Книжный столик

[Аглая]

Еще порция прекрасного...

"Диккенсу не повезло - и как писателю, и как моралисту. Причина проста: ни одно из двух направлений критики, царивших позже, его не оценило. ...Реалисты, вооружившись документами, заявили, что многие персонажи и сцены у него совершенно немыслимы, и почему-то вывели отсюда, что книги его - не литература. Книги эти, на их взгляд, "не такие, как жизнь", - значит, и говорить не о чем. Реалисты победили, но недолго радовались они победе, если вообще были способны радоваться. Вскоре родилась другая, символическая школа критики. Люди увидели, что надо глубже и тоньше понимать слова "как жизнь". Улицы - не жизнь, города и цивилизации - не жизнь, даже лица и голоса - еще не жизнь. Жизнь - внутри, ее еще никто не видел.
...Казалось бы, славе Диккенса это должно было пойти на пользу. Ведь Диккенс - "как жизнь" в самом точном смысле слова; он сродни тому, что правит жизнью человека и мира; он - как жизнь хотя бы потому, что он живой. Книги его - как жизнь, потому что как и жизнь они считаются только с собой и весело идут своим путем. И Диккенс, и жизнь беззаботно творят чудовищ; жизнь от переизбытка сил создала носорога, Диккенс - мистера Барнсби. Не то искусство похоже на жизнь, которое ее копирует, - ведь сама она не копирует ничего. Искусство Диккенса как жизнь, потому что, как и жизнь, оно безответственно и невероятно.
Однако, перемена мнений не пошла Диккенсу на пользу; возвращение романтизма почти не помогло великому романтику. Немилость, в которую снова впал Диккенс, проще всего объяснить так: он преувеличивал не то, что принято теперь преувеличивать.
Преувеличение - синоним искусства.. Диккенс же преувеличивал то, что нам непонятно. Истина, которую он выражал столь причудливо - старый мятежный дух неограниченных возможностей и буйного братства. А мы отвергаем его преувеличения, так как сами в должной мере не чувствуем ничего похожего. Нам неприятно видеть преизбыток того, чего нам недостает. Все мы точны и научны, когда речь идет о чем-нибудь чуждом нам... Но стоит нам поверить во что-то, и мы преувеличиваем. Многие относятся к преувеличениям так: они, к примеру, позволят подчеркнуть скепсис, потому что в скепсис они верят, но не позволят подчеркнуть твердую убежденность. Если вы опишете кротчайшего из кротких, они ощутят привкус лжи, но буйство отчаяния окрестят "темпераментом". Если моралист изобразит весь ужас разврата, они не поверят и скажут, что не так уж страшен черт. Если же пессимист вовсю распишет уныние, они ничуть не усомнятся в этой мрачной психологии и не подумают спросить, так ли черны даже черти.
Они знают, что есть такая тоска, которую выразишь только гротеском; они не знают, что есть такая же радость. Они знают, что душа бывает в таком унынии, когда ей видятся синие лица трупов, о которых писал Бодлер; они не знают о том веселье, что чувствует душа, видя синее лицо майора Бэгстока. Каждому настроению соответствует что-нибудь невероятное. Каждый ход мысли может кончиться самозабвением, и все дороги ведут в сказочное царство. Но мало кто заходит по дороге Диккенса так далеко, чтобы увидеть место, где смешные и мещанские домики преисполнены поэзии. Люди не знают, куда может завести здоровый и бодрый дух.
...Сам я верю, что славный мир, созданный его волей, еще вернется к нам, ибо он сродни таким насущным реальностям, как утро или весна."

Г.К.Честертон. "Чарльз Диккенс".