А.Н.Вульф "Дневник 1827-1842 годов".
"По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского. В молдаванской красной шапочке и халате увидел я его за рабочим его столом, на коем были разбросаны все принадлежности уборного столика поклонника моды; дружно также на нем лежали Монтескье с "Журналом Петра I", ежемесячники Карамзина и изъяснение снов; наконец, две тетради в черном сафьяне остановили мое внимание на себе: мрачная их наружность заставила меня ожидать что-нибудь таинственного, заключенного в них, особливо, когда на большей из них я заметил полустертый масонский треугольник.. Естественно, что я думал видеть летописи какой-нибудь ложи; но Пушкин, заметив внимание мое к этой книге, окончил все мои предположения, сказав мне, что она была счетною книгой такого общества, а теперь пишет он в ней стихи."
"Пушкин: "Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы могли на нас ссылаться."
"Нынешний день, как много подобных, я провел в совершенном бездействии - ни одной минуты не осталось у меня в памяти."
"Был в департаменте, подписал обязательство не вступать в тайные общества. Всякая мера, не приносящая пользы, вредна: людей, которые решатся ниспровергнуть правительство по какой бы то ни было причине, удержит ли такое обязательство? Если не удержит, то к чему оно? К чему же потеря бумаги и времени?"
"Мне хочется кинуть суетное желание нравиться женщинам: это слишком жестокая забава, ради одного времени, которое на нее тратишь, уже вредна она, не упоминая душевного спокойствия, которое она может погубить."
"Заезжал к сенатскому обер-секретарю и просил его о деле с Пущиными за неуплату заемного письма, отдав ему под видом записки 200 рублей: весы правосудия у нас столь верны, что малейший лоскуток бумажки дает перевес!"
"Везде только что и говорят о несчастии, случившемся с гвардейским егерским полком: он бежал от турок. Такой стыд беспримерен у нас, чтоб свежий, не разбитый полк, один из лучших русской гвардии, следственно всего мира, побежал от толпы турок, - это неслыханно и непонятно."
"Шахматов, начальник моего отделения, позвал меня к себе и предложил мне жалованье 200 рублей в год. Он извинялся, что предлагает такую безделицу, и советовал мне оное принять для того только, что считают тех, которые на жалованье служат, как истинно и с большим рвением служащих; я благодарил его за хорошее расположение ко мне и принял предлагаемое."
читать дальше
"Князь Эристов очень приятен в обществе: он имеет дар передразнивать и голосом и движениями, он равно хорошо представляет первых актеров здешних театров и ворон, скачущих около кучи выкинутого сора."
"Я опять отвык от дела: как скоро возьмусь за перо, то уже сон меня и клонит и в голове пусто."
"У барона читал я Языкова прежние стихи; он говорил, что они только годны для эпиграфов к романам."
"На Литейной встретил я наследника: завидев издали, я хотел, чтобы не кланяться ему, перейти на другую сторону улицы, но грязь удержала меня, ворот или дверей тоже не случилось, в которые бы можно мне взойти, и, нахмуря брови, должен был поклониться. Странна такая неприязнь во мне к власти и всему, что близко к ней; самые лица (например, государя) я скорее люблю, чем не люблю, но коль скоро я в них вижу самодержцев, то невольное отвращение овладевает мною, и я чувствую какое-то желание противодействия, как доказательство, что я не страшусь их,пренебрегаю ими."
"Я должен привыкнуть жить с самим собою; кто желает достигнуть чего-нибудь, произвести из самого себя что-нибудь достойное, должен быть доволен сам себе."
"При мне получили Пушкины письмо от Льва из Тифлиса; как Надежда Осиповна обрадовалась ему - если бы он это видел, верно, чаще и больше бы писал."
"Вальсирую с одною роскошною, хорошо сотворенною и молодою вдовою, которая и лицом не дурна, я заметил, что в это время можно сильно действовать на чувственность женщины, устремляя на нее свою волю. Она в невольное пришла смятение, когда, мерно, сладострастно вертяся, я глядел на нее, как бы глазами желая перелить негу моих чувств; я буду делать опыты, особенно с женщинами горячего темперамента."
"Я заказал себе саблю и нашел продающиеся пистолеты: таким образом, самым нужным я уже запасся."
"Моя прелесть вспыхнула и зарумянилась, как роза, увидев меня. Я же заключил, что она еще не совершенно равнодушна ко мне, но несносная ее беременность препятствовала мне; когда женщина не знает, куды девать свое брюхо, то плохо за ней волочиться."
"В Крещение приехал к нам в Старицу Пушкин. Он принес в наше общество немного разнообразия. Его светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском. С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, отчего его и прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катинька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодною, все старания были напрасны. Мы имели одно только удовольствие бесить Ивана Петровича; образ мыслей наших оттого он назвал американским."
"24 января 1829 года я был зачислен на службу его императорского величества в принца Оранского гусарский полк, выбранный мной единственно по мундиру, ибо он лучший в армии."
"Самый приятный человек из общества был для меня полковник Кусовников. Имея очень хорошее состояние, служил он в лейб-гвардии, был адъютантом у принца Виртембергского. Жизнь в лучшем кругу дала ему приятное обращение, получившее особенную приятность от добродушия, которое видно было в каждом его движении. Блестящего ума не имея, вознаграждал он за него приятными искусствами: он мастерски рисовал и прекрасно играл на скрыпке. Наружность его была отпечаток его души; я не встречал мужчины, лучше его сотворенного, особенно ноги его хороши."
"Чрезвычайно трудно согласить мнения брата и любовника о поведении девушек: первый желает, чтобы и подозрение одно не могло коснуться его сестры, другой требует предпочтения, которое он бы нашел весьма неприличным, если его сестра оказывала бы другому."
"Выехав на Смоленскую дорогу, встретили меня богатые воспоминания Отечественной войны 12 года; особенно живо напомнили мне оную от огня почернелые стены еще не возобновленных домов в Вязьме и Смоленске."
"7 апреля 1829 года выступил принца Оранского гусарский полк в поход, и я, как юнкер оного полка, сел в первый раз на коня. По погоде судя, наш поход будет удачен, потому что дождь считают знаком благополучного пути. В карете можно так рассуждать, но на седле весьма неприятно просидеть целый день под мелким дождем."
"Ежедневные необходимости, самые ничтожные, как то касающиеся до пищи, одежды и т.п., кажутся совершенно незначущими, когда в них не нуждаешься, но как скоро одна только из этих мелочных наших привычек не удовлетворяется и нам чего-нибудь недостает, то нас это весьма расстраивает, несмотря на все рассуждения, что недостойно человеку заниматься такими мелочами как существу, одаренному преимущественно умственными способностями."
"После обеда 2 наша бригада идет в экспедицию; говорят, главный предмет оной есть предлог к представлениям."
"Несколько книг, которые я взял с собою, доставили мне много развлечения и утешения, особенно Байрона сочинения; без них я бы одурел от скуки и бездействия. Жаль, что мои товарищи растеряли мне некоторые из оных. Байрона мне весьма жаль, здесь это бесценная потеря."
"Когда есть неприятности обстоятельств, которых влияние непрерывно сливается со всеми чувствами и впечатлениями, то человек ни к чему не способен - я это испытываю теперь."
"Что-то Анна Петровна давно не пишет, да и дома, кажется, не слишком часто обо мне вспоминают. Впрочем, редкие письма сестры не есть еще к тому доказательство - вспоминать и писать - две разные вещи: одно почти невольное действие ума или чувств, а другое требует, несмотря на все, род труда. Я несправедлив: слишком многого требую. Писать письма для меня есть занятие, необходимая, почти единственная теперь деятельность ума. Им же совсем другое: сестра, как и все, пишет для того, чтобы отвечать на мое письмо, начинает обыкновенно писать перед отправлением почты, торопится, скажет несколько слов о том, как рада моим письмам, сколько меня любит, как ей скучно, и заключит тем, что у них ничего нет нового."
"К величайшему моему довольствию, отправил я наконец письмо к Языкову. Не знаю, обрадует ли его столько получение оного, сколько меня радует отправление. Николай Михайлович есть один из тех людей, которых я более всех люблю; мне кажется, что для него я был бы готов пожертвовать любовницею."
"Удовольствие поселиться наконец под крышею, отогреться и отдохнуть от похода умерено было тем, что в них открылась чума - в 7 избах найдены больные. Болезнь принесли сюда уланы на походе: они останавливались в землянках, где прежде лежали чумные, и заразились, разумеется, сами. Теперь же испортили они нам наши квартиры, так что, может быть, мы все пострадаем."
"Пообедав довольно вкусно - голод лучшая приправа, - я принялся разбирать мои книги и бумаги."
"Вчера открылась у Беклемишева хозяина чума, сегодня умерла от нее девочка, которая занемогла, и бедного ротмистра оцепили: кто знает, выйдет ли он живой? Всякого из нас ожидает подобная участь."