Книжный столик

[soliden]

Сейчас и про собачек накатаю. Цитатно. Несколько объемно, потому как я не комментирую...

"Вместо суровой прозы я вынужден был заняться кинокомедией в подмосковном доме творчества в обществе двух собак и одного незнакомого литературоведа. Некоторые симпатичные черточки для положительных героев моего сценария я брал у этих собак - Шалопая и Рыжего. Дело в том, что собаки, как и мои киногерои, дружили, были закадычными приятелями и полными противоположностями.
Рыжий был флегма и поэт, еще молодой, узкий в кости, изящный. Одно ухо, перешибленное или перекусанное, висело на глазу бархатным клоком, лоб широкий, глаза светлые, брови темные, соболиные, седина только появлялась на загривке.
Шалопай был уже в возрасте, сугубый практик, умудривший свой дух не поэтическими размышлениями, а бесчисленными драками. Он имел мощную грудь, длинную шерсть, густую и жесткую, с сильной проседью, особенно заметной на шрамах.
Оба были чистокровными дворнягами и не имели официального статуса, жили при доме творчества - и все тут.
Шалопай вечно хотел есть и потому иногда подхалимничал Рыжий ради куска не ударял пальцем о палец. Даже по утрам встречал с равной флегматичностью: покажись я с едой или с пустыми руками...
Затем давалось благодарное представление. Это были радостные минуты прыжков, верчений и неожиданных окаменевших поз-пауз... Если я брал палку и предлагал прогуляться, то псы в восторге прыгали на меня, пачкая плащ тяжелыми лапами и мокрыми мордами, а затем изображали схватку гладиаторов, вероятно давно с другими временными хозяевами отрепетированную... Потом мы шли гулять в позднюю московскую осень.
Иногда с нами отправлялся знаменитый литературовед, знаток западноевропейских культур, автор тонкой и умной книги об особенностях современного поэтического мышления - хилый, как в народе говорят, "соплей перешибешь" старичок лет шестидесяти пяти.
...Оказалось, он придумал страшное оружие. Побледнев от волнения и понизив голос, литературовед спросил, слышал ли я о случаях распространения звука в океанских толщах на гигантские расстояния. Я про это слышал. Тогда он рассказал, что ему пришла идея - сводить экипажи вражеских субмарин с ума с помощью мощного берегового излучателя.
Сперва я решил, что он шутник, но скоро понял, что старикан просто маньяк-физиоман, то есть мужчина без технического образования, но с неудержимой тягой к изобретательству... И потому, когда мы с ним пошли гулять в сопровождении Рыжего и Шалопая, я со всевозможной деликатностью и осторожностью объяснил, что подлодки имеют корпус, который не только противостоит забортному давлению, но еще должен не выпускать из подлодки звуки, дабы не демаскироваться, и потому пробить шкуру лодки наружным звуком - дело опасное: генератор звука будет такой мощности, что своим излучением в первую очередь уничтожит сам себя и свою обслугу. Гуманитарий смотрел недоверчиво и ухмылялся мягкой ухмылкой детоубийцы. Конечно, он изобретал оружие против вражеских подводников, но в моем подсознании хранились подводные команды: "В носу! В корме! В отсеках! На койках лежать! Слушать!" И я хорошо помнил мертвый шорох распираемых внутренним давлением консервных банок аварийного запаса, когда лодку проверяют на водонепроницаемость и выкачивают из отсеков воздух; и бесшумность, с которой течет с торпеды ее торпедный холодный пот в твою койку; и ниагарский шабаш, с которым за жестким корпусом бушует океан, врываясь в балластные цистерны. И я видел, как поднимают затонувшую лодку, и как ведут ее на понтонах, и вводят в док, и как уходит из дока вода, а из лодки она все продолжает литься и падать на дно дока с монотонностью и скорбью глухонемого мычания; и люди в масках опускаются в мокрые отсеки и выдают в люки то, что осталось от Степанов и Петь, чтобы похоронить их там, куда не ступает нога непосвященного, и подводники возносятся над морем и лежат под ранжирными плитами - вечные матросы, старшины и лейтенанты... И так как все это хранилось в моей памяти, то направление изобретательства литературоведа мне не очень понравилось.
... вот так мы распрощались. И я пошел в последний раз прогуляться с товарищами-собаками. У меня сердце разрывалось от тоски при мысли о нашей разлуке. Удивительно я привык к Шалопаю и Рыжему а этот месяц. Но поделать ничего нельзя было. Я уезжал по вызову отдела кадров нового, только образующегося пароходства.И меня отправляли в рейс дублером капитана на полгода.
Их убили через несколько дней после моего отъезда.
Физиоман-литературовед проел плешь администрации жалобами на ночной лай и санитарные нарушения со стороны бесхозных собак.
Собак поймали, связали, морды им обмотали тряпками, а потом сбросили в подвал, где они провалялись сутки в ожидании специальной машины-душегубки, которая и отвезла их на мыловаренный завод."
Виктор Конецкий. "Начало конца комедии".