М.Пришвин. Дневники.
«И когда я понял себя, что я могу быть сам с собой, тогда тоже все вокруг меня стало как целое и без науки. Раньше при науке было мне, что все в отдельности и бесконечном пути и оттого утомительно, потому что вперед знаешь, что до конца никто никогда не дойдет. Теперь каждое явление, будь то появление воробья или блеск росы на траве… все это были черты целого, и во всякой черте оно было видно все, и было оно кругло и понятно, а не лестницей».
«Господство», как основное зло современного человечества: «господство» над людьми доходит до человека, господина всего живущего: человек – господин вселенной. В то же время сам он постепенно делается рабом им же сотворенных вещей, и они вовлекают господина Вселенной в мясорубку современной войны».
«Вклинился вопрос, как заноза в тело, ничего другого не впускает в душу: быть войне из-за Чехии, или помирятся все, чехи у утратой, демократы с Гитлером… Все народы всего мира органически не хотят войны и боятся ее ужасно (помнят 1914 год). Люди готовы отдать последний кусок, чтобы охранить себя от войны… И этим страхом пользуется Гитлер, чтобы держать все правительства в своих руках, побеждать и забирать без пролития крови целые государства».
«Люди умирают не от старости, а от спелости».
«Мучила Перовская, придираясь к каждому слову моего детского рассказа. Ошибка педагогов вечная… им надо, чтобы для детей все было правильно, а детям нужно неправильное».
«Только одно еще запомните, деточки, что жить для игры и сказки трудней и больней».
читать дальше
«Жизнь желанная – это игра, все, кто может, играет, а кто не может, трудится в надежде когда-нибудь поиграть. Иные, даже вовсе потеряв надежду когда-нибудь поиграть, переносят мечту свою в будущее на «после нас», или даже совсем далеко, на тот свет».
«Сказку делать – это не математика. Тут идешь наугад, и если не выйдет, запутаешься, то это, значит, оттого же самого, отчего запутался в лесу: взял неверный путь. Но зато если выйдешь и сказка получится, то ценится это много больше, чем вычисление в математике: тут ведь знаешь, что выйдет, а в сказке на счастье выбираешь путь».
«…Мне и в голову тогда не приходило, что, может, не Тургенев легкий, а я, как читатель, отравленный этическими сгустками нашей русской литературы, почти что религии – читатель тугой и не воспринимаю красоту».
«Муза… существует и необходима в поэзии почти так же, как в математике бесконечность».
«Конечно, полезно и хорошо всем бы знать действие света, но вредно было и прямо убийственно для жизни, что при объяснении бессознательно, тенденциозно внушалось: раз оно так просто объясняется, то нет никакого чуда и вообще нет тут ничего удивительного. Через это объяснение человек лишался удивления, как будто все чудесное достижение человеческого разума было именно в том, что внутри всего чудесного нет ничего, и смысл всего только в том, что все эти новые открытия – дай сюда, все это – человеку на пользу. Я вступаю в борьбу с таким объяснением и вместо этого, чтобы вернуть удивление людям, даю свою сказку. Удивление лежит в природе человека, и оно соединяет природу человека и природу мира в единство: там в мире что-то происходит, а человек удивляется, думает и создает свое».
«Огромное большинство ошибочных суждений о писателях зависит оттого, что о поэзии судят с точки зрения ее потребителя, а не созидателя. Двигаться за недоступным – вот сущность поэта, напротив, потребитель поэзии никуда не движется и берет готовое, читает, учит и потребляет, как хлеб, разбирая, как он выпечен, достаточно ли посолен и т.п.»
«Проза честнее поэзии, в прозе невозможно поэтический ритм подчинить метрически…»
«Читаю «Всадник без головы». Такая динамика в романе, что умный пожилой человек с величайшим волнением следит за судьбой дураков. И таким механизмом романа не пользуются!»
«Всякая вещь является свидетельством отношений между людьми, и даже самое человеческое Слово в душе сказителя чудесным образом становится вещью».
«Тихо. Пока люди спят, с деревьев слетают грачи и важно разгуливают по улицам города. В этом и есть счастье мое, чувствовать себя, как грач, знать время, когда можно быть самому собой».
«Горе наше, что люди цветут не как деревья каждый год, а только раз в жизни и все в разное время и у каждого человека своя весна. Вот почему, когда вся природа в мае цветет, на человека грустно смотреть – так он сер кажется в это время».
«Культура – это сознание того, что жизнь не есть личная твоя собственность – не «я», и твое отношение к этому «я» - это только сознание, а сама жизнь не твоя, и сознать ее до конца, значит, присвоить себе невозможное. Личность – это сознание, но никак не право распоряжаться жизнью, как собственностью. «Личная жизнь» - это сознательная жизнь, у нас же личную жизнь понимают, как присвоение».
«Ты гляди на человека на всякого, как на временного. И в этом временном, что есть в человеке: бывают и зверские лица, ужасней крокодилов, казалось бы, с такими и жить нельзя, но подумаешь – временно, умрем, исчезнет это чудовище – и успокоишься. Зато бывает увидишь такое прекрасное, что и время забудешь и покажется Весь-человек».
«Всякое истинное творчество есть замаскированная встреча близких людей. Часто эти близкие живут на таких отдаленных окраинах мест и времени, что без помощи книги, картины или звука никогда бы не могли друг друга узнать. Через тоску, через муку, через смерть, через все препятствия сила творчества выводит одного человека навстречу другому».
«То, чем я с малолетства живу, что ношу в себе, вынашиваю всю жизнь, - это что я д о л ж е н быть самим собой и дать такое, чего еще в мире не было: ко всему, что было, прибавить нечто свое».
«Каждый мастерит свою жизнь и отчасти прямо, как надо для себя, а и чтобы кто-то поглядел, похвалил или позавидовал. Но приходит этому срок, и все мастерство жизни для других, для показу отпадает, свидетелей вообще никаких не остается: перед лицом Смерти ты разглядываешь сам себя во всех подробностях, каков ты сам есть, а не каким мастерил себя для других».
«Есть такой час в жизни каждого человека, когда можно самому себе по своей шее выбрать хомут необходимости. Надо уметь воспользоваться человеку самому надеть этот хомут, наденет – будет свободен, пропустит – на вас его наденут. Свобода – это если хомут по шее, а необходимость, когда он шею натирает. Так что, молодой человек, будьте начеку: успейте выбрать по шее хомут и будете так же свободны, как я, и можете заниматься всем, чем захотите».
«Если я чувствую согласие своего духа с народом, то я, конечно, только радуюсь, и не завидую гению. Как дитя своего народа, я знаю: в народном организме в момент великого напряжения всегда находится щелка, через которую радужным пузырем выдувается гений».
«Поэтическое чувство исключительно редко выражается в слове. Поэтом можно быть в разных делах: поэзия часто входит в общий состав движущих сил. И кто поэт в своем деле и не знает этого, то после, когда расстанется с любимым делом, вспоминает о нем, как поэт. Так что можно жить поэзией, не сочиняя стихов и рассказов».
«Сколько раз мне мелькало, как счастье, взять на себя подвиг телеграфиста, утонувшего на «Лузитании»: он, погибая, до последнего вздоха подавал сигналы о спасении гибнущих людей. И мне казалось, что в писаниях своих я займу когда-нибудь положение этого телеграфиста. Но где они те люди, которых я стал бы вызывать на помощь: тех, кого я знал, все сошли, и чем они жили, больше не имеет смысла, те же, кто будет впереди…»
«К сказкам, поэзии все относятся, как к чему-то несущественному, обслуживающему отдых человека. Но почему же в конце концов от всей жизни остаются одни только сказки, включая в это так называемую историю».
«В воздухе висит: война или мир? Ждут отставки Чемберлена.
Отдыхал, пытался писать и вечером поехал в Москву. По дороге любовался людьми русскими и думал, что такое множество умных людей рано или поздно все переварит и выпрямит всякую кривизну, в этом нет никакого сомнения: все будет к а к н а д о».
«Потребность писать есть потребность уйти от своего одиночества, разделить с людьми свое горе и радость. Было время, когда я в одиночестве своем дошел до того, что стало невыносимо и страшно оставаться с самим собой. И когда я в таком состоянии вздумал писать, оставаться с самим собой мне стало не страшно. Я тогда же понял, что занятие искусством слова исходит из потребности поделиться с кем-нибудь своим душевным миром.
Но я видел, с какими чувствами люди идут на похороны и с какими на свадьбу. Вот почему с первых же строк своих горе свое стал я оставлять при себе и делиться с читателем только своей радостью. И так поиски материалов для писания обратились в моей практике в поиски такой радости жизни, которая бы созывала ко мне хороших друзей. Не так-то легко это вечно справлять весну и свадьбу, месяцами, десятками лет я учился переносить личное горе и делиться радостью жизни с другими».
«Смерть – это налог на живого человека в пользу будущей жизни».
«Исследование от настоящего, потому что в настоящем содержится все прошлое. Если писатель жив и движется, надо брать его последнее лучшее и освещать им прошлое. Если он умер, но живет в своих произведениях, то в настоящем надо искать их смысл».
«Любовь предназначена человеку для питания души в той же мере, как воздух для крови».
«Вся любовь, как вода, каждый берет из нее сколько может зачерпнуть своим ведром. К воде приходят с ведром, к любви – с душой. Бывают и ведра побольше и поменьше, а уж души! Вот оттого все по-разному и понимают любовь, что каждый вмещает в себя сколько-то и о своем говорит. Я же, мои друзья, хочу вам говорить о всей любви, как будто я пришел на берег океана».
«Дело художника – это расстановка смешанных вещей по своим первоначальным местам».
«Искусство создано, чтобы заполнить пустоту между жизнью и смертью».
«Если женщина разлюбит, бог почему-то не заступается. Так что, как бы мы ни любились, несчастие допустимо… Значит, держись в любви своей так высоко, чтобы, встав на цыпочки, на большие пальцы, земли касался бы, а кончиками длинных пальцев руки доставал бы до неба, - в такой любви тебя не унизит никакое несчастье».
«Мудрость – это ведь существо женское, и нужен ребенок с вечными вопросами, чтобы из недр материнства поднимался ответ. Мудрость, как спящая красавица, ее пробуждать нужно».
«После смерти человек будет тем, к чему он при жизни стремился».
«Когда нива поспела и колосья согнулись от тяжести зерен, - не верьте колосу, что высоко над нивой стоит: этот колос пустой».
«Нет спасенья теперь в одиночестве. Чувствуешь себя, как рыбка на сковороде: пусть все далеко и за сковородою не видно, все равно же чувствует рыбка на сковородке, что жарится, и не все ли ей равно, кто жарит.
Из московских впечатлений самое главное, что известие о падении Смоленска всех придавило, все об этом думают, и дума человека незнакомого высвечивает как бы нимбом. Сытых и самодовольных вовсе не видно, и заметно очень, что средний человек стал лучше».
«…Тотальная война, в которой встанут на борьбу священную действительно в с е, как живые, так и мертвые. Ну-ка, ну-ка, а вставай, Лев Николаевич, много ты нам всего наговорил».
«Каждый из нас не тем подавлен, что среди белого дня самолет, управляемый мальчиком, снижается и из пулемета в окна школы расстреливает школьников. Или что в центре многолюдного города падает тонна динамита и летят в разные стороны головы, руки, ноги женщин, стариков и детей. Даже к этому люди привыкают, спасаясь тем, что кого убило, тот не чувствует, а кто остался, тот радуется, что сам уцелел. Не это страшно, а вот страшно всем, что это м о ж н о, и против никто ничего не может сказать».
«Сколько зла, сколько злобы в зиме, столь красивой для того, кто живет в тепле, и столь ужасной для застигнутого врасплох в поле путника! Ведь нет теперь в такую метель никаких путей, и твой собственный след тут же за тобой заметает. Сколько замерзнет в одну только такую метель живых существ, сколько наломает ветвей, изуродует деревьев. Но придет время, и каждая прекрасная и злая шестигранная звездочка зла превратится в круглую каплю доброты, включающей в себя и красоту: сверху добро, внутри красота, какая сила, а зимой наружу красота, а внутри зло».
«Женщина из Ленинграда стала притчей во языцех, все узнали вдруг, какою ценою достается наше продвижение вперед… С детства мы говорим «народ», как что-то священное, и много перевидали подвижников и мучеников за народное дело, за его землю и волю. Только теперь начинаю понимать, что этот народ не есть какой-то видимый народ, а сокровенный в нас самих подземный, закрытый тяжкими пластами земли огонь, и что это не только мужики и рабочие, и даже не только русские люди, а общий всему человеку на земле огонь, свидетельствующий о человеке, продолжающем начатое без него творчество мира. Только и чувствуя, и зная в себе самом этот огонь, можно теперь жить и надеяться».
«Коты от голода, страшного холода этой зимы куда-то исчезли. Видел одного кота, живущего в печке, исхудалого, а люди в той же холодной квартире жили и не очень ежились. Вот и говорят в благополучии: живуч, как кошка. Наверно, теперь у кошек в неблагополучии говорят: живуч, как человек».
«Ночью проснулись от грохота: это снег обрушился с крыши.
- Не бойся, Ляля, это не бомба.
- А что же это?
- Весна».
«Бедствие произошло через подчинение нравственного свойства закону причинности. Вот почему вместе с ликвидацией безграмотности, заменившей мудрость простака, широко распространяется «почемукольство». Стоит вам воскликнуть: «прекрасно», как ваш сосед уже готовит вопрос: «почему».
«Правда и обман между собой отличаются только силой: если силы достаточно у человека, творящего правду, - удается правда, если не хватает – выходит обман, и утомленный человек говорит: суета сует. Люди рождаются и, набираясь сил, все начинают сначала свою песнь песней».
«Становится ясно как день, что живой силой Англия и Америка действовать не могут, что в такой большой войне никого не обманешь просто дипломатией и даже махинацией, что к этим двум силам войны долна присоединиться живая сила народа».
«Да разве можем мы знать человека, с которым живем? Мы узнаем человека, если только, пожив с ним, съев пуд соли, навсегда расстанемся».
«Я должен быть на страже времени, без чувства своей со-временности невозможно оставаться писателем, писатель – это стрелочник времени…»
«В предрассветный час и знаю, и чувствую, что с каждым ударом сердца моего непременно выходит на священную прямую чья-то душа и удаляется, и новый удар сердца, и новое мгновенье, и так складывается у нас время, а у них путь…»
«Прошлую кампанию немцы, наступая на Москву, убедились, что прямая не есть кратчайшее расстояние между Москвой и Берлином. В нынешнюю кампанию 42-го года они убедились под Сталинградом, что и кривая не есть истинный путь».
«Любовь, как творчество, есть воплощение каждым из любящих в другом своего идеального образа. Любящий под влиянием другого как бы находит себя, и оба эти найденные, новые существа соединяются в единого человека: происходит как бы восстановление разделенного Адама».
«Все искусство такое, все оно, как решето, рассчитано на избранных, все оно учит лучших. А война – та учит в с е х».
«Заведующий спрашивает: почему я не черпаю материалов на фронте. Отвечаю, что там кровь, и я крови раньше видел много, довольно, теперь смотрю на слезы в тылу».
«Тем-то и силен русский человек, что он не резко очерчен: глядеть прямо – человек как человек, а по краям расплывается так, что и не поймешь, где именно кончается этот и начинается другой человек, и в этом вся сила: один выбыл, соседи сливаются, и опять сила…
Смотрю в себя и через себя одного понимаю все русское: до того я сам русский. Так, если хочу понять, откуда у нас берется столько героев… как будто сидишь ни у чего и ждешь, что тебя позовут, и как только позвали, то ты делаешься, будто снаряд: вложат тебя в пушку и ты полетишь и с удовольствием, с наслаждением разорвешься, где надо».
Книжный столик
М.Пришвин. Дневники.
«И когда я понял себя, что я могу быть сам с собой, тогда тоже все вокруг меня стало как целое и без науки. Раньше при науке было мне, что все в отдельности и бесконечном пути и оттого утомительно, потому что вперед знаешь, что до конца никто никогда не дойдет. Теперь каждое явление, будь то появление воробья или блеск росы на траве… все это были черты целого, и во всякой черте оно было видно все, и было оно кругло и понятно, а не лестницей».
«Господство», как основное зло современного человечества: «господство» над людьми доходит до человека, господина всего живущего: человек – господин вселенной. В то же время сам он постепенно делается рабом им же сотворенных вещей, и они вовлекают господина Вселенной в мясорубку современной войны».
«Вклинился вопрос, как заноза в тело, ничего другого не впускает в душу: быть войне из-за Чехии, или помирятся все, чехи у утратой, демократы с Гитлером… Все народы всего мира органически не хотят войны и боятся ее ужасно (помнят 1914 год). Люди готовы отдать последний кусок, чтобы охранить себя от войны… И этим страхом пользуется Гитлер, чтобы держать все правительства в своих руках, побеждать и забирать без пролития крови целые государства».
«Люди умирают не от старости, а от спелости».
«Мучила Перовская, придираясь к каждому слову моего детского рассказа. Ошибка педагогов вечная… им надо, чтобы для детей все было правильно, а детям нужно неправильное».
«Только одно еще запомните, деточки, что жить для игры и сказки трудней и больней».
читать дальше
«И когда я понял себя, что я могу быть сам с собой, тогда тоже все вокруг меня стало как целое и без науки. Раньше при науке было мне, что все в отдельности и бесконечном пути и оттого утомительно, потому что вперед знаешь, что до конца никто никогда не дойдет. Теперь каждое явление, будь то появление воробья или блеск росы на траве… все это были черты целого, и во всякой черте оно было видно все, и было оно кругло и понятно, а не лестницей».
«Господство», как основное зло современного человечества: «господство» над людьми доходит до человека, господина всего живущего: человек – господин вселенной. В то же время сам он постепенно делается рабом им же сотворенных вещей, и они вовлекают господина Вселенной в мясорубку современной войны».
«Вклинился вопрос, как заноза в тело, ничего другого не впускает в душу: быть войне из-за Чехии, или помирятся все, чехи у утратой, демократы с Гитлером… Все народы всего мира органически не хотят войны и боятся ее ужасно (помнят 1914 год). Люди готовы отдать последний кусок, чтобы охранить себя от войны… И этим страхом пользуется Гитлер, чтобы держать все правительства в своих руках, побеждать и забирать без пролития крови целые государства».
«Люди умирают не от старости, а от спелости».
«Мучила Перовская, придираясь к каждому слову моего детского рассказа. Ошибка педагогов вечная… им надо, чтобы для детей все было правильно, а детям нужно неправильное».
«Только одно еще запомните, деточки, что жить для игры и сказки трудней и больней».
читать дальше