А.П.Чехов. Письма. Собрание сочинений в 12 томах. 11 том. 1902-1903г. Одиннадцатый том, практически уже конец... уже, так сказать, все ближе финал этой пьесы, как пели барды в советское время.
Чехов все так же разрывается между Москвой и Ялтой, то есть, между тем местом, где кипит жизнь и тем, куда принято отправлять больных, конечно, для их блага, но все-таки. Здоровье все ухудшается. Письма становятся все меньше... Да что письма, если тут Чехов как-то упоминает, что ему вообще писать трудно - "я скоро утомляюсь". Между тем, при очередном обследовании у очередного медицинского светила выясняется - помимо общего ухудшения здоровья - что в Ялте вообще Чехову не стоит находиться, а лучше жить где-нибудь под Москвой! То есть, светило так считает. Но тут дело темное, мне кажется. В комментариях вроде упоминается, что остальные знакомые были в недовольстве, поскольку считали, что светило впустую попутал Чехова, а на самом деле... Сам Чехов, в общем, отнесся достаточно спокойно и фаталистически, несмотря на его вечное стремление "в Москву! в Москву!" Но все же начал задумываться о приобретении дачи под Москвой.
А вот интересно - Чехов же сам врач, и вроде хороший... ну, наверно, уж не хуже прочих... и с чахоткой ему, конечно, приходилось иметь дело. Да у него брат умер на руках! И вот кстати тогда же Чехов моментально определил и диагноз, и перспективы - что жить брату осталось недолго. Так, может, и сейчас, когда дело касается его самого, он в глубине души четко понимает, что это все... конец... Хотя, конечно, никому об этом не заикается, в особенности родным и близким! Но вот эти строки, мелькающие в письмах - что вы, наверно, не разберете почерк, в комнате темно... Ну, вроде как пишет человек в сумерках, ленится прерваться и зажечь свет... А может, это намекает, что ему вот так трудно даются уже такие простые действия - зажечь свет? Или вообще, мистически и метафизически - тьма сгущается вокруг... Или эти строчки - как прощание и завещание? что я, значит, уже плохо вижу, что происходит вокруг, во всех мелких деталях, но в главном и целом вижу, что все идет хорошо и правильно... И совсем уж пронзительное - "Бог милостив, за зимой всегда будет весна". Как это все жутко печально... (да, я признаю, что у меня всегда склонность рассматривать и воспринимать мистически, что поделаешь )
Вот еще подумалось - в этот период Чехов пишет пьесу - последнюю! - "Вишневый сад". У... я совсем не в курсе, как там литературоведы и всякие серьезные критики и специалисты трактуют пьесу... но просто подумалось - а что, если в этом образе, который мне сразу показался начисто хоррорным, когда престарелого слугу Фирса забывают в проданном доме, и вот он там лежит и говорит - ну что ж, полежу... а издалека доносится звук заколачиваемых ставень... Что, если под этим Фирсом Чехов подразумевал самого себя? Что жизнь идет, жизнь продолжается, а он не может больше в ней участвовать, умирает... его оставили здесь, в прошлом, в старой жизни, в старом, закончившемся веке... При этом у него не чувствуется злобы к остальным, какой-то там ненависти, негатива, просто глубокая тоска...
К слову сказать, деталь. Вот Чехов приехал из Ялты в Москву, где его жена и его сестра - две самые близкие ему женщины! - снимали вместе квартиру. И вот он упоминает в письмах, что они сняли квартиру на третьем этаже, поэтому подниматься туда для него - мука мученическая. Вот, если подумать и прочувствовать - но это же так горько? Они даже не подумали, что когда Чехов приедет, ему же, в его состоянии, будет тяжело подниматься так высоко... Они не со зла и не специально - но это же, наверно, как-то показывает, насколько люди, живущие обычной жизнью, не в состоянии понять и прочувствовать того, кто умирает? даже если это самый дорогой человек...
читать дальше
«Что касается Эттингера, то его «Думы и мысли» составлены совсем по-детски, говорить о них серьезно нельзя. К тому же все эти «думы и мысли» не мои, а моих героев, и если какое-либо действующее лицо в моем рассказе или пьесе говорит, что надо убивать или красть, то это вовсе не значит, что г.Эттингер имеет право выдавать меня за проповедника убийства и кражи».
«Если, как это принято у Вас, приложения к «Ниве» выйдут с моим портретом, то считаю нужным сказать, что на фотографии, которая имеется в «Ниве», я совсем не похож, таково мнение всех моих знакомых.»
«Как музей? Если в нем еще мало интересного материала, то не волнуйтесь особенно; хорошие музеи составляются не годами, а, можно сказать, веками. Вы положили начало – и это уже много.»
«Вчера Ф.К.Татаринова прислала в подарок красивый цветок из породы кактусов, и я почему-то вспомнил Ваш рассказ о том, как зверь-ласка бросилась Фанни Карловне на грудь.»
«… Вы ведь артистка, а это то же самое, что хороший моряк. На каком бы пароходе, казенном или частном, он ни плавал, он всюду и при всех обстоятельствах остается хорошим моряком.»
«… Да, можете себе представить, пишу мало, т.к. то болею, то выздоравливаю.»
«В словаре русского языка, издаваемого Академией наук, в шестом выпуске второго тома, мною сегодня полученном, показались и Вы. Стало быть, с точки зрения составителей словаря, Вы писатель образцовый, таковым и останетесь теперь на веки вечные.»
«… Вы не волнуйтесь, Бог милостив, после зимы, даже очень суровой, всегда бывает весна.»
«Если случится, что тебе будет неизвестно, где я, то адресуй письмо в Москву, Художественный театр; оттуда мне перешлют.»
«В издательском деле я никаких конституций не признаю; во главе журнала должно стоять одно лицо, один хозяин, с одной определенной волей.»
«На два дня надул Вас: кончил на 25, как писал, а только вечером 27-го. Ну, да не беда. А здоровье уже не то, не могу писать по-прежнему, утомляюсь скоро.»
«Зимой мне нездоровилось; был плеврит, был кашель, а теперь ничего, все благополучно, если не говорить об одышке. Наши наняли квартиру на третьем этаже, и подниматься для меня это подвиг великомученический.»
«Столяр доставил шкаф. Стиль новый, глазастый, но, кажется, внутри просторно и привыкнуть к этому чучелу можно.»
«Я был у профессора Остроумова. Он осмотрел меня, выстукал и нашел у меня, кроме всего прочего, эмфизему легких и приказал мне жить зимою не в Ялте, а где-нибудь под Москвой, на даче. А когда я поселюсь под Москвой и начну тут привыкать, меня доктора пошлют опять в Крым или Каир.»
«… От злодеев на сцене всегда ждешь чего-нибудь крупного, иначе они не удовлетворяют.»
«Важно, чтобы была пьеса и чтобы в ней чувствовался автор. В нынешних пьесах, которые приходится читать, автора нет, точно все они изготовляются на одной и той же фабрике, одною машиной…»
«… Не знаю, разберешь ли ты, что я пишу. Темно в комнате.»
«Часто у меня встречается «сквозь слезы», но это показывается только настроение лица, а не слезы.»
«Три года собирался я писать «Вишневый сад» и три года говорил Вам, чтобы Вы пригласили актрису на роль Любовь Андреевны. Вот теперь и раскладывайте пасьянс, который никак не выходит.»
«И народные театры, и народная литература – все это глупость, все это народная карамель. Надо не Гоголя опускать до народа, а народ поднимать к Гоголю.»
//Станиславскому// «Вообще, пожалуйста, насчет декораций не стесняйтесь, я подчиняюсь Вам, изумляюсь и обыкновенно сижу у Вас в театре разинув рот. Тут и разговоров быть не может; что Вы ни сделаете, все будет прекрасно, в сто раз лучше всего того, что я мог бы придумать.»
«Сергей Саввич поехал в Японию… для «Русского листка»? Лучше бы он поехал на луну поискать там читателей «Русского листка», на земле их нет. Вот если бы он поехал в Японию, чтобы написать и издать книгу об Японии, то это было бы очень хорошо, это наполнило бы всю его жизнь.»
«Я все похварываю, начинаю уже стариться, скучаю здесь в Ялте и чувствую, как мимо меня уходит жизнь и как я не вижу много такого, что как литератор должен бы видеть. Вижу только и, к счастью, понимаю, что жизнь и люди становятся все лучше, умнее и честнее – это в главном, а что помельче, то уже слилось в моих глазах в одноцветное, серое поле, ибо уже не вижу, как прежде.»
«Я сижу у себя в кабинете и все поглядываю на телефон. По телефону мне передаются телеграммы, и я вот жду каждую минуту, что меня позовут наконец в Москву.»
«Я теперь в Москве не живу, а только пробую, нельзя ли мне тут жить…»