Читательский дневник

А.Вертинский. Письма.
«Л.В.Вертинской. 13 февраля 1952г.
Ситуация здесь //Ижевск// неважная. Гостиница грязная. Номерок маленький и тусклый, с одной кроватью и шкапчиком, и даже вещи повесить негде. Но все это неважно. Это обычный фон моих поездок, жить можно где угодно. И на второй день мне даже нравится эта дырочка. Тепло. Не дует. Сидит человек на жердочке, как птица. И мило даже. Только надо быть скромным. Очень скромным. И мудрым. И тогда будет везде хорошо. А люди… они везде одинаковые. Живут своей трудной жизнью и радуются моему приезду. Сегодня у меня нет концерта. Мы все втроем пошли в цирк и посмотрели, как за 40р. в вечер люди рискуют жизнью под куполом цирка. Днем они тренируются, а вечером работают. Дьявольский труд. После этого стыдно ворчать на свою жизнь, которая прекрасна в сравнении с ними. В цирке было пусто. И вся эта страшная работа проделывалась для сотни человек публики, которая даже не понимала, как это трудно и страшно. Я еще очень богатый человек. У меня есть молодая жена и чудные доченьки. А у других ничего нет. И они рискуют жизнью из-за куска хлеба. Каждый день. А квартиры тоже нет, потому что они кочуют из города в город. Правда, правительство разрешает им возить с собой жен и даже престарелых матерей, потому что они «кочевники». И это очень мудро. Все расходы оплачиваются. Ко мне пришли клоуны – поговорить в антракте, погрустили, покачали головами. И разошлись. Кто-то у них недавно убился. И теперь приказ, чтобы все были на «лонжах», т.е. на тонких стальных тросах, которые их в случае чего удержат. Вчера днем пошли в кино. Вспомнил Америку, которую знал когда-то. Боже, как все это далеко! Холеные, благополучные люди, «шикарная» жизнь, выдуманные страсти, искусственные добродетели… Здорово! Нам бы так! Наверное, не выдержали бы. Померли от чистоты, захлебнувшись собственным благородством!»

Ф.Саган. Слезинки в красном вине.
«Он усадил ее на деревянный табурет в увитой зеленью беседке и наклонился с решительным видом:
- Я должен серьезно с вами поговорить. Речь идет о важном для меня вопросе.
- Но я знаю, - сказала она, пытаясь не засмеяться, - знаю. Вы виконт Шарль-Анри де Валь д
Амбрен, жизнь жестоко с вами обошлась, вы всегда отдавали ваше сердце только бессердечным женщинам и сейчас хотите основать христианский очаг в своем замке в Дордони. Не так ли?
- Вы преувеличиваете, - возразил Шарль-Анри тихо, невольно краснея от стыда. – Я говорил не совсем это. Вы заводите атаку слишком далеко.
- Так это была атака? Вы меня удивляете… Мне-то показалось, что я слышала стон раненого мужчины. Порядочного мужчины.
- Ах, я вас умоляю, госпожа де Кравель! Кстати, как там ваш добрый кузен Вильгельм? Торговля в Мюнхене хорошо идет?
Мари перестала смеяться, и они молча переглянулись. Ей снова было сорок лет, и платье уже не казалось новым.
- Слава богу, да, - сказала она спокойно после паузы. – Слава богу, торговля идет хорошо. Мы ведь оба нуждаемся. Не правда ли?
Настал черед Шарля-Анри нервно отвернуться, пряча разрыв на своем изношенном пластроне. Она машинально подняла руку и заправила порванное место под фрак, тем самым словно становясь его сообщницей – и оба вместе это осознали. Переглянувшись, они с нежностью обменялись улыбками.
- Как вы догадались насчет меня? – спросил Шарль-Анри.
- О! – сказала она, откинувшись назад со смехом (и ей опять стало двадцать лет). – О, это просто! Я никогда не видела ни одного красивого мужчину, которому за двадцать лет попадались только бессердечные женщины. Такого не бывает. Ваша тактика основывается на нелепице, дорогой виконт. Поверьте мне, ее надо сменить. Но скажите, это имени в Дордони тоже иллюзия?
- Отнюдь нет, - ответил Шарль-Анри. – Только оно действительно в Дордони, то есть далеко от Парижа. Земли давно заложены, я так и не смог их продать.
- Но тогда… почему бы и нет? Я обожаю деревню!»

---

Ежедневная музыка.

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Читательский дневник

В.Ардаматский. Ленинградская зима.
«Я очень сильно простудился, боялся, что схватил воспаление легких. Работники гостиницы вызвали ко мне врача. К вечеру пришел старик лет семидесяти. Он сразу налил себе воды, принял какие-то лекарства и долго сидел, не шевелясь. Потом тщательно осматривал и выслушивал меня. И все время говорил…
«Я уже давно на пенсии, как вы понимаете. Теперь снова впрягся. У меня был сын. Тоже врач. Убит на фронте, тут, под Ленинградом, в августе. Внук, студент-медик, уехал рыть противотанковые рвы – никаких известий. Жена умерла в позапрошлом году, - может быть, это ее счастье – она умерла раньше всего этого. А я вот живу. Если бы такое дали одному мне – с ума можно сойти. Но горя, сколько горя кругом… Раз живу, пошел работать…
Разрешите посидеть у вас немного, это последний вызов, надо домой идти, а там… не могу… тяжело… душит что-то… Вы знаете, я бы давно принял что-нибудь… снотворное какое-нибудь, у меня есть… но знаете, что меня держит? У меня радиоприемник остался, Володин, сына, я не сдал его по приказу – не мог донести, просить некого. Приемник хороший. Так вот, однажды включил и слышу – немцы по-русски обращаются к нам, ленинградцам, советуют стать, пока не поздно, на колени и просить пощады, а не то они сотрут наш город в порошок и сделают его снова допетровским болотом. Послушал я это и спрятал снотворное. И хожу вот сколько могу. И буду ходить. Больных много. Для смерти война – праздник, помешать ей веселиться – большое дело. Вот и хожу…»
Он ушел, а мне стало стыдно лежать. Утром встал, оделся и вот уже третий день работаю. Даже кашляю меньше…»

Дж.Харрис. Кошка, шляпа и кусок веревки.
«Новости в Твиттере разносятся чрезвычайно быстро. И с той же скоростью могут разбиваться сердца. Зимнее утро, обледенелая дорога, грузовик, появившийся невесть откуда, и мой сын на своем байке – на том самом, что я ему подарила на восемнадцатый день рождения…
Сто сорок знаков – этого более чем достаточно, чтобы твоему миру пришел конец. Сперва посыпались разные сообщения как у меня в Фэйсбуке, так и у него – OMG, это правда – насчет @lamadude? Что нового о нем слышно? Кто хоть что-нибудь о нем знает?
А потом почти сразу же, повторявшееся все снова и снова восклицание: Ах, мать твою!..
Смерть должна быть безмолвной, сказала я себе. Смерть должна походить на черную дыру. Но весть о гибели Чарли разнеслась по Твиттеру с тем же морфическим резонансом, с той же мистической, загадочной силой, какая удерживает тысячи птиц в стае и придает этой стае форму расширяющейся спирали, исходящей пронзительным полубессознательным криком…
Говорят, что птицы – это посланники между мирами живых и мертвых. В то утро птицы в Твиттере, эти виртуальные предвестники смерти, выступили необычайно мощно; они кричали дико и беспомощно, и шелест их крыльев был точно стена белого шума».

---

Эйке Шнайдер "Чистильщик". Фэнтези... со слегка детективным оттенком...
Сюжет: некий фэнтези-мир, которому постоянно угрожают прорывы неких жутких тварей из-за грани, или из потустороннего мира, или вот это вот все. С ними борются специальные команды магов, которых именуют Чистильщиками - они отслеживают эти прорывы, перемещаются к ним и уничтожают тварей, а дыры в пространстве закрывают. Чистильщики находятся в привилегированном положении, они даже стоят над законами... но никто в здравом уме не стремится попасть в их ряды, ведь все они обречены на раннюю и ужасную смерть... Вот и ГГ - молодой перспективный маг Эрик - не стремился стать чистильщиком. Он вообще уже распланировал свою жизнь, у него были наметки на серьезную научную работу... Оставалось только сдать последние экзамены в университете, где для него уже было приготовлено место. Но тут появился чистильщик, который явился отобрать себе пополнение и выбрал Эрика. С чистильщиками не спорят, их приказы беспрекословно выполняют. И вот уже Эрик вынужден порвать с прежней жизнью и отправиться на новое место службы. Мало того - как вскоре выяснилось, команду, куда он попал, кто-то явно пытается погубить...
Книжку я, в общем, не особо планировала читать. Не то чтобы я имела к ней какие-то претензии... Просто уже нет возможности охватить все выходящее... А тут еще я постоянно опасаюсь нарваться на янг-эдалт. Но вот наслушалась отзывов на буктьюбе и таки решилась.
И, в общем, мне понравилось. Приятная книжка... то есть, бодрая, энергичная, легко читается. Автор сразу задает конфликт - ГГ, попавшего в тяжелую ситуацию, вынужденного приспосабливаться к новой и опасной жизни, и это, конечно, сразу затягивает. Все время хочется узнать, что там будет дальше и все такое. Сюжет сам по себе строится на идее, которая, я смотрю, в последнее время становится популярной у авторов фантастики. То есть, какая-то тяжелая и опасная работа, необходимая для спасения мира, на которую насильно определяют людей по тем или иным критериям - где-то обладающих особыми способностями, где-то осужденных преступников, которые таким образом должны искупать свою вину - а авторы исследуют, как это все происходит. Лично у меня этот посыл вызывает глубокое сомнение - ну, не верю я, что можно вот так ткнуть в произвольном порядке в любого человека, вырвать его из привычной жизни, лишить семьи и друзей, и вообще всего, и он будет ценой своей жизни защищать мир, а значит, и тех, кто обрек его на гибель. Считаю такую идею каким-то странным завихрением в мозгах... которое почему-то возникло и продвигается в последнее время, да... Тут, как любит выражаться известная личность, но не будем ее здесь называть - нужно, чтобы человек был хорошо замотивирован... а не вот это вот все...
Ну да ладно, увлекательности книжки это не мешает. Прочитала с большим удовольствием. К сожалению, как это опять же часто случается в последнее время, в финале выяснилось, что это только первая часть цикла. К сожалению - в том плане, что вообще непонятно, намеревается ли издательство (эксмо, конечно же) издавать продолжение. Но на худой конец, и эту первую часть можно воспринимать саму по себе, она вполне закончена, хотя и с открытым финалом.

@темы: Книги

---

Ежедневная музыка.

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Читательский дневник

В.Каверин. Вечерний день.
«Сомерсет Моэм в автобиографической книге «Эшенден, или Секретный агент» рассказывает о том, как он с профессиональной целью подвергал себя рискованным испытаниям. Он поступил в Интеллидженс Сервис и изучал себя, выбирая то, что могло когда-нибудь пригодиться для повести или рассказа. Он выполнял граничащие с подлостью ответственные поручения.
Те события, которые произошли с Зощенко, не были избраны с профессиональной целью.
«В 13-м году я поступил в Университет, - пишет Зощенко. – В 14-м – поехал на Кавказ. Дрался в Кисловодске на дуэли с правоведом К. После чего почувствовал немедленно, что я человек необыкновенный, герой и авантюрист, - поехал добровольцем на войну. Офицером был…» (Ему еще не было 22 лет, когда, многократно награжденный за храбрость, он дослужился до звания штабс-капитана.) «А после Революции скитался по многим местам России. Был плотником, на звериный промысел ездил к Новой Земле, был сапожным подмастерьем, служил телефонистом, милиционером служил на станции «Лигово», был агентом уголовного розыска, карточным игроком, конторщиком, актером, был снова на фронте добровольцем в Красной Армии.
Врачом не был. Впрочем, неправда – был врачом. В 17-м году после Революции выбрали меня солдаты старшим врачом, хотя я командовал тогда батальоном. А произошло это потому, что старший врач полка как-то скуповато давал солдатам отпуска по болезни. Я показался им сговорчивее. Я не смеюсь. Я говорю серьезно.
А вот сухонькая таблица моих событий: арестован – 6 раз, к смерти приговорен – 1 раз, ранен – 3 раза, самоубийством кончал – 2 раза, били меня – 3 раза.
Все это происходило не из авантюризма, а просто так – не везло…»

М.Мамаева. Водные маги жгут.
«- Ты настолько любишь деньги? – он жестко усмехнулся.
- Свободу, - возразила я. – Золотые – это отчеканенная свобода».
***
«Укус – это тот поцелуй, в котором есть победитель».
***
«Глядя на этих двоих я отчетливо поняла: на людях, победивших страх, гробовщики делают себе состояние».
***
«В борьбе сильного и умного побеждает непредсказуемый».
***
«Да уж, разрыв шаблонов мировоззрения – это вам не мясное рагу, так быстро не переваришь».
***
«…В итоге, с одной стороны было все хорошо, а с другой стороны были мы».
***
«Намек был настолько прозрачным, что через него просвечивала неприкрытая угроза».
***
«Оставь дурака в покое, и он сам убьется, без всяких усилий. Главное – подождать».
***
«Вот почему он произнес мое имя, а ощущение – что витиевато выругался?»

---

Н.Мамаева «Водные маги жгут».
"Со своим гримуаром в чужой ковен не лезь!»

@темы: Галерея

---

Ежедневная музыка

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Читательский дневник

А.Мелихов. Броня из облака.
«Историческое творчество – это прежде всего созидание бессмертия, и, кроме государства, этим никто не занимается… Унылый интеллигент… есть поверженный аристократ. Отвергнутый аристократ. Отвергнутый от исторического творчества, а потому старательно оплевывающий недоступный ему виноград.
Уж сколько, опять-таки, дивились, почему народная память романтизирует великих злодеев типа Ивана Грозного или Сталина, - а разгадка в том, что это все же какое-никакое, но бессмертие. Однако народе очень редко, а может быть, и никогда не воспевает тех, кто только разрушает. Кто борется за увековечение Чикатило? Народ идеализирует победителей. Другое дело, что его гораздо больше волнует подвиг, чем его цена. Но так смотрят на подвиги все романтики: мы за ценой не постоим. Здесь и пролегает раздел между интеллигентом и аристократом: аристократ склонен помнить о достижениях, интеллигент – об их цене. Аристократ двигатель – интеллигент тормоз. Обществу нужно и то и другое, но экзистенциальной обороне служат только двигатели. И когда их не хватает, народ начинает их искать в самых опасных зонах.
А что ему делать, если к долговечным, пусть и неосуществимым, деяниям его зовут только реакционеры? Даже самое убогое существование в бараке или казарме все-таки более переносимо, чем жизнь наедине с космосом.
Народ не может отделиться от своего государства, как организм не может отделиться от своего скелета. Но этот скелет станет выполнять желательные нам функции, только если интеллигенция сумеет предложить идеологию романтического либерализма. Правда, для этого она должна сама хоть в какой-то степени превратиться из интеллигенции в аристократию. Ибо без аристократии невозможно историческое творчество. Поскольку история есть борьба грез, а аристократ и есть служитель какой-то наследственной грезы».

Н.Мамаева. Водные маги жгут.
«Несколько ударов о преграду – и она, вместо того чтобы осыпаться крошкой, затвердела, став абсолютно непрозрачной. М-да… Охранные чары во дворце не чета запирающим чарам в захолустном трактире, с наскока не возьмешь. А на прием попасть все же нужно…
Остается черный ход или… Кто сказал, что наглость – второе счастье?! Врут без зазрения совести! Первое! Я оседлала метелку и вновь, как ни в чем не бывало, подлетела к запертому окну. Тому самому, из которого выпала. Заглянула, убедившись, что комнату покинула делегация светлых. Темный, тот самый северный лис, как раз наклонился и достал из-под диванчика подол моего платья.
Мои костяшки коснулись стекла. Стук заставил темного обернуться. Наши взгляды на миг встретились, и я увидела, как он нехорошо прищурился. Спустя несколько вздохов створки окна открылись, и прозвучало ожидаемое:
- Опять вы?
- Да, я. – Попыталась придать тону невинность в духе «ну подумаешь, сущий пустяк случился, с каждой девушкой такое может произойти». – Понимаете, я передумала и решила вернуться.
- Передумали умирать и, игнорируя законы логики, а заодно и тяготения, вернулись с половины полета? – иронично уточнил этот лис.
- Ну да… Спасибо, что подержали.
С этими словами я потянулась к куску своей юбки, которую все так же держал в руках этот северный лис.
- Держат девственниц на алтаре. И то в колодках, чтобы не сбежали, - столь мрачным тоном начал темный, что истинная светлая должна была испугаться, проникнуться или хотя бы упасть в обморок для приличия.
- Мы тоже чернокнижников, чтобы не сбежали, к столбу привязываем. А то сыны Мрака так и норовят удрать с инквизиторского костра».

---

А.Ширвиндт "Склероз, рассеянный по жизни". Мда... Так-то я эту книжку давно уже прочитала... все руки не доходили написать отзыв. Не доходили, не доходили, а тут...
Про что: все то же самое, что и во всех книгах Ширвиндта. Немножко воспоминаний, немножко баек и анекдотов... немножко размышлений о жизни... В эту еще добавлено много фотографий и даже выдержки из писем.
К моему сожалению, книги эти очень дорого стоят. Так что я в основном на них только посматривала и планировала. К тому же, в них многое перекликается... А тут увидела в библиотеке - и, конечно, сразу взяла.
Ну что же - прочитала с большим удовольствием. Да, многие фрагменты повторяются, и мне уже знакомы по прошлым книгам. Но автор честно в начале предупредил, что сам забыл, что писал раньше, что не писал. Склероз. Ну, это простительно... Зато есть и что-то новенькое. И приятно (хотя и отчаянно грустно) в очередной раз вспомнить прошлую жизнь... когда все было как будто в вечном золотом полдне. И я подумала, что все равно буду читать все книги, сколько бы еще автор их не написал. Ну вот - больше уже не будет.

«Годы идут… Все чаще обращаются разные СМИ с требованиями личных воспоминаний об ушедших ровесниках. Постепенно становишься комментарием к книге чужих жизней и судеб».

«Однажды я вывел формулу, что я такое: рожденный в СССР, доживающий при социализме с капиталистическим лицом (или наоборот)».

«Меня всегда удивляло, почему биографии и автобиографии пишут от рождения и дальше, а не наоборот. Ведь очевидно, что человек ярче и доскональнее может обрисовать именно сегодняшнюю свою незамысловатую жизнь, а уж потом, постепенно, вместе с затухающей памятью опускаться в глубь своего житейского срока».

«…И Александр Александрович Калягин, сидящий в президиуме (хотя, конечно, это счастье, что есть люди такого актерского уровня, которые при этом хотят быть главными начальниками)».

«Долго жить почетно, интересно, но опасно с точки зрения смещения временного сознания».

«Я жизнь отдал чужим юбилеям. На вопрос, почему я не отмечаю свои, придумал ответ: «Я не мыслю себе юбилея, на котором юбиляра не поздравляли бы Ширвиндт и Державин».

«Есть анекдот: работник крематория чихнул на рабочем месте и теперь не знает, кто где. Сейчас эпоха так чихнула на наше поколение, что где кто, совершенно неизвестно».

«Наше все написал очень правильно: «Мой дядя самых честных правил…» Будучи молодым, я считал, что это преамбула и не более. Сейчас понимаю, что это самое главное в романе».

«Я красивый старик, боящийся стать беспомощным. В общем, диагноз – «старость средней тяжести».

«Сатира – это уже не мое, она подразумевает злость. Мне ближе самоирония – спасение от всего, что вокруг».

«У меня была в нашей компании кличка «Маска». Просто в молодости я увлекался Бастером Китоном из ранних американских фильмов и Анатолием Кторовым из настоящего МХАТа, которые пленяли меня каменностью лиц при любых актерских переживаниях и сюжетных катаклизмах. Внутри все кипит и бушует, а на лице – маска. Очень удобная придумка. Я ее взял на вооружение в свои актерские арсеналы. Не устаю повторять студентам, что четыре года театрального образования – это, помимо приобретения разных навыков, попытка понять, что ты можешь, что не можешь, что тебе идет, что нет. Улыбаться – твое. Сердиться – нет. Смеяться тебе идет, но не в голос. И так далее. Отсюда складывается амплуа, с которым тебе дальше работать. Его можно преодолевать, его можно ломать, но нельзя делать вид, что его не существует».

«Мужчина должен копать, пахать, колоть, ковырять, в крайнем случае руководить, а не пудрить лицо. Я, конечно, утрирую, но что-то немужское в лицедействе есть. Я стараюсь считать себя педагогом, профессором, может быть, немножечко режиссером. Актером же в чистом виде к моим годам считаться уже нехорошо. Надо иметь какую-то настоящую профессию, актерства для мужчины маловато».

«У нас в театрально-педагогических кругах есть такая традиция. Приходит студент-красавец. Два метра ростом, белые кудрявые волосы, голубые глаза, торс. Ну явно Ромео или Джеймс Бонд. Где-то на третьем курсе ему обязательно дают сыграть в отрывке Гобсека или какого-нибудь маразматика. Это называется – на сопротивление материалу. Моя сегодняшняя беготня по сцене – это на сопротивление материалу. Потому что материал совершенно уже не бегает, но сопротивляться надо».

«Снег шел хлопьями, как плохая бутафория в плохом театре: снежинки огромных размеров».

«Так как я начальник театра, сегодня моя творческая деятельность сводится к тому, чтобы вернуть артистов в театр из так называемого кино. Сериалы невыносимы, и артисты в них сами становятся как мыло и просто выскальзывают из рук».

«Более пятидесяти лет я преподаю в родном Щукинском училище. После Этуша я самый старый педагог. Евгений Князев, нынешний ректор, в каком-то архиве отыскал приказ 1957 года о зачислении меня на кафедру пластической выразительности актера. Глядя на мою сегодняшнюю комплекцию, трудно поверить, что тогда я преподавал фехтование и сценическое движение».

«Педагогика – это вампиризм чистой воды. Приходишь после всех профессиональных мук к этим молодым щенкам, видишь их длинные ноги и выпученные глаза и поневоле питаешься от них глупостью и наивностью».

«Меня критиковали, что по сцене ходит десяток Ширвиндтов. Но, нисколько не сравнивая себя с великими, вспоминаю, как на заре «Современника» во всех спектаклях по сцене гуляло несколько Ефремовых. Когда плотно общаешься с людьми, от тебя идет какая-то заразительность. Если у меня получилось придать им некоторую легкость, мягкость, ироничность – дай бог. Потому что остального они наглотаются до ушей».

«Многие молодые теперь считают, что незачем четыре года мучиться в театральном училище, если можно воткнуться в раскрученный телепроект, и ты уже – «звезда». Но невозможно за четыре дня приобрести профессиональные навыки в этих телепроектах. Хотя и одного образования тоже недостаточно. Из-за тех, кто стал актером не от Бога, а от образования, в театре возникает неразбериха. Ведь никто не может сам себя признать актером второго, третьего или четвертого сорта».

«Сегодняшняя жизнь – кровавое шоу с перерывами на презентации и юбилеи. Вся страна делится на поздравлял-вручал и принимал-получал».

«Книги обязательно надо читать. Главное – не выписывать понравившиеся цитаты. Потом такие цитаты создают ощущение, что это твои мысли».

«Когда погружаешься в наши СМИ, создается впечатление, что население страны состоит из лиц первого канала, лиц второго канала и лиц кавказской национальности».

«В три часа ночи очень утомительно быть искренним, но приходится, потому что врать некому, а сон не идет».

«Выступать, бороться против чего-то было опасно всегда. Только раньше было опасно смертельно, а сейчас опасно карьерно. В то время, когда было нельзя, я порой был гораздо категоричнее и смелее. А когда стало можно, начал всего бояться. Старость».

«Шекспир был абсолютно прав: мир – театр! Вот, например, смотрю заседание Думы и вижу депутатов, которые годами сидят в этом зале и рта не открывают. Зачем они нужны? Почему они там сидят? И тут я понимаю, что это массовка. Без массовки театр невозможен. Эта театральность существования касается не только Думы, но абсолютно всех сфер нашей жизни».

«Национальную идею судорожно ищут. Боятся быть темными и старомодными. Похерив марксизм-ленинизм, заблудившись между социализмом и социализмом с человеческим лицом, примеряем то китайскую, то шведскую, то американскую модель на свои нечерноземные плечи. Родину нельзя примерять – надо носить, какая есть. Куда бы нас не швыряло, мы возвращались к родной идеологии. Русская идея – это пиздодуйство (упаси бог спутать с распиздяйством): открытость, искренность, оголтелая широта и родной язык».

«Дети не понимают родителей – это данность. Но это не конфликт. Конфликт в нежелании понимать, что тебя не понимают».

«Дети, внуки и собаки быстро стареют. Хочется свежести. Появляются правнуки. Это обнадеживает».

«Раньше для ремонта всех машин нужны были четыре вещи: эпоксидка и хозяйственное мыло – для бензобака (заделывать дыры), горчица – в радиатор, если потек, и проволока с куском асбеста – для глушителя. А сейчас открываешь капот и видишь практически компьютер. Вообще автомобили стали как туалетный столик у кокотки».

«В старости нельзя рыпаться никуда – худеть, толстеть, бросать пить, начинать пить. Самое страшное – когда прут против конституции».

«В 1957 году театр ютился в зале, в котором Ленин сказал: «Учиться, учиться и еще раз учиться». Очевидно, именно поэтому часть уникального особняка Купеческого клуба была впоследствии отдана Дому политпросвещения, где в огромных мрачных залах лежали тонны политических брошюр, которых никогда не касалась рука человека. Время от времени некоторые брошюры попадали в соседнее помещение и использовались в спектаклях театра как реквизит. В «Чайке» Эфроса я выходил в роли Тригорина в сад и разговаривал с Ниной Заречной, держа в руках прекрасно изданную биографию Хрущева».

«Он ставил «Хлеб и розы» Салынского, там среди действующих лиц было много большевиков. Мужчин в труппе не хватало, поэтому Майоров одевал в шинели актрис, и они стояли с наклеенными усами».

«Тяга к эстраде! Разговор со зрителем напрямую, без четвертой, театральной стены, глаз в глаз, стал для меня профессиональным недугом, физической необходимостью. Я мечтал о хороших аудиториях и о дерзких репликах из зала, на которые я лихо, остроумно и броско отвечал бы с ходу».

«Георгий Менглет был энциклопедистом в футболе. Можно было ночью разбудить его, спросить, как закончился в 1938 году матч «Пищевик» - «Торпедо», и он безошибочно называл счет и засыпал. В спектакле Театра сатиры «У времени в плену» Георгий Павлович играл эпизодическую роль и долго находился на сцене, практически не произнося ни слова. Когда шел футбол, специально для него ставили в кулисы маленький телевизор, и он умудрялся смотреть матч прямо во время спектакля».

«Я с ужасом смотрю на развитие тусовочной жизни. Раньше тусовки существовали по интересам. Сейчас, когда у всех интерес один, возникла вечная общая тусовка».

«Время было замечательное, потому что мы не знали, что бывает другое».

«Он никогда не врал, не вспоминал о своих встречах с Мольером, хотя они могли бы быть, если бы были».

«Свято место пусто не бывает? Бывает! Сколько святых мест заполняется ничтожной «пустотой» без всякой стыдливости. Сколько грязных задниц плюхается в святые кресла предшественников..."»

«Часто слышишь от артистов: как хочется отдохнуть от своих! А потом они идут в какой-нибудь клуб – и так тошно становится. Артисты – это своеобразные животные, и у них должен быть свой вольер – Дом актера. Там и старые львы, и юный зайцы, и вальяжные лисы. Отсюда ни с чем не сравнимая атмосфера: и шутки, и глупость, и драки впустую, и слезы, и амбиции, и нарочито громкий смех – все соединяется в симфонию-какофонию, и получается дом артиста».

«К концу жизни мама стала слепнуть. Последние пятнадцать лет она мужественно переносила свою слепоту. Когда же начинала унывать, я говорил ей: «Мать, не горюй – совершенно не на что смотреть!»

«Наш дуэт с Державиным возник издревле: сначала мы просто родились в одном роддоме».

«Эфрос был круглосуточным режиссером. Он не секунды не мог быть не режиссером. Он разговаривал и режиссировал, ел и режиссировал».

«Биография Театра имени Ленинского комсомола – взбесившаяся кардиограмма инфарктника: пики – провалы, пики – провалы».

«Мои молодые друзья, - фирменным бархатным голосом произнес он, - запомните: если не играть и не репетировать – лучше нашей профессии нет».

«Первые гастроли эфросовского Ленкома в Перми. Труппа полетела на самолете, а Анатолий Васильевич поплыл на пароходе, чтобы немножко подготовиться к гастролям и развеяться. Высокий берег реки – не помню, Камы или Иртыша. Вся труппа стоит на косогоре и ждет пароход. Эфрос плыл суток десять. Мы встречали его огромным плакатом: «И какой же русский не любит быстрой езды?»

«Мы находимся в том критическом возрасте, когда уже очень не хочется врать. Вернее, все равно хочется, а нужно остановиться».

«Мало я знаю людей – я почти их не знаю – которые уходили бы из театра сами. Из театра или выгоняют, или выносят – третьего не дано».

«После Юрия Никулина Ростислав Плятт был вторым крупным специалистом по рассказыванию анекдотов. Меня он ненавидел за то, что я мог рассказать ему анекдот, который он не знал. Мы никогда не говорили друг другу «здравствуйте». Увидев меня, он кричал через переулок: «Шура, встречаются два орангутанга…» - и если я кричал «Знаю!», уходил не прощаясь. Если я дослушивал до конца и смеялся, мы обнимались и дружили дальше».

«Смотришь сегодня на детей от трех до семи лет и думаешь, как из этих наивных, разных и чистых особей получается это взрослое бессовестное население. Иногда, правда, на улицах встречаются какие-то милые старички и старушки, пытающиеся, видимо, завершить свое земное путешествие в божеском виде. Впрочем, может быть, это только кажется из-за их физической немощи. А внутри все та же благоприобретенная на жизненном пути гнусность. Когда же в этом устойчивом контингенте возникает иная фигура, вздрагиваешь от неожиданности – откуда?»

«Любить нельзя уговорить. Или есть любовь – или только производственная необходимость».

«Право на посмертность – великое право, слава богу, не узаконенное еще в нашем правовом государстве. Это не народная тропа, протоптанная стадом любопытных. Незабвенность – это вклад личности в хронологию мировоззрения».

//Андрей Миронов// «При его титанической работоспособности, казалось, что он никогда не уставал. Очевидно, усталость – это превозмогание ненависти организма к жизни и работе, а он обожал жизнь и не мог без работы».

«В антракте я обычно звонил из театра домой и говорил жене: «Будь в напряжении!», или «Сервируй!» Первое означало, что мы куда-то отправимся, второе – «жди гостей».

«Зыбкая мечта человека умереть в своем доме. Андрей умер там, где он жил – на сцене».

«Марк Захаров – режиссер в законе. Он режиссер своего существования и существования окружающих. Он режиссирует спектакли, быт, досуг друзей, выступления, панихиды».

«Чем крупнее личность, тем опаснее ее случайное осмысление. Поэтому личности вынуждены быть закрытыми от обывательских расшифровок».

«Гриша //Горин// был человеком сильным, волевым и решительным. Жил и писал по совести и разумению. Труднее ему становилось, когда он натыкался на еще более сконцентрированную фигуру. Так, Марк Захаров заставил его переписать своими словами почти всю мировую классику».

«Когда космонавтов перед полетом мучают проверкой на совместимость, складывается ощущение, что эта проверка носит чисто физиологический характер. Когда два художника плотно и долго сидят друг против друга, очевидно, кроме попытки идентично преодолеть жизненную и творческую невесомость, возникает стихия изначальной разности, а тут уже недалеко и до раздражения. А при раздражении не случается экстаза, а без экстаза ничего крупного не совершишь».

«Со страшным ускорением уходят в небытие соученики, сослуживцы, друзья. Не хватает ни сил, ни слов, ни слез. Нечем заполнить вакуум единственной питательной среды – дружбы».

«В Мировом океане существует закон, сформулированный людишками как «запах сильной рыбы». Выражается он технически очень просто: тихая, штилевая, солнечная, невинно-первозданная гладь Мирового океана – сытые акулы, уставшие пираньи, разряженные электроскаты, растаявшие айсберги, - вдруг, казалось бы, ни с того ни с сего все приходит в волнение. Это где-то, может, вне черты осязаемой оседлости, появилась сильная рыба, даже не она сама, а только ее запах. И идиотская безмятежность Мирового океана моментально нарушается. От него исходил такой магнетизм».

//Зиновий Гердт// «В любом застолье он занимал свою нишу. Он затихал внутренне и созерцал, наслаждался разговором, рассматривал людей как диковинку. Вокруг него всегда были люди соревновательные. Он приобретал их, словно выигрывая на аукционе. И радовался потом своим приобретениям, как ребенок. Он умел любоваться людьми. Слушать их и просто любоваться».

«Добрые слова надо писать ранним утром – к вечеру начинаешь сомневаться в их искренности».

«Друзьями надо заниматься постоянно. Их надо хотеть и нельзя разочаровывать».

«На мой взгляд, главное, что формирует личность, - это внутреннее сопротивление. Сопротивляемость творческого организма – единственный способ выживания».

«Самобытная внешняя красота и высокий талант редко совместимы, как хрестоматийные гений и злодейство».

«В эпизодах лучше всего сниматься у режиссеров-друзей или подруг, ибо они понимают, на какой дружеский подвиг идет приятель, согласившись украсить (так обычно характеризуют друзья-режиссеры жертву, приносимую другом-актером на алтарь будущего шедевра) ленту своим талантливым присутствием. Снявшись у большого художника и одновременно большого друга, можно неожиданно прославиться и стать любимцем вышеупомянутого народа».

«Почему уходят актеры от режиссеров? Совсем не потому, что поругались и послали друг друга подальше. Иногда говорят по-другому: артист себя изжил, режиссер себя изжил. Все это ерунда. Ругань – результат, эпизод, а суть в раздражении, которое накапливается годами. Сколько может скульптор месить одну и ту же, пусть высококачественную глину? Он месит, лепит, и ему начинает чего-то не хватать. Так и в театре. Если нет глобальной взаимной влюбленности, а это бывает редко, то с годами режиссер и актер вызывают друг у друга непреодолимое раздражение, возникающее неизвестно от чего. Поэтому контрактная система сама по себе правильная. Увлеклись, влюбились на год, на два, разонравились и разошлись. А когда круглые сутки десятилетиями вместе – это невозможно или почти невозможно».

«Я всю жизнь ему завидую. Завидовать таланту стыдно, но, слава богу, кто-то придумал, что зависти бывают две – черная и белая».

«…Формула его существования – «Все свое ношу с собой» - он духовно и материально несет шлейф биографии, помнит и любит все, что с ним случилось».

«Что касается женщин, то наступает страшное возрастное время, когда с ними приходится дружить. Так как навыков нет, то работа эта трудная».

«Поздно менять друзей, ориентацию и навыки существования. Смысл существования – в душевном покое и отсутствии невыполненных обязательств. Но обязательства все время нахлестывают».

«Любая вера – марксистская, православная, иудейская – с одной стороны, создает какие-то внутренние ограничения, а с другой – дает какую-то целенаправленность развитию организма. Самое главное: молодой особи она дает этакий поджатый хвост. Нельзя жить безбоязненно. Нельзя не бояться, когда переходишь улицу. А сейчас никто ничего не боится».

«К старости вообще половые и национальные признаки как-то рассасываются».

«Как писал Пушкин: «И пыль веков от хартий отряхнув, правдивые сказанья перепишет…» Недавно мне пришло в голову, что перепишет – это не освежит, а даст другую версию. Очень страшно, когда твою жизнь будут переписывать. Умрешь, и перетряхнут все твои койки, письма. Так потихоньку индивидуальность превращается в версии исследователей».

@темы: Книги

---

Ежедневная музыка.

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Утром просыпаюсь - а у меня цветок расцвел. Ну, я так-то уже давно заметила, что он выпустил дудку... все думала, к чему придется. Сначала - что к наступлению весны... потом - к 8 марта... А вона как - оказалось, что к президентским выборам.

Сходила проголосовала. Вот, мне тоже медаль дали! (сидит в довольстве). Это у нас на местах креативят - решили совместить как бы с 90-летим Свердловской области. На местных каналах у нас обсуждали, что именно лучше подарить - я там тоже за медаль голосовала. Самое то. Правда, я и не надеялась, что до нас дойдет, думала, что в Ебурге раздадут... А вот, и к нам тоже привезли. Там специальный столик поставили, где сидели всякие девочки для оформления, и у каждой целые стопки таких медалей было.
Ничего так, красиво, все золотится и сверкает. Старый соболь в центре. Грифоны, правда, не знаю к чему там. (да-да, точно, 90-летие, ага... отчеканили внизу год образования - 1934... так и представляю, как большевики с товарищем Сталиным во главе утверждают герб с грифонами... )

---

Эх...

---

Ежедневная музыка.

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Читательский дневник

В.Ардаматский. Ленинградская зима.
«19 сентября. Проклятый день… Сильная бомбежка застала на углу Невского и Литейного. Когда уже подходил к Смольному, бомбежка затихла. Неподалеку над крышами поднимался столб черного дыма. В ту сторону промчались пожарные машины.
В Смольном уже было известно, что бомба попала в громадный госпиталь на Суворовском проспекте. Вместе с работником горкома комсомола, о котором я успел узнать только то, что его зовут Костя, мы побежали к месту происшествия.
Мощная бомба попала прямо в центр здания, оно обрушилось внутрь и загорелось. Внутри более тысячи раненых… Спасательные команды работали, но что могла сделать сотня людей с большим каменным домом, который обрушился сверху до подвального этажа и вдобавок горел? В стене образовался пролом, через который пожарники и спасатели бросались в горящий госпиталь, вытаскивали раненых. Мы с Костей брали у них раненых и тащили к санитарным машинам или в здание рядом. Паренек, которого я нес, был совершенно голый, тело его было в страшных волдырях, он повторял без конца: «Мама… Мама…» Один, которого мы приняли у пролома от спасателей, еще мог сам передвигать ноги. Мы вели его осторожно, он глядел на нас безумными глазами и вдруг, словно окаменев, переставал двигаться. Потом его отпускало, и мы шли дальше. Вдруг он вырвался из наших рук и с криком: «Там Федор!» - бросился назад. Но сразу пал как подкошенный. Женщина в белом обгорелом халате, босая, с растрепанными седыми волосами, стояла, воздев руки к небу, кричала: «Ироды! Ироды! Ироды!» А в это время внутри здания снова что-то рушилось, трещало, и оттуда глухо доносился крик погибавших в эту минуту людей. Не просто людей, а раненых, которые еще недавно думали, что вырвались из рук смерти. Этот крик я никогда не забуду.
Костя получил сильный ожог руки и шеи – обвалилась горящая доска, его увезли в госпиталь. Когда я сажал его в машину, он производил впечатление ненормального – весь дергался, по грязному лицу его текли слезы, а он смеялся и говорил: «Нет, нет, нужно на фронт… только на фронт… там их можно увидеть… только там…»

Дж.Харрис. Кошка, шляпа и кусок веревки.
«С веранды ресторана видно далеко-далеко, на много миль окрест; видна даже Киншаса на том берегу, где горят костры; река там несется, как бешеная, так и скачет, так и крутит, так и завивается меж валунами, поднимая в воздух целые тучи водяной пыли… а уж грохот стоит…
«Словно стадо слонов идет», - так Мама Жанна говорит. Стадо огромных коричневых слонов, у которых ноги толщиной с пальмовый ствол. Я, правда, пока еще ни одного слона не видела, но в столичном зоопарке есть череп одного гигантского слона, так он величиной с кабину грузовика.
«Словно воскресное утро», - говорит Мартышка; словно хор в церкви; словно танцы; словно грохот барабанов.
«Словно вертолеты», - говорит Усач, если, конечно, вообще сподобится хоть слово произнести. Словно минометы и артиллерийские снаряды; словно треск выстрелов, похожий, по-моему, на вжиканье белья по стиральной доске. «Словно шум от радиопомех, - прибавляет Голливудский Красавчик, - когда шаришь в эфире, пытаясь поймать нужную частоту». И это правда: оттуда и впрямь доносится этот фантастический мертвый шепот, шелест, скрежет, царапанье.
У реки для каждого своя песня, говорит Мама Жанна, и все эти песни разные и никогда не повторяются. Вот почему люди на самом деле приходят в ресторан: не столько из-за вкусной еды или потрясного вида с веранды, укрытой от солнца ветвями манговых деревьев, сколько из-за реки, ее звуков, ее бешеного течения, ее властного зова, ее песни».