Братья Гонкур "Дневник".
"Один современный папаша, выговаривая сыну за его леность и нежелание чем-либо заняться, обмолвился великолепной фразой: "Я-то, сударь, по крайней мере выполнил свой долг перед родиной - я нажил состояние!"
"Отсутствие таланта в искусстве удручает еще больше, чем человеческие страдания."
"Я заметил, что для подлинной любви к искусству и уменья ценить его необходим не только вкус - необходим еще особый характер. Независимым в своем восхищении может быть лишь тот, кто независим в своих мыслях."
"Природа для меня - нечто враждебное. Оказавшись вне города, я чувствую себя словно ближе к смерти. Эта поросшая травой земля кажется мне притаившимся в ожидании огромным кладбищем. Эта трава выросла из человеческого праха. Эти деревья растут из того, что уже умерло - из трупов. Это сияющее солнце, такое светлое, такое бесстрастное и безмятежное, когда-нибудь будет способствовать моему гниению. Эта вода, такая теплая, такая красивая, будет, быть может, омывать мои кости... Нет, все это для меня не жизнь. Жизнь для меня лишь в том, что скользит мимо, чуть касаясь души: в прошумевшем женском платье, в профиле той, что была за столом у Пувана... Или же мысль мою будит и развлекает интересная беседа, вроде той, которая завязалась у меня с сыном Боше. Лицо женщины и беседа мужчины - только в этом моя радость."
"Он так скуп, что готов экономить на собственном саване. Он боится, как бы смерть не обошлась ему слишком дорого. Если бы мог, он продал бы,пожалуй, даже могильных червей."
"Иногда я думаю, что солнечные лучи - это души художников."
"Любопытное наблюдение: в старом обществе все законы были не в пользу женщин, а между тем никогда женщина не владычествовала так во всем и везде. Это пример того, как никчемны законы и как всесильны нравы."
"Бывают моменты, когда маркиз де Сад помогает постичь бога."
читать дальше
"... Ужас смерти в больницах, где она - лишь происшествие, предусмотренное внутренним регламентом, обычная административная формальность."
"Огромным преимуществом искусства над литературой является то, что художник всегда может увидеть, представить себе, насколько удалось его произведение, в то время как писатель этого не может. Никогда нельзя сказать, не слишком ли ты дал волю своей наблюдательности или, напротив, фантазии, достаточно или недостаточно красочен твой язык. У писателя нет глаза, способного правильно оценивать то, что сделано. Чтобы судить о своей работе, у него есть только ум, то есть нечто весьма непостоянное, подверженное различным влияниям."
"Когда неверие становится верой, - оно более нелепо, чем религия."
"Право, если ты уже немного знаешь жизнь, нет ничего интереснее, чем наблюдать, как Провидение - этот безжалостный истязатель - с каждым днем все больше привязывает нас к жизни с помощью разных пустяков; вот и сегодня, после мучительного приступа безотчетной тоски, оно отвлекает нас: мы чистим наши люстры, наши безделушки; мы радуемся тому, что отыскался наш Фальконе; вечером нас радует наш обед, бутылка доброго вина; все это - тончайшие ниточки, с помощью которых бог снова привязывает нас к жизни."
"В сем мире существуют две бесконечности: в небесах - бесконечность бога, на земле - бесконечность человеческой низости."
"Когда всматриваешься порой в самые глубины общества, заглядываешь под его, если можно так сказать, сцену, обнаруживаешь там подвалы жизни, созданные правосудием этого общества и более страшные, чем бездна; никому не ведомые, заброшенные, безмолвные вместилища безгласных существ и безгласных страданий - могилы заживо погребенных, так хорошо утрамбованные, что там, наверху, на гладком ковре, по которому ходят и танцуют счастливцы, незаметно ни единой морщинки."
"Лучше уж вырвать у человека язык, чем запретить ему говорить!"
"Я все думаю, как мало, как ничтожно мало дает вымысел по сравнению с действительностью."
"После долгих размышлений я прихожу к убеждению, что в литературе не существует вечно прекрасного, иначе говоря - абсолютных шедевров. Право, верить, что это так, или хотя бы так утверждать может лишь тот, кто от этого кормится! Впрочем, толпа тоже склонна верить в вечно прекрасное: это освобождает ее от необходимости иметь вкус."
"Академия, конкурсы, премии, награды - нет ничего более нелепого, чем это старание поддерживать и поощрять литературу и искусство: нельзя выращивать гениев, так же, как нельзя выращивать на грядках трюфели."
"Я похвалил его великолепное собрание современных авторов в превосходных изданиях и сказал, что ни у кого другого нет такой коллекции. "Да, - ответил он, - никто еще не подумал, что книги, которые мы пишем, когда-нибудь будут древностью..."
"Не происходит ли с годами в нас самих процесс того отбора, который потомство производит по отношению к прошлому, - строгий процесс проверки, окончательных приговоров, безусловной оценки?"
"Оригинальность состоит вовсе не в том, чтобы искать оригинальное в Карфагене, а в том, чтобы обнаружить его рядом с собой."
"Черты вашего лица еще не передают вашего облика. Посмотрите чьи-нибудь фотографии, ни одна из них не похожа на другую."
"Во все эпохи империй мода тяготеет к античности, к классическим образцам. При тираниях порабощение распространяется даже на вкусы."
"Он объясняет мне, в чем преимущество протестантизма для людей интеллектуальных: оно - в эластичности его обязательных догм, в том, что каждый может толковать свою веру сообразно с природой своей души. И кроме того, для него - это руководство в жизни: честь заменяется совестью."
"Сент-Бев говорит, что язычество в самом начале было чем-то очень красивым, а потом стало настоящей гнилью, дурной болезнью. Христианство же явилось ртутью против этого заболевания, но его приняли в слишком большой дозе, и теперь надо лечиться от последствий лечения."
"Две вещи делают картину шедевром: освящение временем и тот налет, которым она постепенно покрывается, то есть, предрассудок, не позволяющий судить о ней, и потускнение, не позволяющее видеть ее."
"Не смешно ли! Можно спорить о папе и отрицать бога, касаться всего, оспаривать само Небо, церковь, святое причастие, все, что угодно, но Гомер... Не странны ли эти религиозные верования в литературе!"
"Читал экономистов. Они полагают, что моральный прогресс зависит от материального благополучия, - доктрина в высшей степени аристократическая: ведь это значит провозглашать, что зажиточные люди лучше неимущих!"
"Все современные изделия плохи - они недолговечны. Только рука человека придает вещам жизнь. Машины изготовляют мертвые вещи."
"Будь вся Франция такой же просвещенной, как Париж, мы превратились бы в народ, которым нельзя управлять. Всякое правительство, которое борется с неграмотностью, подрывает свою основу."
"Для древней литературы характерно то, что она была литературой дальнозорких, то есть изображением целого. Особенность современной литературы - и ее прогресс - в том, что она литература близоруких, то есть изображение частностей."
"Покидая яростную дискуссию у Маньи, уходя оттуда с бьющимся сердцем и пересохшим горлом, я выношу убеждение, что все политические споры сводятся к том, что "Я лучше вас", все литературные - к тому, что "У меня больше вкуса, чем у вас"; споры об искусстве - к тому, что "Я вижу лучше, чем вы"; споры о музыку - к тому, что "У меня слух лучше, чем у вас".
//Тэн//: "Мне кажется, что, говоря о поэзии, вы сейчас называете поэзией какое-нибудь описание колокольни, наглядное изображение чего-либо. Но это не поэзия, это живопись."
//Готье//: "Я такую прекрасную речь произнес в Комиссии, что упустил возможность провести постановление об обратном действии закона."
"Вот что меня всегда удивляло - это то, что одновременно можно любить салат обильно сдобренный уксусом и обильно сдобренный маслом - Расина и Гюго."
"Готье принимается рисовать образ Иисуса: "Никудышный человек, он бросает своих родителей и, окруженный шайкой негодяев, всяким подозрительным людом, девицами легкого поведения, устраивает заговоры против существующего правительства, - поэтому его и распяли, и очень хорошо сделали. Чистейший социалист. Он все разрушал, все уничтожал: семью, собственность; он яростно нападал на богатых, советовал бросать своих детей, или, точнее говоря, не делать их; был причиной всех ужасов, потоков крови, инквизиции, религиозных войн; погрузил во мрак всю цивилизацию, которая была в расцвете при политеизме; уничтожал искусство, убивал мысль; и вот после себя оставил такое дерьмо, что три-четыре манускрипта, привезенные из Константинополя, три-четыре осколка статуй, найденных в Италии во времена Возрождения, стали для человечества как бы вновь обретенным небом..."
"Говорят, физически человек обновляется каждые семь лет. А духовно не обновляется ли человек еще чаще? Сколько человек умирает в одном человеке, прежде чем сам он умрет?"
"Готье рассказывает, что после сочинения кантаты в честь императрицы он получил письмо. Ему объявляли, что он зачислен в первую группу предназначенных к гильотинированию."
"Революция - просто переезд на новую квартиру. Коррупция, страсти, честолюбие, низость той или иной нации, того или иного века попросту меняют апартаменты, что сопряжено с поломками и расходами. Никакой политической морали: успех - вот и вся мораль. Таковы факты, явления, люди, жизнь, общество."
"Обед у Маньи. Эдмон привел к нам Тургенева - этого русского, который обладает таким изысканным талантом. Это очаровательный колосс, нежный беловолосый великан, он похож на доброго старого духа гор и лесов, на друида и славного монаха из "Ромео и Джульетты". Он красив какой-то почтенной красотой, величаво красив, как Ньеверкерк. Но у Ньеверкерка глаза цвета голубой обивки на диване, а у Тургенева глаза как небо. Добродушное выражение глаз еще подчеркивается ласковой напевностью легкого русского акцента, напоминающего певучую речь ребенка или негра."