А.П.Ермолов "Кавказские письма. 1816-1860".
"Я здесь живу очень счастливо. Нет никаких развлечений. Вечная работа."
"Надобна истинная любовь к пользе отечества своего, чтобы решиться жить долго между народом, каков здешний."
"Трудно узнать точные намерения правительства, никакой постоянной системы политической не имеющего."
"Азиатцев поражают наружности! Я как представляю пред них свою фигуру в девять вершков и с широкими плечами, так они и думают, что я настоящий начальник и что в назначении моем не одна была воля Государя, но и самый произвол небес. Прибавь к сему три звезды и пасмурную рожу - все трепещут! У Тормасова сего последнего не доставало, а с нежною усмешкою и румяным лицом не признают за посланца небес."
"Грузия, если Бог благословит нас необходимым миром, придет мало-помалу к устройству и спокойствию, но меня терзают мерзавцы чеченцы, которых по возвращении из Персии должно наказать непременно. От Моздока до Кизляра нет спокойствия на линии. Беспрерывные хищничества, увозят и убивают людей. Слабое на линии управление избаловало поселенных казаков, и они нерадиво охраняют порученные им посты. Пустились в промыслы, завели пивоварни, мельницы, и день ото дня делаются похожими на мужиков. Дайте мне возвратиться из Персии. Побываю на линии и приведу их тотчас в порядок."
"Если несправедливо от каждого требовать чрезвычайных талантов, то, по крайней мере, не надобно давать быстрого хода совершенно неспособным, и то еще будет мера весьма человеколюбивая. Сим человеколюбием одушевленный, представляю я Загорского в бригадные командиры. Свидетельствуюсь Богом, что он дурак, но по крайней мере за него ходатайствует долговременное служение, и как человек, на которого навел я ужасный страх, он будет слепой исполнитель воли. Здесь полезно завести институт подобных слепых, и будет!"
"Я уверил магометан, что я сам из татар, что, служа России, недавно отцы мои переменили закон. Они рады чрезвычайно."
читать дальше
"Доселе в некоторых местах перевозка провианта стоила дороже, нежели самый провиант. В сих последних распоряжениях имел участие управляющий военною частию обер-аудитор Ключин. Вот разбойник, которого если не истребишь, Бог тебя накажет!"
"За недостатком знания в делах я расчел, что полезно нагнать ужас, и пока им пробиваюсь."
"Я страшусь ваших филантропических правил. Они хороши, но не здесь. В здешнем краю и добро делать надобно с насилием. Не беспокойтесь, все будет исправно!"
"Образование народов принадлежит векам, не жизни человека."
"Ты разоряешь меня, почтенный Арсений, требуя от меня 40 экземпляров отдаваемых здесь приказов. На первый раз я посылаю их такое число, но сделай милость, уменьши их в половину, по крайней мере. Бумага дорога очень и грех истреблять ее на подобные вещи. Извините, что мои приказы не красноречивы, я стараюсь в них употреблять слог для солдата вразумительный, а красноречие обращаю на разные манифесты, к ханам посылаемые. Там, в восточном вкусе, такая горячка, что и сам я часто не понимаю. Нет пощады ни луне, ни солнцу, ни звездам, достается зверям и всем гадам. Здесь критики нет, пиши что хочешь, дело в том состоит, чтобы подвластные цари принимали с подобострастием. За сим наблюдается строго."
"Напоминаю тебе обещание дать в Грузинский корпус несколько обучавшихся музыке школьников. Здесь никаких нет средств, если не сделаете пособия. Я набрал из лучших музыкантов для посольства, но вообразить нельзя, что это такое! На несчастие наше существует опера Весталка. Я всегда растроган, когда слышу сию музыку. Мне кажется, слыша ее вопли, не жалобу на то, что ее погребают живую, а что с нее сдирают кожу Это музыканты чрезвычайно натурально выражают. Директор музыки у меня Наумов, которых из всех существующих музыкальных инструментов знает один рупор, на котором играл бывши морским офицером. Суди об успехе!"
"Звание мое главнокомандующего соседственных земель вселяет величайший ужас, чему немало способствовало пребывание мое здесь шесть месяцев и тот образ, каким я принялся за дела и разные лица. Тифлис наполнен персиянами, ведущими торг, и мне известно, что шпионов множество, которые о малейшем поступке моем дают известие. Недавно случилось мне заболеть странным образом. Сидя весьма покойно, я чихнул и тотчас после того едва дойти мог до постели, и пролежал десять дней. Отсюда ту минуту отправлено известие, что я отчаянно болен и нет надежды, чтобы я был жив. Из Персии ко мне пришли известия, что я умер и в Грузии бунт. Мое счастие необыкновенное, я уверен, что с ним все кончу как надобно и не уверен, чтобы кончил кто другой, ибо не шутя говорю тебе, что меня ужасно боятся."
"Типография прекрасная и приводит всех в восхищение, но много вещей недослано. Есть буквы, которых так мало, что в наборе могут сделать помешательство. Прикажи прислать при случае с фельдъегерем."
"По моему правилу люди должны там служить, где они полезны, а не там только, где им приятно. За то начальство имеет способы вознаграждать. Иначе это не служба, а условие."
"Я по простоте моей думаю, что Государь за три тысячи верст необходимо должен видеть глазами других, а потому верю, что и моя есть обязанность смотреть."
"Не наше дело помышлять об огромной славе, по крайней мере стараться надобно о добром имени!"
"Приготовь мне свой портрет и пришли. Я к тебе прикомандирую свою рожу, снятую, когда в ярости говорю речи мерзавцам грузинам."
"Я не оружием намерен наказывать, а под покровительством оного наказывать деньгами!"
"Ко всем равнодушен и всему свет желаю быть фельдмаршалами. Сюда ни одного не принесет черт ко мне на шею!"
"Как благодарен я вам за исходатайствование повеления, чтобы за наказание офицеров и солдат не отправлять в Грузинский корпус. До сего времени мы беглецами своими комплектовали неприятельские войски."
"Судит вас Бог, если вы не приуготовите хорошего начальника для Кавказской линии на место Дельпоццо, которого, не знаю почему, почитаете вы бессмертным. У меня нет ни одного, чтобы заместить мог его."
"Надобно сказать тебе о Мошкове, как о собственном твоем человеке. Я им чрезвычайно доволен. Невозможно быть ни добронравнее, ни лучшего поведения. Мы называем его Красною девушкою и он любим всеми. Он привезет с собою весьма любопытную коллекцию, ибо превозмог и последний свой недостаток - леность. Поистине прекрасный молодой человек!"
"Со времени выезда моего из Грузии, проезжая города, имел я квартиры, но все прочее время живем лагерем. Местах в трех или четырех закрыты мы были тению садов, но в самые знойные месяцы года мы на чистом воздухе, с миллионами гадов на земле."
"Я здоров и огромною своею фигурою многих здесь поражаю страхом. Министерство не имело сего в виду, а я уверяю, что это немало может содействовать успеху дел."
"Приходило так, что я объявил министрам персидским, что если малейшую увижу я холодность или намерение прервать дружбу, то я для достоинства России не потерплю, чтобы они первые объявили войну. Угрюмая рожа моя всегда хорошо изображала чувства мои, и когда говорил я о войне, то она принимала на себя выражение чувств человека, готового хватить зубами за горло. К несчастию их заметил я, что они того не любят, и тогда всякий раз, когда недоставало мне убедительных доказательств, то я действовал зверскою рожею, огромною моею фигурою, которая производила ужасное действие, и широким горлом, так что они убеждались, что не может человек так сильно кричать, не имея справедливых и основательных причин."
"С шахом простился я так, что он жалел меня отпускать, вельможи рады были, что я еду, ибо я трактовал их с такою гордостию и презрением, что если они не всегда тем оскорблялись, то, конечно, навсегда вселил я в них страх ужасный. Я в утешение их уверял, что еду прямо в Россию и не остаюсь в Грузии, и видел их радость. Теперь не знаю, как им объявить, что я сосед их по-прежнему. На возвратном пути моем я даже некоторую взял осторожность в пище. В Персии нет преступлений, все в понятии возможным."
"Скажи совершенное почтение мое любезной и почтенной Надежде Петровне и проси ее от меня принять шаль из числа полученных мною в Персии в подарок от шаха. Я сам выбирал ее и потому не надеюсь на вкус, но утверждают знатоки, что будто должна она нравиться странностию. В простом понятии моем это весьма незавидный способ нравиться."
"Я не виноват, что меня несколько испугались, что, впрочем, не должно быть странным, ибо нужно только дать разуметь, что Россия и Государь российский."
"У меня все такие генералы, исключая Сталя, что я собрал их в Тифлисе, находя полезнее не отпускать их по местам."
"Вы люди чудесные и хотите дать законы самой природе и от семидесятилетнего Дельпоццо требуете таких способностей, как от человека со всею свежестию рассудка и с полною силою души."
"Не понимаю, куда определить можно генерал-лейтенанта и человека, кроме личной храбрости никаких других способностей не имеющего. Соглашусь, что вы мудрецы, если ему и Дельпоццо приищите место."
"Между тем наскучили чеченцы, и дерзкое поведение их дает вредный пример другим народам, которые, смотря на их успехи, думают, что мы не в состоянии усмирить их. Это совершенная правда, что нельзя смирить прежними способами, ходя к ним в горы и теряя напрасно людей, но как я взялся, то смирим и не весьма в продолжительное время."