М.Пришвин. Дневники.
«Движение и открытия, движение и радость. Никогда не установишь, как начинается весна. Первая весна – первое прикосновение, всегда первое к жизни. Любить можно только в первом и единственном прикосновении, нельзя любить два раза одно и то же, можно к тому же испытывать новое прикосновение и новую любовь. Весна – это вечно новое прикосновение к новому миру, нашему миру».
«Так ясно, что надо делать для понимания мира: нужно отказаться от себя (эгоизма), и тогда душа будет светиться (поэзия и есть свет души)».
«Вспомнились все эти полузамерзшие врачи и сестры: как они все спокойно шли под пулями, сопровождая транспорт раненых. И так ясно показалось, что добро чрезвычайно просто и делать его можно, как всякое простое немудреное дело, главное, что это дело».
«Именно теперь, во время великих событий, наступило время ценнейших интимных признаний: регистрация событий при нынешних средствах общения сделается механически самой собой, нынешний летописец освобождается от этой работы, участвуя в событиях или озираясь на них, он может быть занят исключительно личной судьбой. Как эта личная судьба совпадет с общей судьбой? Непременно совпадет».
«Выйдешь на крылечко – такой покой! И вдруг падучая звезда, обрезано все небо на два полунеба – метеор, мчащийся во вселенной, коснулся нашей атмосферы и открыл нам, каким сумасшедшим движением дается этот деревенский покой».
читать дальше
«Какая масса людей проходит даром, как тени, и кажется, все это ненастоящие, неинтересные люди, между тем в действительности все они настоящие, все интересные, стоит только попасть с любым из них на одну тропинку, как откроется неизбежно их природа в ужасающей силе, и тогда понимаешь действительность, все равно как, глядя на мелькнувшую падучую звезду, догадываешься о действительной движущейся, мчащейся природе неба, а не спокойной, как кажется».
«Понимающих литературу так же мало, как понимающих музыку, но предметом литературы часто бывает жизнь, которой все интересуются, и потому читают и судят жизнь, воображая, что судят литературу».
«Дело человека высказать то, что молчаливо переживается миром. От этого высказывания, впрочем, изменяется и самый мир».
«Не понимаю, какая это может быть новая счастливая жизнь после войны, если после нее освободится на волю такое огромное количество зла. Зло – это рассыпанные звенья оборванной цепи творчества. А сколько во время войны рассыпалось творческих жизней!»
«Родина. Что скажет о ней дитя ее, что откроет – не откроет чужой прохожий человек. И то, что увидит чужой, не знает рожденный на ней».
«Россия так громадна, что общее число у истоков своих теряет всякое значение, общее число живет одной жизнью, а, скажем, личное число живет другой…»
«Креста для человека бог не творит. И как ни тяжел бывает у иного человека крест, которые несет он в жизни, а все же дерево, из которого он сделан, вырастает на почве его сердца (собственное воображение)».
«После дней революции я еще не напечатал ни одного своего слова, и мне радостно, что я еще ничего не сказал: как будто передо мною лежит огромное невспаханное поле девственной земли, и я, как многие пахари, теперь в марте осматриваю перед началом работ свою соху и потом выхожу на пригорок осмотреть поля. Прошлое, как большая низина болотная, и я в муках ищу высокое место, откуда можно бы оглянуться на себя и на все».
«Нытиков теперь нет, много испуганных, но нытиков нет: жизнь интересная».
«Время такое головокружительно быстрое, кажется, все куда-то летит, но вот попадается на глаза теленок, жует он по-прежнему медленно, ровно, попади он как-нибудь в связь со временем, зацепись как-нибудь хвостиком за человеческое быстрое время – и в какой-нибудь час стал бы огромным быком».
«На вопрос мой одному крестьянину, кому теперь на Руси жить хорошо, он ответил: «У кого нет никакого дела с землей». Солдат ответит, у кого нет дела с войной, купец – с торговлей. И вообще – с настоящим. Кто с будущим живет – тому хорошо. Но будущее теперь никому не известно. Значит, тому хорошо, кто верит или даже просто стремится, движется».
«Терраска у меня крытая, с перилами и столбиками, будто рубка на пароходе. Вечером, бывает, когда спать лягут все и тихо сядешь и оглянешься возле себя – вот деревья распускаются, другой раз сядешь и смотришь – деревья цветут, а то вот уже и пожелтели и листья на террасе лежат, и кажется, будто плывешь куда-то – куда?»
«Мать преображалась, когда выезжала из своего гнезда в Задонск или Оптину пустынь, и так весь народ наш преображается, когда странствует. И вот мы, интеллигенты, эту часть души народа наследуем и поражаем иностранцев широтой и великодушием. Из области литературы, искусства и подпольной политики мы теперь странниками вступили в мир сплетения корысти народов и здесь проповедуем мир всего мира».
«Хозяйство – борьба с природой, с хищниками, нелепым человеком, с его скотом. И сразу тут ничего не сделаешь: дерево мира вырастает в борьбе, и обыкновенно не тот садится отдыхать под ним, кто растил его, сядет кто-то другой. Так разные народы растят свое дерево мира, и оно служит для всякого миром, но растят его они в борьбе».
«Керенский большой человек, он кажется головой выше всех, но только если забываешь и думаешь, что сидишь в театре. В действительной жизни власть не такая, она страшная. Эта же власть кроткая, как природа, приспособленная художником для театра. Так создается это чрезвычайно странное состояние, как в театре: каждый из неподвижно сидящих зрителей, каждый в отдельности готов идти за своим Верховным главнокомандующим, но никто не пойдет, когда представление кончится, и все пойдут по домам».
«Из деревни приехав в город, два месяца ходил я по собраниям, в общественные говорильни, слушал внимательно, что говорят, читал записанное в газетах, накопил гору сказанных и записанных слов, и дух мой, спасаясь от погибели, забился в смертельной тоске. Нет, не теми словами говорим мы и пишем, друзья, товарищи и господа мира сего. Наши слова мертвые камни и песок, поднятые вихрем враждебных, столкнувшихся сил».
«Пламя пожара России так велико, что свет его, как солнца свет утреннюю луну закрывает, так невидим становится свет всякого нашего личного творчества, и напиши теперь автор подлинно гениальную картину, она будет как бледная утренняя луна, бессильная, лишняя».
«Завет художнику. Не искушайся дробностью жизни: в политике, в хозяйстве: страдай или радуйся в этом, но не смешивай одно с другим. Помни, что раз ты художник, жизнь тебе хороша».
«Помню, Петров-Водкин писал яблоко во время революции и потом говорил мне, что такое яблоко он мог написать только во время революции».
«Есть личные тайны, которых не только нельзя рассказать другому, но и себе не признаешься в них: их можно рассказывать только поступками, а словами сказать – убивать их».
«В любви можно доходить до всего, все простится, только не привычка…»
«Вячеслав Иванов у себя в 4-градусной квартире, в шубе, в очках, сидит, похожий на старуху… «Можно ли так дожить до весны?» Оптимисты говорят: «Нельзя! Должно измениться». Пессимисты: «Человеческий организм бесконечно приспособляется…»
«Свобода просто избитое слово, она стала похожа на огромный хомут, в который одинаково проходит и слон, и лошадь, и осел: всякое животное может пролезть через этот хомут, а воз остается на месте. В истинной свободе хомут по шее всякому животному и воз по силам. И эта свобода есть лишь другое название любви».
«Идеал – движение: горе и счастье одинаково могут открыть и закрыть путь».
«Человеком называется такое существо в природе, которое действует так будто нет бога, закона и вообще нет ничего, кроме человека-царя природы».
«Вопрос: что означает слово родина и слово отечество – какая между ними разница? Ответ: родина, где мы родились, отечество – родина, мною осознанная».
«Итак, братья, любовь сказывается только в деле: дело – это слово любви. Любовь молчалива и разговаривает только делом».
«Я встал на рассвете, мелочи бросились на меня и стали грызть, но, посмотрев на последние звезды, я овладел собою и унес в комнату свет звезд, вот это действие звезд, что от них почти всегда что-то уносишь с собой. Я овладел собою, и мне ясно представилось, что я в жизни был счастлив и мне надо за нее благодарить. Так, при всяком приступе отчаяния нужно вспомнить, что был счастлив и стоило помучиться из-за этого, а если чувства не хватит для этого, то поможет рассудок…»
«Из раненой души вытекает любовь. Любовь – это кровь души. Родных своих можно любить только после смерти их, потому что в одном чувстве к родному человеку всегда вперемешку действуют и любовь и неприязнь. Как во всяком живом человеческом теле протекает красная и голубая кровь, так у родных перемежаются любовь и неприязнь. Поэтому и сказано, что отца и мать свою надо оставить, чтобы любить. Но чтобы оставить своих, нужно иметь рану в душе. Из раны душевной вытекает ее кровь – любовь…»
«Какого-нибудь критика интересует в моем произведении только стиль мой, но меня делает автором не стиль мой, а уверенность, что изображенное мною существует в жизни».
«Человек – это страдающая середина между сверхчеловеком и подчеловеком. Так, Раскольников хотел быть сверхчеловеком, но попал в подчеловека: очевидно, между двумя этими группами есть иррациональный момент, который невозможно учесть вперед и только после действия оказывается. Поэтому ни за какое действие, требующее в с е г о человека, нельзя просто взяться без риска стать негодяем: нельзя, например, и замуж выйти сознательно, нельзя сделаться художником сознательно; берутся под напором жизни и идут в неизвестное».
«Живя, человек отмирает от мира и, как вулкан, оставляет холодную лаву и пепел, так и он оставляет продукты разума».
«Когда-то я принадлежал к той интеллигенции, которая летает под звездами с завязанными глазами, и я летал вместе со всеми, пользуясь чужими теориями, как крыльями. Однажды повязка спала с моих глаз, и я очутился на земле. Увидав цветы вокруг себя, пахучую землю, людей здравого смысла и самые недоступные мне звезды, я очень обрадовался. Мне стало ясно, что интеллигенция ничего не видит оттого, что много думает чужими мыслями, она, как вековуха, засмыслилась, и не может решиться выйти замуж».
«Влетел в открытое окно шершень, гудел, жундел, бился, бился о потолок, пока не спустился побитый пониже и вылетел в окно. Так, может быть, и с философией нашей есть выход где-то пониже, в простом деле: простое дело есть окошко нашей философской тюрьмы».
«Вот адский вопрос литературы: что же, художественное слово есть только последнее, самое вкусное блюдо стола мирной жизни, или оно и в голодное время может быть так же убедительно, как пуды черного хлеба?»
«Газеты выписаны, но не получаются, потому что говорят, что по дороге выкуриваются. Ничего не знаем».
«Как подумаешь иногда, усталый, каких маленьких людей собираюсь я описывать, - оторопь берет: зачем, кому это нужно, и бросишь. А потом соберешься с духом и опять за свое: большие люди, думаешь, сами расписываются на страницах истории, и у них имеется множество слуг, которые не дадут им исчезнуть. Но тихий скромный человек так-таки сходит на нет, такой хороший, милый мне человек, - нет его, нет никому до него дела. Досада вызывает новые силы, и думаешь: «А вот нет же, не дам я тебе от нас исчезнуть, живи, любимый человек, живи!»
«Революция делает то же, что делает ветер в природе: рожденный неравенством распределения тепла на земле, ветер равняет тепло и всюду разносит семена, но растут семена сами, пользуясь теплом и светом солнца и питаясь от земли и воздуха».
«…Гению, конечно… просто написать то, что увидит, но ведь это мы своей сложной работой подготовляем путь к его простоте».
«Нужно посмотреть на вещь своим глазом и как будто встретиться с ней в первый раз, пробил скорлупу интеллекта и просунул свой носик в мир».
«Правда страшная лежит на дне мира людского, как в могиле правда лежит, и весь мир устроен так, чтобы люди встречались и лгали, боясь назвать правду, потому что как назвал ее, так будет непременно война».
«Дело совершенно безнадежное для художника ставить на разрешение проблемы морально-общественного характер, потому что все они разрешаются только жизнью, а жизнь есть некая тайна, стоящая в иной плоскости, чем искусство».
«Судьба ведет людей, конечно, к себе в дом, но какими путями – нам неизвестно, и едва ли найдется хоть один человек, угадавший с юности свою судьбу. У нас в России теперь вот как это видно! Возьми любую жизнь своего поколения и читай, как кому, да! Всякий пришел к себе в дом, но такими кривыми путями».
«Остановись на минуту, присядь записать свои мысли, свое чувство, и этот стул или пень, куда ты присел, - уже твой дом: ты сидишь, ты оседлый, а та мысль, то чувство, которые ты записал, уже покоятся на основании том самом, где ты присел, будь это стул или пень. Вот почему искусства не бывает во время революции: нельзя присесть. И вот почему источником искусства бывает прошлое: ведь каждого из нас судьба ведет в конце концов в свой дом, вот когда бегущий остановился, оглянулся – в этот момент он стал поэтом и судьба повела его в свой дом».
«Весна! А хорошего за весь день вспоминаю только ангорского кота на трубе».
«Я призван, как цвет, украсить путь для отдыха, чтобы страждущие забыли свой крест».
«Не сладкая ты, жизнь, была в юности, вся сладость собирается к старости».
«Читатель, как и писатель, рождаются, а масса занимается чтением, если есть досуг».
«Так-то оно так, конечно, и лучше бы как-нибудь работать гражданином мира, но как перешагнуть через родину, через самого себя? Ведь только я сам, действительно близкий к грубой материи своей родины, могу преобразить ее, поминутно спрашивая: «Тут не больно?», и если слышу «больно», ощупываю в другом месте свой путь. Другой-то разве станет так церемониться, разве он за «естественным богатством» железа, нефти и угля захочет чувствовать человека?»
«Люди живут не по сказкам, но непременно у живого человека из жизни складывается сказка, и если, пережив, оглянуться на прошлое, то покажется, будто жизнь складывалась сказкою».
«Понимаю ошибку Руссо, Толстого и всех, кто зовет людей к «простоте»: они думают, что жизнь проще, значит, и легче, между тем как проще жить гораздо труднее. И самое трудное, что стремление к простоте жизни является у сложнейших душ, а все простое стремится к сложности».
«Мысль была о жизни и смерти, что как это отлично придумано устроить нам жизнь конечную сроком, за которую ни одному, даже самому гениальному, мудрому и долговечному, невозможно исчерпать разнообразие мира, отчего каждая коротенькая жизнь может быть бесконечна в своем разнообразии».
«Художник должен войти внутрь самой жизни, как бы в творческий зародыш в глубине яйца, а не расписывать по белой известковой скорлупе красками».
«Когда плод созрел, то, краснея, сам просится в рот, и если не возьмешь, то даже упадет к ногам: «Пожалуйте, - говорит, - я довольно пожил, теперь вы мной поживите, кушайте, кушайте!» Так у больших ученых созревшая мысль укладывается в конце концов в немногие слова, и тогда мы получаем так называемую популярную книгу. Я много пересмотрел таких книжек по естествознанию и сразу по языку узнаю недозрелые плоды, их очень много, в них всегда встречается страшно избитая фраза: «И вот весна вступает в свои права».
«Мое настоящее искусство живопись, но я не могу рисовать, и то, что должно бы быть изображено линиями и красками, я стараюсь делать словами, подбирая из слов цветистые, из фраз то прямые, как стены ранних христианских храмов, то гибкие, как завитки рококо. Что же делать-то! При усердии и так хорошо».
«Луна всегда одинаковая, но вспомните, как встречали мы ее восход в детстве, в юности и после, да зачем в детстве и юности! Вчера, глядя на месяц, я был один, сегодня вижу и думаю о совершенно другом. Не «луна плывет по небесам и смотрит с высоты», а это мы проходим, вечно мерцая».
Книжный столик
М.Пришвин. Дневники.
«Движение и открытия, движение и радость. Никогда не установишь, как начинается весна. Первая весна – первое прикосновение, всегда первое к жизни. Любить можно только в первом и единственном прикосновении, нельзя любить два раза одно и то же, можно к тому же испытывать новое прикосновение и новую любовь. Весна – это вечно новое прикосновение к новому миру, нашему миру».
«Так ясно, что надо делать для понимания мира: нужно отказаться от себя (эгоизма), и тогда душа будет светиться (поэзия и есть свет души)».
«Вспомнились все эти полузамерзшие врачи и сестры: как они все спокойно шли под пулями, сопровождая транспорт раненых. И так ясно показалось, что добро чрезвычайно просто и делать его можно, как всякое простое немудреное дело, главное, что это дело».
«Именно теперь, во время великих событий, наступило время ценнейших интимных признаний: регистрация событий при нынешних средствах общения сделается механически самой собой, нынешний летописец освобождается от этой работы, участвуя в событиях или озираясь на них, он может быть занят исключительно личной судьбой. Как эта личная судьба совпадет с общей судьбой? Непременно совпадет».
«Выйдешь на крылечко – такой покой! И вдруг падучая звезда, обрезано все небо на два полунеба – метеор, мчащийся во вселенной, коснулся нашей атмосферы и открыл нам, каким сумасшедшим движением дается этот деревенский покой».
читать дальше
«Движение и открытия, движение и радость. Никогда не установишь, как начинается весна. Первая весна – первое прикосновение, всегда первое к жизни. Любить можно только в первом и единственном прикосновении, нельзя любить два раза одно и то же, можно к тому же испытывать новое прикосновение и новую любовь. Весна – это вечно новое прикосновение к новому миру, нашему миру».
«Так ясно, что надо делать для понимания мира: нужно отказаться от себя (эгоизма), и тогда душа будет светиться (поэзия и есть свет души)».
«Вспомнились все эти полузамерзшие врачи и сестры: как они все спокойно шли под пулями, сопровождая транспорт раненых. И так ясно показалось, что добро чрезвычайно просто и делать его можно, как всякое простое немудреное дело, главное, что это дело».
«Именно теперь, во время великих событий, наступило время ценнейших интимных признаний: регистрация событий при нынешних средствах общения сделается механически самой собой, нынешний летописец освобождается от этой работы, участвуя в событиях или озираясь на них, он может быть занят исключительно личной судьбой. Как эта личная судьба совпадет с общей судьбой? Непременно совпадет».
«Выйдешь на крылечко – такой покой! И вдруг падучая звезда, обрезано все небо на два полунеба – метеор, мчащийся во вселенной, коснулся нашей атмосферы и открыл нам, каким сумасшедшим движением дается этот деревенский покой».
читать дальше