Из польских документов по восстанию Хмельницкого. 1648 год.
"Казаки должны выдать в руки милостивых панов комиссаров вожаков простого крестьянства, которые, подняв бунт, совершали преступления, чтобы для примера подвергнуть их в Варшаве кровавым наказаниям."
"Паны комиссары должны составить реестр определенного количества казаков. Никто из простонародья не должен сметь присваивать себе казацкое звание сверх этого количества. А против тех, которые решились бы на это, казаки должны сами выступать и их уничтожать."
"Пан Вишневецкий своей жестокостью по отношению к нашим братьям в Немирове и Погребищах, которым он приказал высверлить сверлами глаза, толкнул меня на это. Максим Кривонос"
"Какой визг, какой грохот, какой крик, какой плач стоял там, когда утром стало известно, что казацкие полки ворвались в город, уничтожая остатки разгромленной обороны, а мы не можем защищаться, и не от кого ждать спасения."
"До того непреклонный был холоп, что чем больше его мучили, тем меньше говорил, и просто, сжавши зубы, молчал, за что был посажен на кол."
"По милости божьей, с радостью возвращаются все разъезды. Вырезали под Острогом множество крестьян и привели 24 пленных. Спасибо им за это."
"Паны региментари с некоторыми их полковниками поехали в город, для тех мест достаточно украшенный и укрепленный. Мы нашли в нем большое опустошение и множество пустых домов. Сначала князь зашел в доминиканский костел, который сильно разграблен; не только алтари, но и могилы не были пощажены: все могилы мы нашли открытыми, а гробы разбитыми. Затем осмотрели другие опустошенные костелы, видно также множество пустых домов. В некоторых городских колодцах вместо воды видны трупы. Татарин не мог никогда по отношению к нам свирепствовать больше, чем этот неприятель."
читать дальше
"Переданы два пленных в оружейную часть для обыкновенного допроса, во время которого один из пленных, неизвестно каким образом, на глазах многочисленной охраны, бежал. Было подстроено так, что якобы группа неприятельских всадников наступала, был поднят крик, палач и инквизиторы бросились наутек, охрана за ними. Второй пленный освободил того, который был привязан к крюкам, и оба бежали."
"В течение нескольких недель уполномоченные Речи Посполитой ничего не делали в лагере, а только спорили о своем первенстве. Так как было семь воевод, пять каштелянов, шестнадцать старост, то тратили они попусту время, не соглашаясь соединенными силами ударить на казаков."
"Около часу ночи казаки, получив известие о том, что прибыла татарская орда численностью до 30 тысяч человек, подняли в лагере большой крик и в течение почти трех часов стреляли. Слыша это, в нашем лагере поняли так, что казаки сами между собой подрались, а о татарах ничего не знали. И хотя им князь Иеремия, доставший хорошего языка, сказал, что татары уже прибыли, они никак ему не верили."
"Собралось войско на поле в большом беспорядке, ибо каждый панок хотел быть гетманом и не становился там, где ему приказано, а только там, где ему понравилось."
"Военачальники, увидев наступление противника, увели с поля войско и, оставив лагерь с возчиками и слугами, бесстыдно бежали, ибо они научились, что под спасением родины ничего другого подразумевать не следует, как только хорошее бегство, тем более, что они узнали о татарах, и были охвачены страхом. Видя такое бегство, татары и казаки подумали, что наши совершают какой-то стратегический маневр или же отводят войско, чтобы позже побить их на добыче, и в течение целых двух часов не переходили в атаку. Однако, видя, что хоругви уходят далеко и разъединяются в беспорядке, с криком ворвались в лагерь. Там они захватили все имущество, применяя насилие к тем, которые оборонялись. Того, кто бежал, они не преследовали, так что потери в людях небольшие. Однако урона в снаряжении и имуществе у нас на 7 миллионов, а позора - на тысячу миллионов, ибо при хорошем управлении и богобоязненных военачальниках несомненно могла быть счастливая победа."
"Ибо, кто бога боится, тому и счастье, и победа."
"... Автор донесения поклялся на этом, ибо дважды подстреленный, писал этот дневник не краской и не чернилами, а кровью своей."
"Остановившись в прошлое воскресенье на расстоянии одной мили от Константинова, где заперлись 12 тысяч казаков, мы после проведенного совещания послали разъезд в несколько сотен всадников для захвата языка."
"Войска противника превосходили силою, но, по милости божьей, не духом."
"Хотя пан воевода брацлавский обнадеживал насчет переговоров и мира и обещал между войсками посредничать, но не знаю, будут ли его слушать, чувствуя себя сильными."
"Хлеб и пиво очень дорогие, потому что как наши, так и казаки портят мельницы, извлекают из них железо, так что хлеб в лагерь возили из самого Грубешова и Красностава."
"В лагере никакой дисциплины, никакого авторитета вождей. Ночью после пароля стреляли, кричали и никого за это не порицали, ибо одинаковый страх охватил всех, так что не было совершенно никакого порядка."
"Только когда противник уже вышел в поле, в нашем лагере начали трубить тревогу, с которой никто не считался, ибо часто до этого трубили, хотя не было никакой опасности."
"Пан воевода сандомирский выехал из Львова неизвестно куда, и тот, кто нашел бы его, и сдал бы в ризницу, получил бы хорошее вознаграждение."
"Наши неделей раньше пришли и зажали Хмельницкого не сплошными таборами, а где окопами, где стражей, где пушками, как какому полковнику захотелось. Несколько дней, не меньше четырех, ничего не делали, только удачно на нашей стороне гарцевали и строили у врага на глазах все войско грозное, пышное, нарядное, чтобы неприятеля величием и испугом привести в покорность. Уже в понедельник на заре предполагалось дать залп из ста пушек и штурмовать таборы и этот курятник, но какое-то несчастливое изменение, или промедление, или раздор позавидовали нашему счастью. Тогда-то во вторник, к заходу солнца, пришли татары. Когда Хмельницкий их увидел, он приказал ударить из своих пушек на радостях. И наши ужасно перепугались, когда в лагере раздался грохот пушек и страшные возгласы: "Татары".
"В четверг бегут наши во все стороны, утомленные, измученные, одни ведя с собой коней, другие пешком; бегут преимущественно на Львов. А неприятель, верю, целый день только смотрел и удивлялся столь многим трупам и пожиткам, которые ему подарили без труда, без крови, почти без битвы наши грехи и его ужасное счастье."
"Господь Бог, благодаря исключительному счастью, передал нам в руки Константинов, вследствие того, что казаки ночью его оставили."
"... Таким образом, я не являюсь виновником ни преждевременного замешательства, ни упразднения комиссии, ни продвижения лагеря дальше Константинова, ни ведения войск без строя и без дела, ни отхода, - а всего этого хотели судьбы отчизны. Проклятое честолюбие позорно подвело, так как каждый воин хотел быть ротмистром, ротмистр - полковником, а полковник - гетманом. Исчезло положенное вождям послушание. Наполнился лагерь наш ненужной спесью, нагрузили возы плачем разоренных подданных. Эти-то причины вызвали наше несчастье, а не я, который остаюсь благожелательный брат и послушный слуга."
"Какой-то тяжелый и фатальный год постиг нашу отчизну. Начиная с первых ее поражений и до теперешних, мы обречены переносить это несчастье. Не могу понять, случилось ли это в результате божьего гнева или же какой-то непредусмотренности."
"Утверждали, что татары осадили Львов. Это вполне вероятно, ибо до сих пор нет почты, время прибытия которой миновало."
"Сегодняшней ночью, с субботы на воскресенье, сгорело восемь домов против церкви, за еврейской улицей. Мы все набрались страха, предполагая, что это сделали казаки или татары. Между тем говорят, что этот поджог совершили пехотинцы пана Венгера, затопив печь. После написания этого письма были получены сведения о том, что львовские мещане сами сожгли предместья, вероятно, с целью более удобной обороны."
"Когда настало правление пана Хмельницкого, наши служащие рассеялись, кто где мог, а последнее имение наше этот неприятель захватил, и наши гнезда, видно, к настоящему времени, уже превратились в прах."
"Что дальше произошло на этих днях после моего выхода из Люблина - ничего не знаю: известия редко доходят, ибо все уже бежали. Слышал только, что неприятель три раза штурмовал сокальский монастырь без всяких результатов и должен был по милости божьей без малейшего успеха отступить. Там, слышно, заперлось едва сто человек. Если бы так всюду охраняли крепости и не оставляли их, как нечестивые паны побросали все без защиты, не таковы были бы последствия продвижения неприятеля и захвата территории. Но поскольку всюду ожидают его с открытыми воротами, то он получает безо всякого труда, что ему приготовила слепая фортуна."
"Теперь мы почти безоружные застигнуты неожиданными происшествиями. Ибо такая значительная победа мятежников, одержанная не без позора для войска, подняла дух всей русской черни и не только в королевстве, но и в великом княжестве Литовском."
"В этом столь тяжелом, жестоком и опасном для нашей отчизны положении мы считаем быстрое избрание короля единственным и лучшим способом спасения отчизны."