друг с другом как попало, без знания дела, без вкуса и пр. И если Вам дорога Ваша поэма, то ее нужно всю от начала до конца писать заново, и писать совершенно по-другому».

«И так как оно давалось мне с таким большим трудом, то у меня и возникло такое ощущение, что я как бы «насильно» «вытащил» это стихотворение из себя. Отсюда, вероятно, и началось мое недоверие к нему».

«Боюсь, что я не смогу эту работу сделать быстро. Может быть, это и смешно и несерьезно, но факт остается фактом: с тех пор, как я бросил курить, я не могу написать ни одной строчки, не могу ни на чем сосредоточиться. И я не знаю, когда пройдет это состояние. Сурков, которые тоже испытал это, говорит, что оно будет длиться месяца три. Мдивани уверял, что он не курил полгода и полгода же не мог ничего делать. Поэтому он вынужден был закурить снова, и тогда все пошло как следует».

«Получил четвертый номер журнала «Подъем» за этот год //1962//. Журнал я немножко полистал. И увидел, что там напечатано огромное количество стихов – стихи, кажется, 25-ти авторов. Мне думается, что для одного номера это многовато. Но дело тут, конечно, не в этом номере. Дело в том, что в последнее время в газетах, в журналах, по радио мы каждый день «представляем» все новых и новых поэтов. Мелькают все новые и новые имена. Делается это чаще всего без должного отбора, без необходимой строгости. И понимаете, в поэзии получается настоящая инфляция. Если так дело пойдет и дальше, то стихов никто читать не будет. Ведь это же закон, что если чего-нибудь появляется слишком много, то это «что-нибудь» страшно обесценивается».

«Вы хотите, чтобы я в краткой «анкетной» форме сказал несколько слов о народности поэзии, о ее популярности, т.к. мол, это очень интересует нашу поэтическую молодежь. Вопреки Вашему утверждению, я думаю, что, по крайней мере, очень большую группу молодых поэтов ни в коей мере не интересует народность. И разговаривать с этой группой о народности просто бесполезно».

«Сил, Саша, очень мало осталось: одолевает меня сердечная слабость и катастрофически не хватает зрения. Иногда даже кажется, что не сумею я, вернее, не успею, собрать этот свой четырехтомник. Правда, я никогда не переоценивал того, что сделал, так что если и не успею, то человечество ничего не потеряет».

«…Прости, что письмо такое длинное: впрочем, оно не столь уж длинное – просто размашистое. Писать более мелко я уже, кажется, не могу, плохо вижу».

«Мне еще раз вспомнились те далекие – очень трудные, очень тяжкие – годы, когда шла ожесточенная война с гитлеровскими ордами и когда жил я вдали от родных мест – в Чистополе. Очень тягостно было тогда жить. И все же, когда сейчас вспоминаешь «чистопольский период», то он как бы становится тебе дороже, хотя хорошего в нем было крайне мало. Наверно, таково уже свойство человеческой натуры, что человеку становится дорогим все, что прошло, - становится, как видно, потому, что оно никогда не вернется, главное же потому, что ты сам никогда уже не сможешь быть таким, каким был тогда».

«Мне представляется, что вопрос о том, можно ли использовать в поэзии риторические приемы, Вы ставите довольно отвлеченно. Между тем рассматривать его можно лишь в связи с практикой. Ответить Вам я могу только так: в поэзии допустимо все, в том числе и риторика, при одном, однако, условии. Если поэту нужна риторика не как самоцель, а как единственное средство, при помощи которого только и можно наиболее полно выразить то, что хочет выразить поэт, то риторические приемы тут будут вполне уместны. При этом, конечно, нужно иметь в виду, что автор должен быть и талантлив, и умен, и обладать чувством меры, чтобы не допустить никакого «перекоса». Где риторический прием применен удачно, а где неудачно, можно судить лишь при рассмотрении конкретного произведения. Сказать же наперед, где он может быть хорош, а где плох, просто невозможно. Ведь даже в е л и ч е с т в е н н о е в жизни, вероятно, можно выразить при помощи негромких, спокойных слов, не прибегая к словам «возвышенным». Все зависит от конкретных условий».

«Дорогой Саша! Посылаю тебе на пробу три стихотворения. Посмотри и реши. А то у меня сейчас такое состояние, что я твердо не знаю, где граница между плохим и хорошим. Иногда кажется, что написал будто бы и ничего, а иногда, что плохо».

«Сейчас в санатории очень много людей, в том числе – некоторые большие начальники. Но если бы ты знал, до чего стесненно я себя чувствую. Это потому, что я никого не узнаю, я не представляю себе сколько-нибудь четко ни одного лица. Третьего января сюда приехал Сурков. Так даже его я узнаю только по голосу. А так хожу словно в тумане. Знаешь, бывает такой туман, когда за два метра ничего не видно, маячат только какие-то расплывчатые, неопределенные фигуры».

«Что делается в мире, я знаю малость: еще могу прочесть в крайнем случае газетные заголовки. А вот что делается в литературе – совсем не знаю. Чувствую только, что там довольно пасмурно. Но это я только чувствую, а так – никто мне ничего не рассказывал, никто (понимаешь, никто!) не зашел ко мне за все время, даже не позвонил. Впрочем, ладно! Это не столь уж важно. Важно только, что я хочу тебя видеть в полном благополучии. Будь же здоров, Саша, будь здоров!»

---

Мараховский в телеграме -

Портить нравы — дело порой минутное. Иногда достаточно просто застать нас, людей, врасплох, чтобы мы радостно деградировали.
Исправлять нравы — самая трудная и долгая штука на свете.

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

В телеграме -

Поскольку уже подходит пора подведения итогов года, подскажу простой способ, как дать интегральную оценку вашего года:

1) Внимательно осмотрите свою квартиру
2) Если в ней висят новогодние украшения - год был хорошим
3) Если в ней висите вы - год был плохим
4) Во всех остальных случаях год был так себе, средним.

---

Читательский дневник

Станислав Ежи Лец.
«Думает ли матадор на арене, что он сражается с бефстрогановом или зразами?»
***
«Когда же человек покорит межчеловеческое пространство?»
***
«Очень немногие из тех, кто жил в XIX веке, предвидели, что после него наступит ХХ».
***
«Отсутствующие всегда не правы, но они чаще сохраняют жизнь».
***
«Даже дьявол требовал, чтобы, продавая ему душу, обязательство подписывали только собственной кровью».
***
«Глупости данной эпохи так же ценны для науки последующих эпох, как и мудрость ее».
***
«Тому, кто, умерев, не ощутит разницы, не стоило родиться».
***
«Не верь!» - шепчет дьявол. «Верь!» - подсказывает ангел. А иногда наоборот».
***
«Живи современно. Если не можешь отложить это до другого времени».
***
«Совесть у него чистая. Не бывшая в употреблении».
***
«Попробуй рассказать что-нибудь, не обращаясь к образам, присловьям, идиомам, не прибегая к штампам… Тут-то и узнаешь, как трудно быть простым».
***
«При первых признаках светопреставления разговоры о погоде станут захватывающе интересными».
***
«А может, твой бог хотел бы, чтобы ты славил его перед другими богами?»

А.Крейн. Улыбнись мне, Артур Эдинброг.
«И вновь тяжелая, но интересная учеба.
На самом деле основных техник боевого взаимодействия колдун – фамильяр существовало всего лишь около десяти. И все они оказались достаточно простыми, рассчитанными на интеллект пусть умного, но все-таки животного. Поэтому с ними мы разобрались быстро.
Основная работа заключалась в том, чтобы выстроить стратегию битвы. Вот тут-то и крылось наше слабое место. Приходилось учитывать, что я, в отличие от нормальных спутников, не шустрая и не мощная, не верткая и не летающая, не могу спрятаться в кармане у Артура или спугнуть пуму (а заодно и экзаменаторов) поистине царским рыком… Вместо этого я, по словам Эдинброга, наверняка буду провокационно торчать в центре арены и «всем своим видом буквально умолять вывести себя из игры первым делом».
- Давай сделаем паузу и отдохнем, - сказал колдун, приближаясь к заветной корзинке с едой.
Мы разложили наши мятые, а оттого еще сильнее благоухающие припасы на алом пледе и начали жевать.
- Приятно поесть в хорошей компании, - хмыкнула я, как всегда после еды добродушная и разомлевшая.
Артур тоже был гармонично благостен. Скоро начнет холодать… Эдинброг уступил мне последнюю клубничку и саму скатерть заодно.
- Накройся ей, как шалью, если хочешь.
- Кто же в своем уме откажется от шали, - понимающе кивнула я.
Я обмоталась красным пледом, как плащом. Красная тряпка натолкнула меня на одну мысль касательно экзамена…
- Слушай, Артур, - пробормотала я. – А у вас тут, случайно, нет такой штуки, как коррида?»

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Читательский дневник

М.Исаковский. Письма.
«Н.И.Рыленкову. 17 января 1958г.
Я сейчас пробую переводить итальянские стихи, хотя без знания языка делать это довольно трудно, и я, наверное, допускаю при переводе всяческие ошибки.
Тем не менее могу сразу сказать, что современные итальянские стихи производят на меня весьма странное впечатление и прежде всего потому, что эти стихи принципиально не рифмованные (а ведь когда-то итальянцы писали в рифму). Затем – это стихи тонические. При таком положении чередование ударений в стихе – самое произвольное. Ударения ставятся где попало, строки попадаются (в одном и том же стихе) то короткие, то очень длинные и т.п.
Все это, по-видимому, делается потому, что итальянцы хотят быть оригинальными: мол, в рифму – это старо, писать правильным классическим стихом – тоже старо, будем лучше писать вольным стихом (вернее – произвольным) и без рифмы. Эта форма будет оригинальной, новой. Однако мне кажется (хотя я, может быть, и ошибаюсь), это не есть настоящая оригинальность, не есть новая форма. Это начало распада поэтической формы вообще. Вот в чем дело. А жаль. В Италии много талантливых поэтов.
Иногда я перевожу вольным стихом, иногда же не выдерживаю – начинаю переводить правильным классическим размером и с рифмами. Не знаю уж, что получится из моих переводов».

Е.Потапова. Ведьма Агнета. Практическая магия и нечисть по соседству.
«Вечером собралась идти в душ. В такую жару предпочитаю летний вариант в огороде. За день водичка солнышком нагреется, становится горячей и приятной, в обычном водопроводе такой не бывает. Она словно заряжает тебя, оздоравливает, дарит позитив и дополнительные силы.
Что-то я в этот раз припозднилась, на небе уже первые звездочки загорелись. Но у меня есть мощный фонарь, которые освещает практически всю дорожку. Чувствую, тиной потянуло, влажно стало и похолодало.. Глаза поднимаю от дорожки, а между грядок стоит кто-то и, видно, на меня смотрит. Лицо одутловатое, одежда какая-то странная, не по сезону, куртка и сапоги.
- Вы кто? И что делаете в моем огороде? – спросила я удивленно.
Человек протянул ко мне руку и забулькал, изо рта полилась вода. Я с диким воплем рванула в дом, помылась, называется. Удивленного кота вытряхнула на улицу, там по огороду неизвестно кто шастает, а он в доме прохлаждается. Он отправился по дорожке, завернул на то самое место, где давеча стоял незнакомец, потрогал лапой лужу. Поднял на меня свои глаза, в которых ясно читалось, что это не его профиль.
- А чей тогда? – поинтересовалась я.
Мне показалось, что он пожал плечами, дескать, а я-то знаю? Снова внимательно на меня посмотрел, типа, а профиль-то твой. Как будто я знаю, как с покойниками общаться. Только я развернулась и собралась идти прочь с огорода за Прошей, услышала с другой стороны шорох. Поворачиваюсь, а там стоит мальчишка в плавках, раздувшийся, и хватает воздух ртом.
Рванула я в дом, везде соли понасыпала под дверями да в оконных проемах. Чертополоха да полыни развешала да разложила. Не знаю, чего еще сделать от мертвяков».

---

Антонина Пикуль "Валентин Пикуль. Из первых уст". Мемуары. Советская литература.
Про что: все согласно названию. Воспоминания жены В.Пикуля, в которых она рассказывает о писателе, о своей жизни с ним. Это последнее десятилетие жизни В.Пикуля - в конце 70-х, когда умерла после тяжелой болезни его жена, В.Пикуль надумал жениться на женщине, из круга их знакомых... Это был, так сказать, договорной, "рассудочный" брак. То есть, на тот момент они оба были люди в возрасте, каждый со своей биографией... но у них были дружеские отношения и опыт совместной работы (А.Пикуль работала в библиотеке, куда часто обращался писатель в поисках нужных для работы материалов). Так что оба решили, что этого достаточно, чтобы попробовать совместную жизнь. И вот - прожили до самой смерти писателя, в любви и уважении (ну, если верить написанному А.Пикуль - а с чего бы ей не верить...).
Я все еще не решаюсь браться за творчество В.Пикуля... Ну, не очень я люблю исторические романы... Но там, в библиотеке, помимо книжки с письмами читателей, была еще и эта - мемуарная. И я решила взять ее почитать. Хотя мемуары, в принципе, тоже не особо люблю. Тем не менее, оказалось очень приятное чтение. Хотя и во многом печальное...
Автор пишет все так же, как и в предыдущей прочитанной книжке про письма. То есть - спокойный текст, без излишней (натужной) эмоциональности, с фактами, реалиями... Текст разбит на главы - по годам. "1980-й", к примеру. "1981-й". И т.д. Внутри каждой главы текст еще дополнительно разбит на маленькие главки-фрагменты, по две-три странички максимум. Очень комфортно читать, не напрягает.
А.Пикуль в основном, конечно, сосредоточена на описании супруга. Подробно рассказывает, как он работал, какой у него был распорядок дня, как собирал материалы, как готовился к работе... Как они общались, как проводили свободное время. Как встречали гостей, какой у них был круг общения. Ну все, в общем, относительно того, как протекала повседневная жизнь. Ну и о себе тоже немного упоминает, да.
Все было очень информативно и познавательно, прочитала с большим интересом и удовольствием. Но главный и неожиданный для меня эффект был - в чувстве абсолютного узнавания... острой ностальгии... по тому времени, по той жизни. Той стране. Моей стране! Вот автор описывает их с мужем повседневную жизнь - и, казалось бы, ну нет у нас ничего общего. Они проживают в столичном городе, да еще в Прибалтике! что, во времена СССР, считалось очень круто, практически как за границей. (невзирая на те фантазии, что сейчас по этому поводу вещают). Я жила в относительно небольшом городе, в глубокой провинции. Они - из писательской среды, да еще признанный, популярный писатель, с соответствующим уровнем жизни - я из кондового пролетариата... Но я все равно читаю и чувствую - да, так мы все и жили, да, это у нас было общее... Общее для всех ощущение... ну, что ли глубинного, незыблемого покоя... безопасности... И соответственно - проистекающего из всего этого чувства свободы. Полного отсутствия страха. Можно спокойно жить, не заботясь о будущем, ничего не боясь. Ну а чего бояться, в самом деле? Все же будет только лучше и лучше... И не может случиться ничего плохого и страшного... Да, так мы и встретили перестройку и последующее. Кошмар, если вдуматься, конечно.
Есть тут и что-то вроде эпилога - глава уже за 90-е. В.Пикулю повезло, если можно так выразиться, умереть в СССР. Он не дожил до его гибели. А.Пикуль дожила - и горько читать эти строки, обо всех этих ужасающих изменениях, происходивших буквально на глазах... И это она еще писала в первые годы после развала СССР...
Что ж, сейчас у меня точно уже не осталось никаких отговорок. Надо уже как-то браться за романы...

@темы: Книги

---

Книжный столик

А.Пикуль. Валентин Пикуль. Из первых уст.

«Валентин Саввич считал своим долгом о любом находящемся в комнате предмете иметь по возможности исчерпывающую информацию. Так, подаренная ему засушенная рыба-еж заняла подобающее ей место только после того, как Валентин Саввич прочел о ней несколько книг, в том числе и очень понравившуюся ему, а потому перечитанную несколько раз «Опасные морские животные».

«Что больше всего радовало Валентина, так это дающее ему возможность спокойно работать молчание критики о «Фаворите».
- Они еще не очухались, а я уже еще роман написал, - довольно потирая руки, улыбался Пикуль».

«- Ты только послушай, - и Пикуль, приглашая меня в свои переживания, начинал читать.
Читал о том, как японцы отмечали в Харбине годовщину праздника победы при Цусиме. Торжества были пышными. Огромная процессия со знаменами и оркестром растянулась почти на километр. И во главе процессии шли царские генералы в парадной форме при всех орденах и медалях.
- Тебе не кажется это чудовищным? – с ужасом спросил он меня. – Что ж это такое? Ты только подумай, как низко надо пасть, чтобы идти в процессии своих врагов, как рабы за колесницей победителей…»

«Правда, как теорема, всегда требует доказательств».

«Интересно, что при сортировке почты Пикуль, как опытный физиономист, по внешнему виду письма определял его содержание.
- Эти можешь не читать. Они плохие, - откладывал он несколько конвертов.
Я удивлялась стопроцентности его предсказаний, но быстро уяснила незамысловатую хитрость его провидения. Фамилия и адрес есть только у порядочности, подлость шляется без прописки…»

Пикуль: «Собирание книг подобно ходьбе по лезвию ножа. На пути к достижению цели – собрать не столь уникальную, сколько полезную библиотеку – человека поджидает огромное количество ошибок и разочарований. Но когда библиотека собрана и прочитана, тогда усилия и затраты будут оплачены сторицей: наградой будут новые знания, которые начнут работать…»

«Библиотека была для Пикуля домом, большой любовью, толковым университетским педагогом, инструментом творчества и арсеналом борца».

«На настроении Пикуля, по крайней мере, внешне, не отразились даже оскорбительно-бестактные выпады против него В.Каверина, опубликовавшего в «Литературной газете» статью под названием «Взгляд в лицо». Валентин Саввич не отреагировал на эти уколы. Но как часто бывало, статья вызвала реакцию читателей. Они требовали извинений перед Пикулем, и на полученный из редакции ответ о том, что «это не более чем личное мнение Каверина», резонно замечали: «Все дело в том, что «личное мнение» Каверина с высокой трибуны доносится до читателей всей страны, а всех, думающих иначе, на страницы газеты не допускают. Таким образом, газета оскорбляет В.Пикуля и всех его почитателей на всю страну без права защищаться».

«Раньше говорили: «Он вышел из народа». Но это-то не заслуга. Выйти нетрудно, сложнее – войти…»

«- Почему главные герои ваших произведений, как правило, гибнут? – полюбопытствовала я.
- В этом есть рациональное зерно, - последовало разъяснение Ю.Бондарева, - на смену им придут новые, прогрессивные люди, которые довершат их дела…».

Пикуль: «Обо мне в печати или плохо, или ничего. Слава Богу – не как о покойнике. Значит, живу. Значит, будут новые книги».

Пикуль: «Старость застигает человека врасплох. Нет, я еще не хватаюсь рукой за сердце, но сердце само уже чувствует, что сроки диктуют поведение и стиль работы. Теперь речь не о том, чтобы сказать, время требует досказать».

«В отправленном письме Пикуль неправильно указал обратный адрес, перепутав номера дома и квартиры. Вот так и жил писатель В.Пикуль в своей квартире по улице Весетас, не зная ни ее номера, ни номера своего дома».

«После просмотра //к/ф «Моонзунд»// Валентин Саввич благодарил создателей картины: «Я потрясен. Я как будто заново пережил жизнь моих героев. Не знаю, как зрителям, а мне фильм понравился. Но… это не мой роман…»

«В одиннадцатом номере журнала «Знамя» появилась статья Е.Анисимова «Феномен Пикуля глазами историка». Об этой статье Валентин Саввич узнал случайно из письма Д.А.Волкогонова. Тот, как бы извиняясь, просил не переживать за статью, которая, по его словам, вышла в свет без его ведома.
- Тебе принести журнал? – спросила я Валентина.
- Зачем? Ребенок родился, не буду же я отрывать ему руки и ноги…»

«Ничего не ведающий о современных порядках, правилах и нотариальных нюансах Валентин Саввич собственноручно написал доверенность и поставил подпись и число. И любопытно, что эта доверенность безотказно работала, по крайней мере, на территории Латвии. Изредка Марину //дочь АП// останавливали работники ГАИ.
- Я что-нибудь нарушила? – интересовалась она.
- Нет, мы хотели бы только взглянуть на знаменитую доверенность, - и ознакомившись с документом, улыбнувшись, желали счастливого пути…»

«Московский «Современник» выпустил книгу «Невидимки», включающую в себя романы «Богатство» и «Крейсера». Помню, как на черном рынке Пикуль, впервые держа эту книгу в руках, объяснял по просьбе обступивших его книголюбов смысл названия. Говорил что-то про крейсера, которые были неуловимы и как бы невидимы для японцев.
- Не-не-не, - авторитетно возразил кто-то из толпы, - эта книга так называется потому, что на прилавках магазинов ее не увидишь…»

«Интересно знать чужое мнение, если оно действительно мнение. Любопытно знать ИСТИНУ, а не как у телеведущего Караулова – только ее МОМЕНТЫ…»

Пикуль: «Вспоминаю годы войны, когда мы конвоировали караваны союзников с поставками по ленд-лизу, помню, что в ряду сухогрузов шли и танкеры… Память сохранила облик людей, спасенных после гибели кораблей. Это были уже не люди, а какие-то жутки комки отвратительной нефтяной грязи со слипшимися глазами, которые сами они уже не могли открыть; желудки спасенных требовали немедленного промывания, иначе грозила смерть, ибо они наглотались мазута, облепившего их снаружи, а изнутри уже разрушавшего их организмы».

«Каким этапом в жизни Пикуля было бы это произведение? Еще одной ступенькой на Олимпе славы или очередным предметом травли и осуждений? Скорее всего и тем и тем: в России всегда по поводу чего-то значительного – два противоположных мнения!»

«Если прошлое не забыто, то настоящее еще не завершено, а будущее всегда только начато…»

Пикуль: «Вот до какого маразма может дойти человекообразное существо, выпущенное из клетки на демократическую площадку. Это ж надо придумать такое: «Можно все, что не запрещено!» Да у нас запрещено только ходить по газонам, бежать по эскалатору, входить в зрительный зал после третьего звонка и т.п. А кто, где, когда запретил лгать, клеветать, воровать, убивать? Никто! Значит, можно! Тем более, что за ложь и клевету практически никогда не наказывают. Вот в чем вся чудовищность и весь идиотизм такого перестроечного лозунга…»

Пикуль: «История переменчива – одно поколение считает, что вопрос сдан в архив, но вырастает новое поколение, и старая тема предстает для него в ином свете, возникают иные суждения. Очень любят у нас посмертно реабилитировать и посмертно восстанавливать справедливость. Пастернака выгнали с позором из ССП, а потом снова приняли. Похоже, что человек у нас вроде пуговицы: сначала оторвали от пиджака, а потом пришили на то же место, только нитки другого цвета…»

Пикуль: «Отдельно существуют писатели, творящие литературу, и отдельно от них существуют Союз писателей, нечто вроде бывшего корпуса жандармов, которые действуют по шаблону: «Ташши и не пушшай!» Недаром же их называли «застрельщиками литературы», как будто литература – это полигон, где испытываются на прочность писательские шкуры…»

«По телефону интересовались, приедет ли Пикуль на съезд.
- А ему никакого приглашения не поступало, - уведомила я.
Мне любезно объяснили, что разговор идет не о делегатах съезда, а о гостях. Так же любезно пояснила собеседнику, что «Пикуль в литературе – не гость…»

«Пикуль при жизни не имел возможности ответить ни одному из своих критиков в прессе. Так и жили мы на литературной улице с односторонним движением».

Пикуль: «У меня врагов нет и быть не может. Мои враги – это враги не мои, а дела моего».

«Пирамиды… памятники старины Древнего Египта… Их величие неподвластно времени. И это ощущение писатель переносил на людей, оставивших заметный след в мировой истории, незабвенная слава которых возвышает их, подобно пирамидам, над бренным миром».

«В архивной папке находилось много интересных и даже ошеломляющих сведений. Иногда при чтении возникает растерянность: о чем писал Пикуль? О состоявшемся распаде блистательной Порты или… о предстоящем развале Союза?»

Пикуль: «Если найдется такой писатель, который скажет, что он научился писать, ему надо бросить литературу, ибо он уже не писатель! Писатель только тот, кто НЕ умеет писать, и потому всегда учится писать… Все настоящие писатели умирают учениками и уносят в могилу ту книгу, которая должна потрясти мир…»

«Насколько все же благородней создавать памятники, чем их разрушать…»

«Валентин Саввич считал, что бывают гении зла, подлецы с сильной натурой, и их из истории не выбросишь. Да, судить историю бессмысленно, просто у нее надо постоянно учиться».

«- Я же тебя просил достать полку подлиннее, - с упреком выговаривал он мне. Вот сейчас выйдут миниатюры. И что – все?! Получается, что жить мне осталось только на один роман, - Пикуль ткнул пальцем в единственное свободное место на полке».

«Перед гробом умершего принято нести на бархатных подушечках награды, которые он получил при жизни. Подумалось, что перед гробом писателя надо нести тома написанных им книг, и это будет лучшим свидетельством его заслуг перед народом и историей. Это расскажет, каким он был человеком, гражданином, тружеником. Потому что книги… говорят…»

«Опускается гроб… Гремят залпы салюта… Звучит Гимн Советского Союза… Просматриваю видеоматериалы и фотографии с ощущением какой-то двойственности: как будто хоронят и Пикуля, и вместе с ним что-то еще… Почему-то получилось так, что с того времени я гимна больше ни разу не слышала… Но Пикуль этого уже не узнает».

«Валентин Саввич любил писать на обороте уже исписанной бумаги. На его столе лежали нераспечатанные пачки писчей бумаги, а он говорил: «Мне не на чем писать, у меня кончается бумага». По его просьбе я приносила с работы предназначенные на выброс старые акты, инструкции, директивы, протоколы, и он, довольный, садился за работу. Однажды я спросила его об этом, и он полушутя- полусерьезно ответил: «Эти листы уже энергетически заряжены на письмо».

«Почему-то от имени интеллигенции чаще по телевидению выступают личности, заработавшие сомнительный общественный авторитет путем карабканья вверх по ступенькам лестницы, ведущей вниз. Влез на ступеньку – вступил в партию – что-то для себя отломил. Влез на другую – сжег партбилет – опять откусил что-то питательное для организма. И для показушного эффекта совсем не важно, свой или чужой был партбилет или, может быть, бутафорский. И растет толпа «жгунов» - так назову людей, принародно сжигающих свои прежние убеждения. Хотя убеждения, как и рукописи, не горят. А если горят – значит, это не убеждения, а шелуха…»

«Что ждет тебя в грядущем, Россия? Мне хочется, чтобы читатель проникся серьезностью тревоги: без знания своих корней, без уважения к национальным традициям, без использования имеющихся навыков, опыта и знаний, без преемственности в культуре – никакому народу не выкарабкаться ни из экономического, ни из политического кризисов».

«В американской режиссуре я смотрела телепередачу, в которой коптилась честь, горела совесть, взрывалась гордость, рушилась история, травмировалась культура… И все это родное, российское… Подумалось: «Как хорошо, что Пикуля уже нет и он ничего этого не видит и не слышит…»

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).