В.Инбер. Ленинградский дневник.
«19.04.1942г. Были в Ботаническом саду. Тихомиров и Курнаков провели меня по всему саду и показали мертвые пальмы. Мне было невыразимо горько, что я не видела их при жизни. А ведь собиралась каждое воскресенье!
В одном из зданий Ботанического института на каменной стене – черная черта: уровень воды в страшный день наводнения в 1824 году. «Уровень беды» 1941 года много-много выше. Он проходит над нашими головами, на уровне погибших пальмовых крон.
Хорош рассказ Тихомирова о «танковой атаке», отбитой в сентябре 1941г.. Это был один из дне штурма Ленинграда. Одной нашей танковой группе, преследуемой с воздуха, нужно было укрытие. Танки были уже у ворот Ботанического сада. Теснясь, они входили в него. Еще немного – и началась бы гибель драгоценных деревьев, таких, например, как знаменитый черный осокорь, посаженный еще Петром.
Навстречу опасности кинулся Тихомиров. Начальник колонны не желал ничего слушать. Тихомиров крикнул: «Двести лет растили этот сад, а вы погубите его в несколько минут!» Эта фраза отрезвила командира. Видимо, представив себе эти двести долгих лет, он задержался на мгновенье. А задержаться во время наступления – значит, отступить. Обернувшись к своим танкистам, командир скомандовал: «Давайте назад. Позиция не подходит». И танки отошли: встали вдоль Невки, под свисающими поверх ограды ветвями деревьев».
читать дальшеА.Калугин. Не так страшен черт.
«- Прости, Анс, но фантастику я с четырнадцати лет не читаю.
- Фантастику, говоришь? – Гамигин вновь устремил на меня свой взгляд, и я невольно поежился – в глазах его блеснул поистине сатанинский огонь. – Я уже не говорю о Рае и Аде, которые прежде представлялись тебе плодом чьей-то не вполне здоровой фантазии, но мог ли ты эдак пять-шесть лет тому назад предположить, что Москва превратится в независимое государство?
Если черт рассчитывал своим вопросом поставить меня в тупик, то он глубоко заблуждался. Я ответил, не задумываясь ни на секунду:
- Ты знаешь, сам я об этом никогда не думал, но если бы кто-нибудь тогда сказал мне об этом, то я бы не удивился.
- А вот этого уже я не понимаю, - недоумевающе посмотрел на меня черт.
- Видишь ли, друг мой Анс, для нас, жителей бывшей России, так же, как и для той их части, национальная принадлежность которой определяется ныне московской пропиской, власть всегда представлялась чем-то вроде стихийного бедствия. Каждый из тех, кто живет в зоне повышенной сейсмической активности, всегда помнит о том, что землетрясение случится в любом случае, будет ли он выражать по этому поводу свое недовольство или нет. Но кто окажется подготовленным соответствующим образом к тому, что может случится в любой, самый неподходящий момент, имеет значительно больше шансов остаться после катастрофы живым. Примерно так же мы относимся к любым решениям, принимаемым властями: зная заранее, что ни к чему хорошему для нас они не приведут, мы стараемся принять превентивные меры, чтобы снизить их отрицательное воздействие хотя бы в масштабах одной, отдельно взятой квартиры. Что бы ни затевали власти, мы в первую очередь думаем не о том, насколько это реально, а о том, как будем жить, если вдруг бредовая фантазия какого-нибудь очередного правителя воплотится в жизнь.
Взгляд у Гамигина был такой, словно я рассказывал ему о фактах каннибализма, имевших место в последние годы на улицах Москвы. То, что он слышал, казалось ему настолько диким, что он невольно отказывался принимать это как реальность.
- Ты считаешь это правильным?
- Не знаю, - пожал я плечами. – Мы просто привыкли так жить, потому что никогда не жили иначе. Видишь ли, Анс, для того чтобы понять такую философию, нужно родиться и прожить большую часть жизни здесь, желательно не выезжая за границу даже ненадолго».