В.В.Верещагин. Повести, очерки, воспоминания.
«Наполеон, узнавши о намерениях русских преградить ему доступ к Москве, приезжал в Колочский монастырь для рекогносцировки бородинских полей, хорошо видных оттуда. В монастыре держится предание о том, что французский император сделал какую-то надпись в две строчки на их колокольне и подписал своим именем. В 1839 году, когда по случаю 25-летия взятия Парижа под Бородиным были большие маневры в присутствии императора Николая I и всего двора, великий князь Михаил Павлович, слышавший об этой надписи, поднимался на колокольню, чтобы видеть ее, но уже ничего не нашел; он обратился с вопросом к настоятелю, но получил ответ, что «так как слова начертал иноверец, то и приказано замазать их»…
Интересуясь этой надписью, я советовал теперешнему престарелому настоятелю поискать ее под густым слоем известки. «Конечно, следовало бы, - отвечал почтенный монах, - да ведь не знаем, с которой стороны она была сделана!» Я посоветовал осторожно посбить известь со всех сторон вокруг колоколов. «Надобно бы, надо, - сказал он, - да сделать-то это нужно людям грамотным, а у нас, как вы сами знаете…» Так надпись Наполеона и остается под густым слоем известки.
читать дальшеЯ спрашивал у настоятеля, не сохранилось ли в монастыре, как известно, служившем громадным госпиталем, каких-либо преданий о пребывании в нем французов в 12-м году. По его словам, он знал старого иеромонаха из Колочского монастыря, хорошо помнившего приезд Наполеона с разведочною партиею. «Мы только что сели обедать, как они набежали. Он вошел, как был, в шапке, пожелал нам по-польски доброго аппетита, и – как раз против меня было пустое место, - перешагнув через скамейку, взял ложку и ста есть наши щи. Съел немного, сказал: «Добрые щи!» - и ушел. Как только они уехали, наскакали из-под Бородина наши казаки и давай ругать нас: «У вас был сам Наполеон, зачем вы его не задержали!» А мы говорим: «Как его задержать-то, ведь он не один? Что же вы-то смотрели, задержали бы вы!» Насилу от них отделались».
В.Платова. Тингль-Тангль.
«…Объяснить – означало бы снова погрузиться в кошмар зеркального ателье, который она едва пережила. А ведь Мика не хотела ничего дурного – просто почистить зубы, оттого и сунула лицо в зеркало над раковиной.
Ничего экстраординарного. Так происходило каждое утро и вечер, и иногда – в течение дня, когда нужно было избавиться от одинокого прыщика или поэкспериментировать с тушью, купленной на базарном лотке «все по 10». Но то, что она увидела тогда в зеркале… В недрах Микиного воображения, истощенного сочинительством писем от мертвых родителей, это родиться не могло. ЭТО не могло родиться ни в чьем воображении, а – следовательно – было реальностью. Невидимые, потусторонние ангелы кройки и шитья с невидимыми булавками в невидимых ртах, с невидимыми сантиметрами на шеях управлялись с Микиным лицом так, как будто это был отрез ткани. Глаза из сатина, брови из шелка, велюровые вставки щек, атласные вытачки губ; здесь подвернуть, тут прострочить, там обметать – и главное, ни на йоту не отступить от выкройки. Чик-чик, вжик-вжик, вот оно и готово, платье маминого лица! Оно сидит на тебе, как влитое, Мика! Из него не выбраться, Мика! Ты будешь носить его до скончания дней, Мика! Если тебе повезет, если Богу будет угодно и ты проживешь много дольше мамы, - то увидишь, как оно износится, залоснится, истлеет, - но пока оно совершенно. Идеально подогнано. Платье для коктейля и платье для любви, и для увеселительных поездок на пикник – тоже. Сидеть на веслах, сидеть в киношке на последнем ряду, рожать, покупать кинзу и укроп – оно для всего сгодится. Ну-ка, проверь – нигде не жмет, Мика?
К исходу шестнадцатой минуты все было кончено: из зеркала на Мику смотрела мама. Такая, какой Мика помнила ее по девичьей фотографии».