Ирина Роднина "Слеза чемпионки".
"Так как у меня весь дневник был исписан буквально вдоль и поперек замечаниями и вызовами родителей в школу, мама, чтобы рационально тратить время, вошла в родительский комитет."
"Я отличницей была только в первом классе. На большее меня не хватило."
"Все прыжки мы учились заканчивать в сугробе. Для меня все фигурное катание заключалось в том, что я могла разбежаться и прыгнуть в сугроб - кайф необыкновенный."
"Один номер у них был лирический. Сказать про Жука "лирический персонаж" уже смешно. Тем не менее номер назывался "Летите, голуби, летите". Им сделали продление рук - как крылья. Они катались все время рядом и крылья летели надо льдом, как у двух птиц. Безумно красиво, я до сих пор досконально помню. У Стаса не было шеи, он вообще неподвижный, и этими крыльями скрыли его недостатки."
"У Тарасовой абсолютно неординарное мышление. Если мы все, обычные люди, мыслим прямо, то она будет обязательно пробовать вправо или влево. А может, вообще назад."
"В !983 году мы не могли послать на чемпионат Европы пару Валова-Васильев и пару Селезнева-Макаров, потому что обе эти пары были дисквалифицированы за драку на тренировке."
"Умению дышать во время исполнения программы нас никто и никогда не учил. А это целая наука, и в ней есть свои специалисты."
"Жук, когда я рисовала на льду фигуры, подходил посмотреть и тяжело вздыхал. "А, - говорил он, глядя на мои следы, - букет моей бабушки!" И уходил. У меня был настолько комариный вес, что я сама собственного следа на льду увидеть не могла, что уж говорить об арбитрах."
"Несколько лет Уланов меня таскал по всем столичным залам. Концертно-театральную Москву я изучила благодаря ему. Мы вместе просмотрели все лучшее, что тогда шло в Большом театре, всю программу ансамбля Моисеева. Уланов знал всех пожилых женщин, которые стояли на контроле. На настоящий билет денег у нас не было, да и билетов, предположим, в Большой, в природе, кажется, не существовало. Но за рубль нас пропускали на ступеньки галерки."
читать дальше
"Лешу надо знать, он весь состоял из спонтанных поступков. Каждая весна, начиная с мая месяца, проходила под знаком его сильного возбуждения. Мы с ним даже не катались в это время. Он в течение недели худел килограммов на семь, и ему вообще не рекомендовалось чем-либо заниматься. Наши бесконечные выяснения отношений, а потом такие же сложные примирения ситуацию не улучшали. Глядя из сегодняшнего дня, понимаешь, насколько смешны все эти скандалы. А тогда мы сидели в кабинете одного из полковников, который в ЦСКА отвечал за зимние виды спорта, и выясняли отношения. Полковник был добрый, мягкий человек. Он спрашивает: "Леша, чего ты хочешь?" И Лешка с пафосом говорит: "Я хотел бы не только кататься в паре, но и быть с Ирой в близких отношениях, чтобы у нас были дети". Я совершенно искренне начала смеяться, а для него мое веселье оказалось большим оскорблением. Но как я могла серьезно все это воспринимать?"
"Если у нас программа на пять минут восемь секунд, значит, Жук везет как минимум десять бобин. Там были, например, пять минут и две секунды, пять и пять, пять и шесть. В чем смысл? А вот в чем: вдруг скорость магнитофона отстает, ведь они всегда работают по-разному. Жук всегда проверял скорость магнитофона своим секундомером. Он никому не доверял. Измерит и дает радистам ту бобину, которую надо. Стас музыку практически не слышал. Он слышал только ритм, и к музыке подходил как к звукам, в которых чередовались различные ритмы. Музыкального Уланова такое отношение к музыке дико бесило. А Жук подходил к делу так: он брал музыку и, поскольку ее не слышал, выписывал счет. Если музыка была вальсовая, он писал: раз, два, три. Дальше он считал, сколько получалось тактов. И высчитывал на какой счет мы делаем такой-то элемент."
"В этот момент у нас на льду оказался Петр Петрович Орлов, тренер Жука. Он тогда работал в Киеве и приехал в Москву с сыном. Он смотрел, смотрел на мучения Жука, а когда тот вышел, он нам медленную часть буквально за две минуты придумал. Петр Петрович катался очень смешно, он разводил руки и держал их, отставив указательные пальчики. Он был совершенно кругленький, такой Винни-Пух или Карлсон на льду. Ручки в сторону, но как хорошо он все делал! Петр Петрович мягонько говорил, а лицо - чистый Ленин. Жук однажды рассказал нам историю о том, как они уезжали на олимпийские игры в США в 60-м году. Перед отъездом Петру Петровичу пришлось сбрить бородку и усы, иначе все его принимали за Ленина."
"Когда мы впервые выиграли чемпионат мира, папа сказал знаменательную фразу: "Дочь, что будем дальше делать?" Я: "В каком смысле?" Папа: "Надо выбирать серьезную профессию. Ты выиграла - замечательно. Это мало кому удается, но жизнь на этом не останавливается." Каждый год папа спрашивал: "Я надеюсь, это твой последний сезон?"Он уже вышел в отставку и ждал, когда я закончу заниматься ерундой и возьмусь за ум."
"Чемпионат проходил в Колорадо-Спрингс, высота две с половиной тысячи метров над уровнем моря, тяжело было тренироваться, не то что кататься, даже дышать уже было трудно. В первый день проезжаешь круг по катку, а после сразу подъезжаешь к бортику, и за него держишься. Иначе тебя начинает вести. Кислородное голодание. А мы приехали в Колорадо за три дня до соревнований."
"Анна Ильинична, понимая, что мы начинаем тухнуть, берет некую сумму (у нее были какие-то деньги на команду) и ведет нас всех смотреть фильм "Ромео и Джульетта" Дзефирелли. Сидим в зале все в слезах и соплях. Выходим, и Жук, который был немного навеселе, говорит: "Какой классный сюжет. Но зачем такой плохой конец придумали?"
"Уланов окончил Гнесинское училище по классу баяна. У меня все время были синяки на правом бедре, потому что он как этими фалангами баян держит, так и меня держал."
"Отстаивать чемпионское звание всегда очень тяжело. Тяжело даже тренироваться: все на тебя смотрят, все от тебя чего-то ждут, ты сам себя загоняешь в этот совершенно безвыходный коридор обязательств."
"У меня осталось жуткое впечатление от того выступления. У нас, фигуристов, главное ведь не только выиграть, но и почувствовать, что ты выиграл - по своим собственным ощущениям."
"У меня этот страх скоро прошел: не то чтобы я совсем перестала бояться, просто свою боязнь я компенсировала огромной работой. С самого начала для себя определила: чтобы не бояться, надо много, очень много работать."
"Жук нас все время проверял. Например, он нам давал задание добежать до бревен, а потом спрашивал: а сколько там бревен было? Он не ленился, заранее сам их считал, а чаще всего просил каких-то людей, обычных отдыхающих, чтобы они посмотрели, как мы выполняем его задание. В нем жило полнейшее недоверие ко всем."
"Мы работали как безумные. Зайцеву я вообще слова не давала, даже рта раскрыть. Он начинал что-то: д-д-д... говорить. Он меня стеснялся, нервничал и, естественно, заикался. Я ему: все понятно, проехали."
"Татьяна Анатольевна всегда говорила: главное не влюбляться в своих учеников. И все равно она регулярно в каждого из них влюбляется. Вот Жук точно так же. Я думаю, что это удел любого тренера."
"Лед - самое ценное, что на протяжении всей моей жизни было в советском фигурном катании."
"Жук никогда не пил, когда ему было плохо. Он мобилизовывался и начинал очень агрессивно работать. Выпивал, когда у него дела шли хорошо."
"Жука невозможно очернить. После того как он сам столько сделал для своего собственного очернения, никто новой краски уже не добавит."
"У нас не любят слабых. У нас жалеют больных и юродивых, а слабых не любят. Тем более тех слабых, которые много лет считались сильными и гордыми."
"Наша "Экстра" была лучше, чем иностранная продукция. Наверное, потому что экспериментальная, а может, потому, что их делали там же, где ракеты."
"Я видела, как на трамплине выиграл поляк Фортуна. Действительно - фортуна. Ветром его подняло и понесло. Чудо, до смешного, и это на большом трамплине."
"Когда наши тренеры в сердцах спрашивали: "Почему вы к нам так относитесь?", что мы могли им ответить? Мы столько всего про них знали, как после этого их любить?"
"Ира Черняева вся такая была нежная: реснички накрасит, глаза большие. В перчаточках каталась. Вася Благов все время кричал: сними перчатки! Она ему в ответ: я не знаю, кого ты там трогаешь."