Неправильный детектив-8.
24 мая, понедельник.
Хотела придти к восьми, но не собралась с силами. Мне принесли с утра сразу два дела, задержаны по сотке Заводников (старый знакомый) и Дауберт. Ну и Бычков, по которому звонила Геккель. В субботу. Она просто спрашивала, как решить с материалами, я рефлекторно спросила фамилии задержанных – один Бычков. Говорю – задержи от моего имени, в понедельник разберусь, кто там на Кушве такой мистер Икс.
Спрашиваю Оксану – чего опять мне дела отписывают, или четыре дня все проблемы решают? Она говорит – много было наркотиков, некому отписывать. (Хрена ли врать-то, я потом посмотрела по экспертизам, только мои две лежат и одна Бойцовой.)
Колдырева, сука, опять пишет «нуждаюсь в адвокате». А я, между прочим, собралась сегодня дела сдать прекращенные, хотя бы те, которые прокурор в пятницу подписал – Скрябин и Русанов. Как же. Пришлось обрабатывать свежие. По Дауберт уже мамаша пришла, говорит, сын наркотики не употребляет, работал в УЩ. //режимное учреждение, зона//. Говорю – чего же он оттуда ушел. Типа не понравилось. Я говорю – что же там может не нравиться. Знай жируй. Поди уволили добровольно-принудительно. Сейчас якобы устраивается на НТМК, вот буквально сегодня днем должен был выйти на работу. Я говорю – ну, это я от каждого слышу.
Семенов заявился (по Бушиной). Выбесил меня. Наорала на него. Спрашиваю – почему не пришел неделю назад. Типа некогда было. Пошел херню нести, типа – знаете, как с работы отпроситься? Я говорю – не надо мне трепать про работу, мы с тобой лично сидели и высчитывали, когда ты свободен. Наглая тварь. Сказала ждать, когда у меня появится время. Насилу дозвонилась до адвокатов, сделала заявку на четверг. Всех оптом, там видно будет.
Позвали на оперативку. Шаталова говорит, что Дауберт попадался у нее с наркотиками в прошлом году. Вышла, говорю мамаше – что же вы мне мозги парите, у вас сын уже в прошлом году привлекался. Она закудахтала – не может быть, не может быть. Я опять пошла к Шаталовой, она разыскала старые журналы, говорит – Дауберт у нее был малолетка. У мамаши сразу память прорезалась, говорит – ой, это же племянник наш. Говорю – интересная у вас семья. Между прочим, пока ее допрашивала, поругалась с Хомяковой. Она у меня взяла машинку типа требование печатать. //Запрос в ИЦ на подследственного, чтобы сообщили данные о прежних судимостях//. Я говорю – печатай здесь, чего из-за трех строчек таскать машинку по райотделу. Нет, уволокла. Начала Дауберт допрашивать – Хомякова приходит с машинкой. Ах, куда поставить. Я говорю – на стул поставь. Нет, она мне ее на нос поставила – прямо между мной и Дауберт. Ведь видит же, что допрос идет. Обозвала ее вороной. Хомякова зашипела. Я тоже.
Притащился Куприянов, тоже был зван две недели назад. Спрашиваю, почему не пришел. Хлопает глазками под дурачка – типа я не понял, что надо, вы же сказали – без родителей не приходить – а они все время так заняты, так заняты… Сволочь. Наорала на него. Говорю – я такого никак не могла тебе сказать, хватит врать. Хотела предъявить обвинение ему и Семенову – оба затребовали адвокатов. Сказала Куприянову идти искать адвоката, и чтобы завтра в девять был у меня с известиями. Семенов заявил, будто денег нет (на кой хрен тогда просить адвоката?). Сказала придти в четверг к двум. Семенов заблажил – типа я работаю в этот день. Я говорю – мне плевать. Надо было приходить по-хорошему, когда вызывали.
Сходила в исправработы, уточнила насчет Заводникова. Его все еще с учета не сняли. Дело по наркотикам болтается в суде два года, а по грабежу срок истек, но из-за того, что по наркотикам не принято решение, они его закрыть не могут!
//имеется в виду, когда суд выносит приговор «лишение свободы условно». При этом дается определенный испытательный срок, в течение которого, если субъект совершил новое преступление, то ему прибавляют весь срок по старому приговору, а если не совершил, то считается, что все погашено//
А тут он опять попался с наркотиками. Исправработы рекомендуют его посадить. Потому что он наглый. А кто из них не наглый?
Пока шла в исправработы, увидела в коридоре кошку сиамскую – шпарила по коридору и куда-то в сторону вильнула. Выхожу от исправработ – тут Хомякова из туалета выходит, и кошка сзади нее материализуется и нежно к ногам прижимается. Хомякова как взвилась, чуть не свалилась там. Ругается вовсю. Я говорю – ты что, кошку для освещения с собой берешь? Хомякова – да я почем знаю, что она там. Стала ее ногой отодвигать. Говорю – ты еще радуйся, что она к тебе при закрытых дверях не подлезла. Хомякова – ну, я бы тогда в живых точно не осталась.
//Ах, эта романтика революционных лет. В туалетах регулярно отсутствует электрическое освещение. Поскольку окон там тоже нет, то при закрытых дверях получается полная темнота с легким контуром входной двери. Ушлые сотрудники изловчаются пользоваться туалетами в темноте, поскольку других вариантов все равно нет.//
Хомякова говорит – заходил Мухин (почему-то к ней и почему-то опять слинял). Я говорю – Мухин что, не мог дойти до моего кабинета, я с утра в райотделе торчу. Мухин оставил шоколадку. Хомякова предложила ее съесть на обеде. Съели вместе с Звонаревой, она приехала печатать. Титишов не пришел. Рогозин притащил утром допросы – трех человек допросил. В том числе мамашу Ситникова, так она говорит, что сын дома вообще не живет. Вот сволочь. И ко мне не является. После обеда не пришел Гладышев. Ничего не понимаю.
Собирала дела. Чирков меня дергал с карточками, двадцать раз спросил, сколько дел на прекращение. Говорю – два. Он стал зудеть, что надо прекращать по шесть-семь. Интересно, как.
Напечатала санкции //на арест задержанных//. Сотку по Бычкову сверила – подпись та же, что и в моем материале. Думаю – надо же, попался. Хотела его в бродяжник отправить. Потом решила допросить. Вызываю, спрашиваю, как зовут. Говорит – Бычков. Я говорю – ладно врать, ты же не Бычков. Подумал и говорит – Кротов. Я говорю – а я тебе не верю, может, ты завтра еще как назовешься. Спрашиваю, почему назвался чужим именем. Рассказывает херотень – вот я боялся, чтобы меня не задержали. Я говорю – объясни, какая тебе разница, сидеть в виде Бычкова или в виде Кротова? Не может объяснить. Что-то тут нечисто.
Позвонила Сопкова, сказала, что записалась на мою заявку. От меня в ответ уже только писк исходил. Предлагает перенести на пятницу. Ну, там видно будет.
В 17 часов с грохотом явились Гольцов с Якутиной. Я про них забыла начисто. Стали знакомиться с экспертизами. Гольцов с Якутиной написали метровое ходатайство. Разъяснилось, кто такой Шихов, которого поминали в прошлом ходатайстве. Оказывается, парень, который стоял с Якутиной на платформе. Я говорю – я без понятия, кто он и где он. Ищите сами, если это ваш свидетель, кроме вас никто больше о нем не говорит. Договорились на среду. Напомнила Гольцову про дело Больных. Он высказался в том смысле, что у него по Больных соглашения нет. Я спрашиваю – так вы не будете с ним работать? Гольцов – ни бэ, ни мэ. Говорит – я должен с ними созвониться. Тогда, говорю, я Больных тоже на среду вызову. Я с ума сойду. Больных сейчас еще у Шаталовой, но она наркоту брать не хочет, предлагает дела по отдельности заканчивать. Они уже взяли Обедину на шаталовское дело.
Приехал прокурор, Дауберт отпустил, Заводникова и Кротова арестовал. Чего и следовало ожидать. Сказала Дауберт придти в четверг (раз Сопкова собирается работать). Пыталась наконец собрать дела. Почему-то я уже не в состоянии сосредоточиться.
25 мая, вторник.
Пришла к восьми, подшила и подготовила дело Сакретдинова. Гурджиева ворвалась, очень удивилась, когда меня увидела. Типа думала, что это Ангардт. Смеется что ли? Ангардт пришла на работу к десяти. Объяснила, что она уже вышла на работу, но заходила в ИТК //исправительно-трудовая колония, зона// за характеристикой. Сакретдинов пришел с Паутовой, быстренько дело прочитали. Паутова ничего не сказала про незаполненные окончания. И то слава богу.
Куприянов явился. Я спросила – где мать. Он что-то бормочет, типа - ей говорил, а она не пошла. Наорала на него. Сказала, что он врет, и ничего никому не говорил. И что я сейчас пошлю за его мамашей наряд ОМОН с автоматами, пусть ее по приводу на ночь в камеру закроют (ха-ха). Через некоторое время пришла сама мамаша. Как ни странно. Повздыхала, признала, что сын- махровый наркоман. Весь изоврался, дома не появляется с февраля. Куприянов написал, что ему адвокат не нужен. Предъявила обвинение. Куприянов встал в позу и принялся шипеть, что вот наркоманов сажают, сбытчиков не сажают. Ничего оригинального. Я говорю – ну-ка, а кто у нас тут заявляет, что я цыганку не разглядел и опознать не могу, и даже не помню, какого она роста? Куприянов, надменно – а чего я буду их разглядывать, это типа ваша работа. Потом придумал. Говорит – я купил ханку, чтобы потом уничтожить, потому что ненавижу эту заразу. Говорю – не мели ерунды. Сказала завтра придти на экспертизу и рассказать это все врачам-наркологам.
Принесли свежее дело – задержана некая Лотоцкая. Мне даже читать его некогда было. Насилу выбрала время поставить на учет. Стала готовить дела Бушкова и Павлова на экспертизу. Записалась на очередь специально попозже, в ИВС сказали, что я – 11-я.
К Ангардт приходил Четверных с жуликом Шишкиным, которого освободили из-под стражи. Закатили скандал. Где газовый пистолет, где шнурки (изъятые при личном обыске). Четверных блажил, что Ангардт, как младший следователь, не имеет права вести такие дела. Ангардт огрызалась. В двенадцать заглядывала Хомякова, звала вместе идти на наркологию. Я говорю – да я 11-я, пойду позже. Пришла к 13 часам, по пути еще заглянула в книжный, чтобы время провести. Оказалось, что проклятые врачи уже уехали. Надо же. Я два года хожу к двенадцати, они приезжают к часу, муслякаются еле-еле, а когда я пришла попозже, чтобы не прыгать в очереди, они моментально свернулись! Обидно. Еще там кто-то не успел. Ладно, говорю, отмечайте моих, что можно увозить. Грустно мне стало. Я уж хотела сегодня с Бушковым 201-ю делать. Вызвала его, спросила насчет адвоката – написал, что не нужен. Бушков весь такой печальный. За два месяца в СИЗО пришел в себя, отоспался, отъелся, отмылся, стал на человека похож. (Наверно, в этом выражается жестокость милиции, которая сажает бедных наркоманов). Спрашивает маму. Я говорю – мама не идет. А чего бы ей идти, он уже год дома не живет. Говорю – потом, может, придет. Знать бы еще, где этот поселок Запрудный, где мама обретается, и как туда добраться. Заела меня совесть, пошла на почту, купила конверт. Ладно, думаю, черт с ней, пошлю ей повестку по почте. Хотела бросить требование на вывоз (Ангардт дала занести), но конвой, оказывается, культурно обедает и в обед ничего не берет. Пошла опять в книжный магазин. Что за жизнь такая – то двадцать раз мимо пробегаешь, заглянуть некогда, то в день по два раза заходишь. В магазине, наверно, удивились очень. Пришла обратно в 14 часов. Так этих паразитов из конвоя все еще нет. Ничего себе обед. Тут меня осенило – что я дурью маюсь! Пошла наверх к Сметанниковой (к счастью, она оказалась на месте), выпросила у нее требования и написала требования на вывоз Бушкова и Павлова на следующий вторник. Боже мой, как грустно. А ведь это мог бы быть мой отгул – у меня же в воскресенье сутки!
Потащилась на Красную, решив там готовить дела на прекращение. Но по пути мне попался придурок Титишов. Он нарезал круги вокруг управы, типа ждал опера Конева (агент долбанный). Я на него наорала, почему он не идет. Титишов стал жаловаться на печень. Я говорю – справка. Титишов – так мне типа врачи не дают, говорят – наркоманам не даем. Я говорю – правильно делают, потому как ты и есть наркоман. Рогозин ездил в пятницу на Вагонку, допросил в числе прочих папашу Титишова, что сын – наркоман. Так Титишов сейчас – знаете, а Рогозин побил моего отца и заставил дать такие показания. Я говорю – да ну. Титишов – вот мама хочет с вами поговорить. Я говорю – так в чем же дело, я же ей не мешаю, наоборот, очень охота ее увидеть, но она не идет. Титишов – моя мама очень занята, она заседатель в суде! Я говорю – а ты на Кушве заседаешь. Решила ковать железо, пока горячо и сказала Титишову немедленно отправляться на Красную и ждать меня там. Титишов порывался идти со мной, я сказала – ты же Конева ждал, вот и жди.
Пришла на Красную, думаю – хоть одно дело успеть до Титишова подготовить. Так пришла Петрова – дай образец обвинения по наркотикам. Я стала орать, просто так. Типа – почему все считают, что у меня в делах хрестоматия, я тоже не знаю, какие там образцы, пишу, как на ум придет. Затем приперся таки Титишов. Предъявила обвинение, сказала идти завтра на наркологию. Завтра будет что-то. Стала готовить дела на наркологию. У меня еще шесть дел лежит, которые надо извернуться и прекратить. Станок опять у Гурджиевой, заколебали. Пошла за станком, там Сопкова сидит. Напомнила ей про четверг. Сопкова уверяет, что помнит. Предлагает большую часть перенести на пятницу, а то в четверг ей некогда. Что-то у меня от всего этого голова заболела.
Пришла Рюмшина – не узнать. Завилась и покрасилась. Принесла характеристику и справку о смерти матери, как и было сказано. Приятно, когда к твоим словам прислушиваются. Написала повестку мамаше Бушкова, бросила в почтовый ящик. Надеюсь, дойдет. Потом до семи вечера готовила дела на наркологию, и дело Больных на 201-ю. Пять раз успела им позвонить. Все-таки чокнутая семья. Как-то все пройдет. Что-то мне не по себе. Заглянула в дело Лотоцкой, хотела экспертизу по наркотикам напечатать и завтра с наркологии занести экспертам. Так там в деле – темный лес. Наркотики изымали, промывая желудок (хорошенький личный досмотр). Справку из больницы взяли без печати и без единого больничного реквизита. Никто не допрошен, включая саму Лотоцкую. Гетман в своем репертуаре. Зато человек сидит по сотке. Хоть стреляйся.