Из дневников Чуковского.
"Был вчера Коля. Хочет писать роман - авантюрный, о пиратах. Я думаю - напишет хорошо: он еще не вышел из того возраста, когда любят пиратов."
"С Бобой занимаюсь упорно. Он два года изучает французский язык, а до сих пор не знает, как по-французски я, ты, не знает родительного падежа и запас слов у него не больше, чем у того, кто учится два дня. Удивительная неспособность к изучению того, что ему неинтересно."
"Больше всего меня удивил и обрадовал роман. Чувствуется, что Коле его труднее не писать, чем писать."
"Жизнь она ведет фантастическую: ни секунды зря, все распределено, с утра до ночи чтение, зубрежка, хождение в библиотеку и пр."
"...молодой Комаровский, автор большой поэмы, которая поразительна тем, что не похожа на "Двенадцать" Блока."
"Я удивлялся, как нынешние дети смотрят фокусы: для них фокусник - жулик, враг, которого нужно разоблачить и победить."
"Бабушка привезла с собою - для меня чашку, для Коли сахарницу и щипчики, для Муры елочные игрушки и проч. и проч. Но больше всего она привезла целые пригоршни прошлого, которое разожгло и разволновало меня до слез."
"Были с Тихоновым в цензуре. Мы указали Быстровой... что дико запрещать книгу, которая вся по отдельным листам была разрешена цензурой. Быстрова потупила глаза и сказала: "Ваш журнал весь вреден, не отдельные статьи, а весь, его и нужно весь целиком вычеркнуть. Разве вы можете учесть, какой великий вред он может причинить рабочему, красноармейцу?"
"Ольдор, после своего скандального процесса обвиненный в садизме и разврате, уехал в Москву хлопотать перед сильными мира сего. Пошел к сестре Ленина, Марии Ильиничне. Рассказал ей, конфузясь: "Про меня вот говорят, будто я ходил в дом свиданий..." Та пришла в ужас: "Товарищ Ольдор, мы вам доверяли, а вы ходили на свидания с эсерами и меньшевиками!" Так до конца и не поняла, что такое дом свиданий."
читать дальше
"Цензор Острецов зачеркнул мои стихи и написал свои - прежде, кажется, никогда еще не было, чтобы цензора писали стихи вместо авторов!"
"Майский - бывший меньшевик, и как всякий бывший меньшевик, страшно хлопочет перебольшевичить большевиков."
"Замечательнее всего то, что свободы печати хотят теперь не читатели, а только кучка никому не интересных писателей. А читателю даже удобнее, чтобы ему не говорили правды. И не только удобнее, но, может быть, выгоднее."
"Я еще не уехал в Финляндию, а уже начинаю скучать по Питеру, по детям, по жене. Тоска по родине впрок!"
"Вылезло, как из ямы, былое и зачеркнуло собою все настоящее."
"Он вообще весь нездешний. Вошел в комнату - и вместе с ним вошло нездешнее, словно ветер ворвался в комнату, южный и волнующий."
"С Тихоновым нельзя вести разговор на заурядные темы, он весь в каких-то странных книгах, странных темах, странных анекдотах и стихах."
//Маршак// "Я очень стараюсь его полюбить. И не могу. Житкову это сразу удалось, а я уже третий год стараюсь."
"Какая быстрота, какая предупредительность! Чтобы добиться разрешения, нам приходится по три недели обивать пороги Главлита, а запретили - еще раньше, чем мы обратились к ним с этой книгой."
"На каждого писателя, произведения которого живут в течение нескольких эпох, всякая новая эпоха накладывает новую сетку или решетку, которая закрывает в образе писателя всякий раз другие черты - и открывает иные."
"В воскресенье был у меня Бабель. Я спросил его:
- У вас имя-отчество осталось то же?
- Да, но я ими не пользуюсь."
"Мы с Мурой в одно из воскресений пошли гулять, и она сказала, что ей все кругом надоело, и она хочет "в неизвестную страну".
"Умер Котляревский. Я вчера сказал об этом Саитову. Он сказал:
- А Ольденбург жив! Интриган.
Был на панихиде - душно и странно. Прежде на панихидах интеллигенция не крестилась - из протеста. Теперь она крестится - тоже из протеста. Когда же вы жить-то будете для себя - а не для протеста?"
"Это почти невозможное счастье: напечатать о том, что любишь."
"Пишу, а птицы поют, как будто что-то кому-то интересное рассказывают."
"В Гублите запретили "Муху-Цокотуху". Товарищ Быстрова очень приятным голосом объяснила мне, что комарик - переодетый принц, а Муха - принцесса. Это рассердило даже меня. Этак можно и в Карле Марксе увидеть переодетого принца! Я спорил с нею целый час, но она стояла на своем. Пришел Клячко, он тоже нажал на Быстрову, она не сдвинулась ни на йоту и стала утверждать, что рисунки неприличны: комарик стоит слишком близко к мухе, и они флиртуют. Как будто найдется ребенок, который до такой степени развратен, что близость мухи к комару вызовет у него фривольные мысли!"
"Мне рассказывала писательница Василькова-Килькштет, что у нее имеется следующее удостоверение, выданное ее канарейке: "Сия канарейка лишена 75% трудоспособности, страдает склерозом, заслуживает пенсии по 10 разряду". Это удостоверение выдали ей по рассеянности: пошла хлопотать о канарейке и о себе мать Георгия Иванова, очень сумбурная женщина - и перепутала."
"Венгеров, умирая, просил Тынянова и Томашевского: "Поговорите при мен о формальном методе."
"На мелкобуржуазную мужицкую душу не так-то легко надеть социалистическую перчатку. Я все ждал, где же перчатка прорвется. Она рвется на многих местах - но все же ее натянут гениальные упрямцы, замыслившие какой угодно ценой осчастливить во что бы то ни стало весь мир."
"Уволен Острецов, глава Гублита. Даже на этой должности он умудрился остаться персонажем Маяковского."
"Теперь дело сложилось так, что всякое творчество отнимает у каждого 1/10 энергии, а 9/10 уходит на защиту своих творческих прав."
"Он молод, талантлив, силен и красив - но талант у него 3-го сорта: на все руки. Он и на пианино играет, и поет, и рисует - при полном отсутствии какой бы то ни было внутренней жизни. Стихи у него так и льются, совсем как из крана."
"Сейчас выбежала ко мне Мурочка. Она учится прыгать через скакалку. Я даю ей уроки - теорию и практику этого дела."
"В чем самоощущение старика? Мое мясо стало невкусным. Если бы на меня напал тигр, он жевал бы меня безо всякого удовольствия."
"Ах, если бы кто-нибудь взял меня за руку и увел меня прочь от меня самого."
"Лившиц сказал: "В сущности только мы двое честно отнеслись к войне: я и Гумилев. Мы пошли в армию - и сражались. Остальные поступили, как мошенники. Даже Блок записался куда-то табельщиком. Маяковский... но, впрочем, Маяковский никого не звал в бой."
//Сейфуллина// "Ярость у нее ежедневная, привычная - ее любимое состояние."
"Сейфуллина была в Лувре. "Венеру Милосскую видела - очень понравилась - и вот привезла снимок". Снимок большой и повешен он у нее над кроватью Правдухина под портретом Ленина. "Первый раз - такое сочетание!" - говорит Правдухин."
"Вчера мне нужно было два раза поднимать Муру с постели, я брал ее на руки с ужасом. Она такая легкая и даже не худая, а узенькая. Никогда не видел я таких узких детей. Купил Мурке двух белых мышек и террарий. Она сразу влюбилась в них и, глядя на них неотступно, прошептала: "Если бы не мышки, я бы уже умерла."
"Теперь я вижу, что отдыхать мне нельзя, мне нужен дурман работы, чтобы не видеть всего ужаса моей жизни. Когда этого дурмана нет, я вижу всю свою оголтелость, неприкаянность..."
"Зощенко: - Боже, какие дурацкие получаю я письма. Один, например, из провинции, предлагает мне себя в сотрудники: "Я буду писать, а вы сбывайте, деньги пополам." И подпись: "С коммунистическим приветом". Хорошо бы напечатать собрание подлинных писем ко мне - с маленьким комментарием, очень забавная вышла бы книга."
"- Какой вы счастливый! - сказал Зощенко, когда мы вышли. - Как вы смело с ними со всеми разговариваете."
"Слонимский рассказывал о Париже, о том, что у него в семье: Зина - большевичка, Минский - большевик, сестра - монархистка, брат - контрреволюционер, Изабелла - контрреволюционерка, и когда они садятся рядом, выходит очень смешно. А мама меняет фронт ежеминутно, в соответствии с собеседником."
"Купил на последние деньги Коле, и Лиде, и Муре шоколаду. Коля ел его - словно слушал стихи."
"Встретил Гуковского. Очень мрачен. Будто перенес тяжелую болезнь.
- Что с вами?
- Экзаменовал молодежь в Институт Истории Искусства.
- И что же?
- Спрашиваю одного, кто был Шекспир? Отвечает: "немец". Спрашиваю, кто был Мольер? А это, говорит, герой Пушкина из пьесы "Мольери и Сальери".
Понятно, заболеешь."
"Завтра Новый год. Если мое здоровье пойдет так, я не доживу до 1927 года. Но это все равно. Я чувствую не то, что у нас уже 1926-й, а то, что у нас еще 1926-й, я смотрю на нас, как на древних, я думаю, что подлинная история человечества начнется лишь с 2000-го года, я вижу себя и всех своих современников написанными в какой-то книге, в историческом романе из давней-давней эпохи."
-
-
06.02.2015 в 18:08-
-
06.02.2015 в 18:16-
-
06.02.2015 в 18:25-
-
06.02.2015 в 18:32-
-
07.02.2015 в 09:10