[soliden]

Карен Мэйтленд. "Маскарад лжецов". Красивая и мрачная книга. Средневековье, чума и торжество смерти - ну, все понятно... (кстати, название мне традиционно не нравится, слишком какое-то... киношное. В оригинале именуется Company of liars - и нейтрально, и по делу... )
Сюжет: в общем, 1348 год, в Англию приходит чума. В такое время каждый спасается, как может. Кто-то проводит языческие обряды, кто-то молится, кто-то просто пытается сбежать, в надежде, что где-то еще остались земли, где можно переждать черную смерть. Последнее особенно подходит для бродяг, не имеющих ни кола, ни двора, без роду и племени. И вот так случайно сбиваются в одну компанию старик-камлот (бродячий торговец мощами всевозможных святых, которые сам же и изготавливает), менестрели - мастер со своим учеником (их выгнали из замка, а новый пока еще найдешь), странствующий фокусник со своим балаганом диковин, юная пара любовников, сбежавших из дома и ждущих рождения ребенка, калека, живущий за счет рассказывания чудесных историй на ярмарках, знахарка, лечащая с помощью трав (опасное занятие), девочка, гадающая на рунах... Вместе они бродят по дорогам в поисках пристанища, но, кажется, чума преследует их по пятам. К тому же попутчики вдруг начинают один за другим умирать насильственной смертью. Времена, конечно, неспокойные, но, может, обрушившиеся на маленький отряд несчастья не случайны? Что если все смерти и убийства, и растущая между спутниками вражда кем-то искусно планируются и направляются? А может, они просто, сами того не зная, везут с собой Смерть и Чуму? И если так, то можно ли обыграть Смерть?
Все время, пока читала, не могла определиться, как нужно воспринимать книгу. Или это исторический детектив, как обещают различные отзывы и аннотации... Но для этого слишком мало внимания уделяется классическим детективным моментам - кто, как, зачем, улики и доказательства и все такое. Или это, я не знаю, какой-нибудь магический реализм? В конце концов, вот же тут показывают мелкие, повседневные детали быта, нравы и обычаи, и вдруг герои на полном серьезе начинают рассуждать о вампирах, волках-оборотнях и черной магии... Или все эти фокусы нужно просто рассматривать как специфические завихрения сознания людей из средневековья? Ну вот воспринимают они так реальность, очень гибко... Конец книги меня как-то напугал, и сразу все сместилось в сторону мистики и хоррора.
Думаю, не следует ли тут рассматривать все аллегорически?
Ну вот, если посчитать, что действительно, один из спутников является олицетворением Смерти… или Чумы, раз уж такое время. Существо, надо сказать, действительно жутенькое. Но она же заявляет: «Я всегда говорю правду.» Правда смерти… В ее глазах все остальные, с их безумными историями, действительно выглядят лжецами, а раз они лжецы, то их надлежит вывести на чистую воду и покарать.
Но если прикинуть – кому плохо от этих невинных выдумок? Они просто украшают страшную реальность, делают окружающий мир красивее, добрее, дарят надежду, приносят счастье, пусть и на минутку, облегчают боль, в итоге мир становится более пригодным для жизни. То, что спутники считают любовью и радостью, Смерть называет похотью и скверной. И от ее прикосновения действительно все разлагается и гибнет. Чума, как она есть. Так что же тогда правда, а что ложь?
Поэтому меня так и расстроил конец. Получается, что ничего не удалось, в смысле, все ужасы начинаются по новой? А может, рассказчик допустил ошибку, когда решил сразиться со Смертью ее оружием, то есть, правдой и насилием, может, нужно было просто продолжать «лгать», создавать из ничего новую, лучшую, реальность…
В любом случае, независимо от того, воспринимать эту историю как мистическую притчу, или нет, я думаю, очень интересно посмотреть на средневековье, как оно есть.  В смысле, я, конечно, не историк и не могу судить, насколько автор реалистично и правдиво все описывает, но получается у нее очень убедительно (и страшно).



«Не каждый день увидишь русалку, хотя слышишь о них на каждом шагу… Вернее, не совсем живую – эта была мертвая. А как же иначе – они ведь задыхаются без воды. Русалки – наполовину рыбы и на суше живут хоть и дольше рыб, но не намного – по крайней мере, так объяснял хозяин балагана.
Он называл себя Зофиил – «соглядатай Божий». Как соглядатай должен быть начеку, так и в Зофииле с первого взгляда чувствовалась настороженность. Он не обещал людям того, что легко впоследствии оспорить. Если сулишь живую русалку, а она мертвая, об этом скоро прознает вся ярмарка. В лучшем случае никто больше не пойдет в балаган, в худшем – пьяная толпа и поколотить может. Позже мне вспомнилось, что Зофиил даже не утверждал, что там у него русалка. «Морское диво» - все, что он сказал. Ум у Зофиила был остр, как нож живодера.»

«Ящики громоздились в углу. Вонь морских трав, горечь смирны и алоэ успели пропитать комнату. Знакомый запах уже не смущал меня. Память неизменно возвращалась к тем временам, когда слуги привезли домой голову брата.
После падения Акры прошло несколько месяцев. Все это время мы ничего не знали о его судьбе. Наверняка сейчас он на пути домой, говорили мы друг другу, и путь тот не близок. Его могли ранить, но он непременно поправится и вскоре приковыляет к родному порогу.
Брат вернулся, когда мы меньше всего его ждали. Надежда жила в нас до тех пор, пока мы не собрались в покоях отца, не увидели на столе шкатулку и не почуяли запах.
Мне потребовалось время, чтобы узнать его. Лицо сморщилось и потемнело, словно выделанная кожа. Ресницы и бороду тронула седина. Губы скривились в жуткой ухмылке, обнажив зубы. Глаза были плотно зажмурены, словно в свой последний миг брат увидел нечто ужасное и не смог вынести зрелища. И все-таки мне не верилось – до тех пор, пока в глаза не бросился след от укуса. Когда брат был еще ребенком, гончая цапнула его за левое ухо. Неужели в самом конце от нас остаются лишь шрамы?
Отец сжимал голову сына обеими руками, словно брат снова был мальчишкой, стоящим на коленях, ожидая его благословения. Отец не плакал. «Теперь я могу похоронить моего сына». Вот и все, что он сказал.
О, как проклинали их люди! Как честили рыцарей за то, что те дрогнули! И пусть Иерусалим пал много лет назад, пока мы удерживали Акру, все верили, что когда-нибудь нам снова удастся захватить Святую землю. После падения Акры последняя надежда умерла, а люди не прощают тех, кто лишает их надежды. Мой отец был среди тех, кто называл бежавших рыцарей предателями Господа и короля.. «Уж лучше увидеть моего сына на щите, чем среди трусов», - говорил он. Мы умоляли его не произносить вслух таких страшных слов, но отец был непреклонен.
Неужели слова и вправду убивают? Куда они исчезают после того, как произнесены? Улетают по ветру, словно семена? «Никогда не говори дурного, - учила меня нянька, - юркие демоны только и ждут плохих слов, чтобы напитать их ядом свои стрелы.» Отец неосторожно пожелал смерти сыну – и вот мой брат мертв.»

«- Я не еретик. – На лице Микелотто начал проступать страх.
- Жид или магометанин, который, приняв истинную веру, возвращается к старой, как пес на свою блевотину, - еретик. Гнусен каждый христоубийца-жид, но еще гнуснее тот, что попрал милость, дарованную ему Господом.
- Но я не возвращался к старой вере! Я добрый христианин, хожу к мессе. При моей работе не получается ходить так часто, как надо, но когда могу, я хожу. Спроси священника.
- Священник умер от чумы. Заболел в числе первых. Уж понятно, жид-еретик сперва убьет доброго христианина.
- Я ничего ему не делал. Я не видел его несколько недель.
- А говорил, что ходишь к мессе. Так, значит, все-таки не ходишь? Да еще и учеников не пускаешь, верно ведь? Пытаешься развратить их невинные души, увлечь с собой к погибели.
Микелотто снова забился в руках стражников.
- Ты ошибаешься. Не было такого. Я никогда….
- Но ты же запретил им идти в деревню в прошлое воскресенье? – оборвал его продавец индульгенций. – И подмастерью своему велел меня прогнать, чтобы они не купили отпущение грехов.
- Послушай! – Хью протолкался между лошадьми и выступил вперед. – Это я тебя отсюда выставил, чтобы ты не запугивал ребят разговорами о смерти. Хозяин и не знал об этом ничего, пока от меня об этом не услышал. Он тут не при чем.
Продавец индульгенций торжествующе ухмыльнулся.
- Хозяин отвечает за все, что делают его подмастерья. И ты же не станешь отрицать, что не пустил их в воскресенье к мессе?
- Это потому, что в деревне чума! Он хотел их уберечь от заразы! – возмущенно проговорил Хью.
- В опасности еще важнее пойти к мессе и очистить душу. А ты говоришь, хозяин хотел спасти их тело, душу же обречь аду. По мне, так только жид может так рассуждать. Уж не обратил ли он и тебя в свою веру?
Микелотто, глядя на Хью, тряхнул головой.
- Довольно, не впутывайся сюда сам. – Потом с обреченным видом повернулся к продавцу индульгенций. – Как мне доказать, что я христианин? Если надо, могу поклясться на кресте.
Продавец индульгенций ухмыльнулся.
- Так я и дам тебе совершить кощунство! Если ты не веришь в Христа, то клятва твоя ничего не значит. Нет, есть другое испытание.
Он метнулся к лошади, вынул из седельной сумы какой-то сверток и принялся медленно и театрально его разворачивать. Микелотто в руках стражников напрягся всем телом, ожидая, когда увидит орудие пытки. Вокруг столько печей – есть где нагреть железный прут или клещи. Стеклодув привык к ожогам, но сколько можно выдержать пытку каленым железом?
Продавец индульгенций отдал сверток одному из стражников. Стражник подошел к Микелотто и помахал у него под носом содержимым. Мы все облегченно вздохнули: это были всего лишь куски тухлого мяса – вонючие, зеленые, но совсем не страшные – не то что пыточные клещи.
- Свинина, - со злобной ухмылкой произнес продавец индульгенций. – Тебе надо всего лишь съесть немного свинины. Жиды и магометане ее есть не могут, а вот для христианина это добрая еда. Если съешь немного свинины и не сблюешь, я узнаю, что ты добрый христианин и отпущу тебя с миром.
- Но мясо тухлое! – в гневе вмешался Хью. – Его никто есть не сможет!
Продавец индульгенций указал на стражника.
- Как, на твой взгляд, это мясо?
Стражник ухмыльнулся.
- Свежайшее! Еще хрюкает.
Продавец индульгенций повернулся к Хью.
- Может быть, тебе не нравится запах, потому что ты тоже не выносишь добрую христианскую свинину?
- Я съем, - обреченно голосом проговорил Микелотто.
- Нет! – взмолился Хью.
- Мне больше ничего не остается.
Два стражника крепко держали стеклодува за руки, пока третий, схватив его за волосы и оттянув голову назад, принялся один за другим закидывать куски ему в рот, не давая даже времени проглотить. Микелотто держался сколько мог, но ему не давали даже перевести дух. Его вырвало – как и рассчитывали мучители.
Продавец индульгенций с улыбкой отвернулся.
- Скрутите его и привяжите за лошадью. Я хочу довести его живым. Если он околеет в дороге, то народ лишится интересного зрелища. Сожжение благотворно воздействует на нравы – люди видят, как крепка власть церкви.»