Джо Хилл

[soliden]

«Призраки двадцатого века». Сборник рассказов в жанре «хоррор». Ужастики!! Если кто любит ужастики, как я люблю, то, конечно, поймет мою радость. Сейчас чего-то мало кто пишет «ужасы». Разучились. Тем более приятно появление новых авторов, да если они еще возникают, как готовые звезды…
Замечательная книга! Все рассказы просто шедевр. Тут есть и «классические» ужастики, и философские, и тошнотворные, и инфернально красивые… Ужастики с «открытым» финалом, ужастики с оптимистическим концом, или, наоборот, заканчивающиеся беспросветно. Разнообразие.

Что интересно – необычная для жанра авторская интонация… Вот герои рассказов попадают в кошмарные ситуации, с ними происходит что-то ужасающее, но они… не ужасаются. Как это обычно принято по законам жанра. Никакого истошного визга, воплей ужаса, падания в обморок. Они принимают все, как есть. Иногда они даже радуются!
Уже дочитывая книгу до конца, сообразила, где мне это уже попадалось, и почему кажется знакомым… Макс Фрай! Конечно! Этот эпизод, когда Макс путешествует с сэром Шурфом и выуживает для него книгу Стивена Кинга. Которую сэр Шурф, конечно, внимательно прочитал. И вынес вердикт, что конец неправильный! Почему эти чудики радуются, что вернулись к обычной жизни после победы над монстром? Ведь им дали такой шанс – окунуться в чудеса… Мнение сэра Шурфа мне показалось интересным, но легкое несогласие было. По причине того, что мне не удалось представить, что может быть чудесного в ужасах с монстрами – в плане, чтобы это предпочесть обычной жизни. Понадобилось прочитать Фраевские «сказки и истории», чтобы стало понятнее – порою обычная жизнь может быть кошмарнее самого страшного ужастика.
Сейчас это можно вообразить гораздо нагляднее. Вот еще один автор, который тоже относится к «обычной жизни» без всякого почтения. Который, собственно, считает, что «обычная жизнь» - это и есть настоящий ужас.
Мда. Стивен Кинг по-прежнему велик. Но новое поколение выбирает… Герои сражаются уже не с монстрами. Они насмерть бьются с окружающей реальностью. И если вдруг, неизвестно откуда, неизвестно с чего на них сваливается сверхъестественное, будь это монстр, призрак, маньяк – то это только с признательностью используется, как дополнительное оружие в борьбе.
Сборник открывался таким «радостно-ужасным» рассказом. Составитель и редактор антологий «хоррор», давно потерявший интерес и к своей работе, и вообще к жизни, неожиданно попадает внутрь рассказа и сам становится персонажем ужастика. И он в восторге! Он спасает свою жизнь, он оказался ночью в незнакомом лесу, за ним гонится свора убийц-маньяков, неизвестно, удастся ли ему от них убежать… Но значения это не имеет.
«Продолжая этот сумасшедший бег, непрестанно набирая скорость, с каждым шагом пролетая ярды и ярды темноты, Кэрролл ощутил мощный прилив эмоций. Это чувство можно было бы назвать паникой, но одновременно оно очень напоминало восторг. Кэрроллу казалось, что его ноги вот-вот оторвутся от земли и никогда больше не ступят на нее. Он знал этот лес, эту тьму, эту ночь. Он знал свои шансы: почти нулевые. Он знал то, что гонится за ним. Оно гналось за ним всю жизнь. Он знал, где находится – в рассказе, что приближается к концу. Он лучше других знал, чем заканчиваются подобные истории, и если кто-то и способен выбраться из леса, то только он сам.»
Здорово! Здорово! Я обожаю такие книги!
Дополнительный подарок: автор сформулировал аргумент для всех любителей ужастиков (ну и вообще фантастики), которые постоянно терпят нападки от поклонников «серьезной и настоящей литературы». Можно брать и использовать!
«Любое художественное произведение является плодом фантазии, и когда автор добавляет в сюжет угрозу или конфликт, тем самым создаются предпосылки для ужаса. Его самого, говорил Кэрролл, этот жанр привлекает тем, что здесь присутствует большинство главных компонентов литературы, причем возведенных в крайнюю степень. Ведь вся художественная литература строится по принципу «верю – не верю», и в этом свете фантастика выглядит более весомо (и честно), чем реализм.» Ага! «Он говорил, что большинство ужасов или фэнтези никуда не годятся: это пустые, творчески несостоятельные подражания тому, что и изначально было дерьмом. Он говорил, что месяцами читает их и не встречает ни одной свежей мысли, ни одного запоминающегося персонажа, ни одной оригинальной фразы. Затем он сказал, что так было всегда. Вероятно, в любом начинании редкие удачи появляются лишь после множества неудачных попыток. Каждый может попробовать себя в этом деле, не преуспеть, сделать выводы из своих ошибок и попробовать снова. Чтобы получить грамм золота, порой надо намыть горы песка. Для него, закончил он, ничто не сравнится с восторгом от встречи с чем-то поистине волнующим и пробирающим до мозга костей, и он всегда будет любить эту сладкую дрожь ужаса.»
И еще – автор действительно умудрился писать ужасы красиво. Даже если речь идет о мальчике, превратившемся в гигантское плотоядное насекомое… Зато – какое это совершенное хищное создание.
К слову о мальчике-насекомом. Если автор и правда, как говорят, сын Стивена Кинга, то вышло очень мило. Такой поклон отцу и признанному мастеру жанра. Рассказ, по-моему, получился зеркальным отражением знаменитого «Тумана». Отражением из кривого зеркала. В «Тумане» герои противостоят монстрам, вырвавшимся наружу благодаря каким-то чудовищным военным опытам. А здесь – ситуация та же самая, но герой как раз стал монстром сам… От этого просто кружится голова! Как бы получается, что все эти чудовища, осадившие универмаг – просто люди, превратившиеся в тумане в злобных тварей?
Лично мне больше всего понравился рассказ «Черный телефон». Я все-таки люблю то, что кончается хорошо… или дает такую надежду, что зло можно победить.
Но я согласна с предисловием, что рассказ «Хлоп-Арт» - это из разряда обязательного для чтения. История людей, не похожих на других – не важно, по каким причинам. В рассказе, автор, выполняя свой провозглашенный принцип «возведения в крайнюю степень», изобразил людей-воздушных шариков, в буквальном смысле. Они из пластика, у них внутри воздух,.. они не могут говорить, поэтому вынуждены общаться с окружающими при помощи записок, написанных разноцветными чернилами… История общества, которое не принимает никого «не похожего», а уж если этот «непохожий» еще и явно слабое и уязвимое существо… В общем, это диагноз.

«Они поймали Арта, обычно державшегося в сторонке, и Билли начал подбрасывать его в воздух и ударять по нему битой, чтобы понять, как далеко он полетит. При каждом ударе биты тело Арта издавало глухой звук «бум!» Он взлетал в воздух и некоторое время парил, плавно опускаясь вниз. Как только его ноги касались земли, он бросался наутек, но бег никогда не был сильной стороной Арта. Джон и Кассиус присоединились к веселью: они стали поддавать воздушное тело ногами, как футбольный мяч, соревнуясь, кто забросит его выше. Подбрасывая Арта, они постепенно переместились к турникам. Арт на какой-то момент вырвался и втиснулся между перекладинами внутрь того самого турника, где сидел я.
- Эй! – крикнул Билли. – Столкни-ка его!
До этого момента я никогда не оказывался лицом к лицу с Артом. Он смотрел на меня большими глазами на печальном гладком лице, а я смотрел на него. Он нащупал блокнотик, висящий на шнурке, нацарапал светло-зеленым мелом записку, вырвал лист и протянул мне:
«Мне все равно, что они делают, но не мог бы ты уйти? Мне неприятно, когда меня бьют на глазах у других.»

«Мать купила ему цифровую фотокамеру.
- Создавай музыку из света, - сказала она. – Твори мелодии из цветов.
Миссис Рот в любой момент могла сказать что-нибудь в этом духе. Она говорила о единстве мира, о врожденной порядочности деревьев или о том, что слишком немногие люди ценят запах свежескошенной травы. Она считала, что я нуждаюсь в питании для внутреннего «я». Она подарила мне книгу об оригами, хотя до дня моего рождения было еще далеко.
- Я и не знал, что мое внутреннее «я» хочет есть, - сказал я Арту.
«Потому что оно давно умерло от голода», - написал Арт.

«Однажды он на трех шарах проплыл мимо моего дома, прямо над загоном Счастливчика. Счастливчик целыми днями сидел там и исступленно лаял на проходивших мимо. Все пространство загона он вытоптал, превратив газон в глинистое месиво, и усеял кучками дерьма.
«Бедняга. В каких условиях ему приходится жить.»
- Да высуни же свою башку из задницы! – сказал я. – Если бы существа вроде Счастливчика вырвались на свободу, они бы изгадили все, а не только свой загон. Он не хочет жить по-другому. Дерьмо и грязь – для него это воплощение райского сада.
«Я КАТЕГОРИЧЕСКИ не согласен.»
Так написал Арт, но моя точка зрения по данному вопросу не смягчилась и по прошествии времени. Я твердо уверен: как правило, существа вроде Счастливчика – я говорю и о собаках, и о людях – слишком часто оказываются на воле, а их идеал – мир грязи и фекалий. Там нет места Арту и подобным ему людям, нет места разговорам о книгах, о Боге или о вселенных за пределами нашей вселенной, а единственное средство общения – истерический лай голодных и обозленных псов.»

«Ты знаешь, что люди сумели добраться до ближнего космоса без ракет? Чак Йигер улетел на скоростном самолете так высоко, что начал падать – падать вверх, а не вниз. На той высоте гравитация не действовала на самолет, и он начал вылетать из стратосферы. А небо стало бесцветным. Как будто голубое небо – это лист бумаги, в центре которого выжгли дыру, а за той дырой сплошная чернота. И все в звездах. Только вообрази себе, каково это – падать ВВЕРХ.»
Вторая записка была попроще:
«С меня хватит. Серьезно – больше не могу. Я все время плохо себя чувствую, и мне это ужасно надоело. Это не жизнь.»
- Нет, - пробормотал я. В глазах у меня защипало. Набухли и покатились по щекам слезы. – Ты поправишься.
«Я так не думаю. И вопрос не в том, умру ли я. Вопрос в том – где. И я решил. Хочу проверить, высоко ли я смогу взлететь. Хочу узнать, правда ли это. Правда ли, что небо на самом верху открывается.»
Не помню, что еще я ему говорил. Много всякого, наверно. Я говорил и говорил, пока мои просьбы не переросли в невнятные беспомощные всхлипы. Он обнял меня своими мягкими пластиковыми руками и держал, пока я плакал, уткнувшись лицом ему в грудь.
Потом он забрал у меня шары и обвязал нитки вокруг одного запястья. Я взял его за другую руку, и мы дошли до края воды. Море было таким холодным, что у меня заныли кости ног. Я приподнял Арта и крепко сжимал его обеими руками, пока он не пискнул печально. И затем я развел руки. Я отпустил его. Надеюсь, что в ином мире, если он существует, нас не будут судить слишком строго за поступки, совершенные на этой земле, - по крайней мере, простят нам ошибки, сделанные из любви. Я не сомневаюсь, что это грех – позволить такому человеку уйти.
Он поднялся, и воздушный поток развернул его так, что он смотрел на меня, взлетая все выше и выше над волнами, с левой рукой, вытянутой вверх привязанными к запястью шариками.
Я сидел на берегу и смотрел, как он улетает. Я смотрел до тех пор, пока не перестал отличать его от чаек, круживших над водой в нескольких милях от берега. Он стал еще одной черной точкой в небе. Я не двигался. Я не знал даже, смогу ли я встать. В конце концов, горизонт окрасился розовым, а голубизна над моей головой потемнела. Я откинулся на спину. На черное безбрежье неба высыпали звезды. Я наблюдал за ними так долго, что у меня закружилась голова, и я вообразил, как отрываюсь от земли и падаю вверх, прямо в ночь.»