А.П.Чехов. Письма.
«Урожай будет неважный; цена на хлеб и на сено растет. Болезней нет. Водку трескают отчаянно, и нечистоты нравственной и физической тоже отчаянно много. Прихожу все более к заключению, что человеку порядочному и не пьяному можно жить в деревне только скрепя сердце, и блажен русский интеллигент, живущий не в деревне, а на даче.»
«…Публика наполовину идиотская, но провала пьесы можно избежать, написав на афише содержание пьесы…»
«Я говорю на всех языках, кроме иностранных; когда за границей я говорю по-немецки или по-французски, то кондуктора обыкновенно смеются, и в Париже добраться с одного вокзала на другой для меня все равно что играть в жмурки.»
«… Когда погода испортится, уеду в Париж. (В Париже климат очень здоров, особенно в Мулен Руж).»
«Вы сетуете, что герои мои мрачны. Увы, не моя в том вина! У меня выходит это невольно, и когда я пишу, то мне не кажется, что я пишу мрачно; во всяком случае, работая, я всегда бываю в хорошем настроении. Замечено, что мрачные люди, меланхолики пишут всегда весело, а жизнерадостные своими писаниями нагоняют тоску. А я человек жизнерадостный; по крайней мере первые 30 лет своей жизни прожил, как говорится, в свое удовольствие.»
«Посылаю Вам рассказ… Здешняя бумага имеет такой аппетитный вид и так приятно покупать здесь перья, что трудно удержаться, чтобы не писать.»
«Здоровье ничего себе, скорее оно лучше, чем хуже, так как я его совсем не чувствую.»
читать дальше
«Сними лаек и пришли мне фотографию. Ведь у тебя, кажется, есть фотографический аппарат. Здесь интересуются и все спрашивают, что за звери.»
«Перчатки пришлю при первой возможности; вообще буду вести себя так, что в один прекрасный день все вы скажете: «Как приятно иметь родственника, живущего за границей».
«Писать не дома – сущая каторга, точно на чужой швейной машине шьешь.»
«Я умею писать только по воспоминаниям и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично.»
«Вы как-то писали, что если «Хирургия» погибает, то, значит, она никому не нужна, туда ей и дорога. Но если у нас не читают книг и журналов, то это не значит, что они не нужны.»
«Не будьте кислы, как клюква. Будьте рахат-лукумом.»
«Говорить об искусстве, что оно одряхлело, вошло в тупой переулок, что оно не то, чем должно быть и проч., и проч., это все равно что говорить, что желание есть и пить устарело, отжило и не то, что нужно. Конечно, голод старая штука, в желании есть мы вошли в тупой переулок, но есть все-таки нужно и мы будем есть, что бы там ни разводили на бобах философы и сердитые старики.»
«Мне стукнуло уже 38 лет; это немножко много, хотя, впрочем, у меня такое чувство, как будто я прожил 89 лет.»
«А вот если бы я не был хохол, если бы я писал ежедневно, хотя бы по два часа в день, то у меня давно бы была собственная вилла. Но я хохол, я ленив. Лень приятно опьяняет меня, как эфир, привык к ней – и потому беден.»
«Увы, я не способен на такое сложное, запутанное дело, как женитьба. И роль мужа меня пугает, в ней есть что-то суровое, как в роли полководца. По лености своей я предпочитаю более легкое амплуа.»
«Я обленился, как араб, и ничего не делаю, решительно ничего, и глядя на себя и на других русских, все больше убеждаюсь, что русский человек не может работать и быть самим собой, когда нет дурной погоды.»
«Меня пишет Браз. Мастерская. Сижу в кресле с зеленой бархатной спинкой. En face. Белый галстук. Говорят, что я и галстук очень похожи, но выражение, как в прошлом году, такое, точно я нанюхался хрену.»
«Вы пишете, чтобы я составил конспект того, что хочу сказать. Но ведь я хочу сказать то, о чем меня спросят.»
«Если библиотекарь будет и впредь переплетать по пяти-шести авторов в один том, то ведь в конце концов получится не библиотека, а помещение, набитое книжным балластом, который выбросят… Будьте добры, скажите библиотекарю, чтобы он всех авторов отпустил на волю; Софокла отделил бы от Мясницкого, Шекспира от «Жильца с тромбоном».
«Ваши лайки – увы и ах! Зимою, когда я был за границей, они околели от чумы. Вы не можете себе представить, какое это было огорчение для всех нас и даже для деревни. Лайки бегали по деревне, таскали там тряпки, старые калоши, но все им прощалось за их необыкновенную ласковость. Теперь у меня остались только знакомые Вам таксы и новый пес – овчарка, которая своим видом наводит ужас; она не лает, а, как говорят, «грюкает».
«Если я, не написавши двух-трех повестей поеду куда-нибудь благодушествовать, то меня начнет терзать совесть. Ты наработался, тебе можно отдыхать, а ведь я ленился черт знает сколько времени, и у меня от долгого отдыхания даже в ушах шумит.»
«Больше писать не о чем, но так как Вам во что бы то ни стало хочется видеть мою подпись с большим хвостом вниз, как у подвешенной крысы, и так как на той странице уже не осталось места для хвоста, то приходится так или иначе дотянуть до этой страницы.»
«Мне опротивело писать, и я не знаю, что делать. Когда я теперь пишу или думаю о том, что нужно писать, то у меня такое отвращение, как будто я ем щи, из которых вынули таракана… Противно мне не самое писание, а этот литературный антураж, от которого никуда не спрячешься и который носишь с собой всюду, как земля носит свою атмосферу.»
«15 лет службы – штука не важная, но только не в земстве. Прослужить врачом в земстве 10 лет труднее, чем 50 быть министром.»
«… Он стал нуднейшим в мире человеком. Я боюсь его, это погребальные дроги, поставленные вертикально.»
«Вынужденная праздность и шатанье по курортам хуже всяких бацилл.»
«Чем старше я становлюсь, тем чаще и полнее бьется во мне пульс жизни. Намотайте себе это на ус. И не бойтесь.»
«У меня умер отец. Выскочила главная шестерня из мелиховского механизма, и мне кажется, что для матери и сестры жизнь в Мелихове утеряла теперь всякую прелесть, и что мне придется устраивать для них теперь новое гнездо. И это весьма вероятно, так как зимовать в Мелихове я уже не буду, а без мужчин в деревне не управиться.»
«Жениться интересно только по любви; жениться же на девушке только потому, что она симпатична, это все равно, чт окупить себе на базаре ненужную вещь только потому, что она хороша.»
«Мой «Дядя Ваня» ходит по провинции, и всюду успех. Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Совсем я не рассчитывал на сию пьесу.»
«Я просил телеграфировать просто – Ялта, Чехову. Прибавка «дача Бушева», «д.Иванова» только сбивают почту, так как я часто меняю квартиру.»
«Для будущего сада мне уже подарили очень много роз и кипарисов.»
«… Я этого человека глубоко уважаю и ценю по особой таксе, начертанной на скрижалях души моей.»
«Наталья Михайловна хочет купить себе землю, но у нее семь пятниц на неделе, и она всего боится. Это мешок гороху, в котором каждая горошина есть страх чего-нибудь – то покойников, то одиночества, то сколопендр.»
«В Ялте нет ни дворян, ни мещан, перед бациллой все равны, и эта бессословность Ялты составляет некоторое ее достоинство.»
«Говорить о недостатках таланта – это все равно, что говорить о недостатках большого дерева, которое растет в саду; тут ведь главным образом дело не в самом дереве, а во вкусах того, кто смотрит на дерево. Не так ли?»
«Описание побоища у Палкина вышло у Вас высокохудожественным; так написано, что даже приятно, что великие люди подрались.»
«Мне не везет в театре, ужасно не везет, роковым образом, и если бы я женился на актрисе, то у нас наверное родился бы орангутанг – так мне не везет!!»
«Жизнь идет, идет и идет, а куда – неизвестно.»