Книжный столик

[Аглая]

Из переписки братьев Булгаковых. 1822 год.

"Шимановская едет завтра в Варшаву, но уже не в дилижансе, к величайшей радости Серапина и проводников. Ну уж капризница, как всякая красивая женщина, хотя с уменьшением красоты должны бы уменьшиться и капризы. Впрочем, она сама не догадается, а кто ей скажет, что в сорок лет она уже не то, что была?"

"Вот тебе на! Новое симпатическое лекарство от клопов, и одно слово! Хорошо, сургин. Да где его написать, чем, на каком именно месте, какими словами, крупными или мелкими? Прошу на все ответить исправно и аккуратно, это не безделица. Дадим же мы клопам!"

"Вот каково расстояние до Америки! Кто два раза оттуда возвратился, как будто один раз воскрес."

"Вчера было явление очень необыкновенное и всех очень утешавшее. Пустили в Марьиной роще большой шар, кажется, с козлом или кошкою - не знаю, только шар этот взял направление через Кремль и величественно летел над головами всех гулявших в саду, но в большой вышине; однако же, очень хорошо был виден, и приметно было, что нечто, в нем сидевшее, его колебало. Довольно забавно было видеть более 2000 человек, кои, вместе того, чтобы прогуливаться, остановились, изогнулись, подтянули зады, выставили животы, смотрели в небо и следили за движениями сего великолепного шара."

"Ризнер едет во Францию. Портрет во весь рост графини - картина прекрасная, осталась у него на руках. Граф не отдает условленных 4000, а живописец без денег не дает портрета. Теперь Ризнер продает графиню за 2500 кому годно. Князь Сергей Гагарин предлагает 1500. Куда весело будет Потемкину видеть портрет своей жены в спальне Гагарина или другого молодого человека!"

"Умей себя ограничить мотовством только, так славно можно прожить в Париже и славное дать воспитание детям: там хоть кого выучат петь и танцевать."

"О Дмитриеве все слухи кончатся его к вам возвращением. Москва точно не верит никогда, чтоб человек егал или по собственным своим делам, или посмотреть на своих друзей в Петербург; всех подозревают в видах."

"Буду брать всякий день ванны какие-то с солью; того и гляди, что сделаюсь ветчиною или, по крайней мере, солониною."

"В Лозанне бы он разорился, ибо в маленьком городке русскому человеку нельзя так спрятаться, как в Париже, где он может жить скромно и весело."

"Мне в Париже один старый англичанин, человек очень умный, сказал: "Обязанности, заботы и труды главного министра в Англии столь тяжки, что человек не может долго выдержать и либо с ума сходит, либо умирает преждевременною и насильственною смертью."

"Такой человек не мог не иметь истинных друзей, умевших его ценить. Друзья - сокровище, коим пользуются только добродетельные люди."

"Какой граф Толстой умер? Не тот ли, что все ездил в театр с Юсуповым? От французов ускакал хоть верхом, а от смерти не уйдешь!"

"Невский проспект будет освещен газом, везде копают, проводят трубы; говорят, что это делается акциями; но не знаю, какие у компании условия с правительством."

"Ты спрашиваешь, довольно ли найдется в батюшкиных бумагах материалов для написания его жизни? Конечно, нет! Ибо в 1808 году батюшка сжег множество бумаг. Кажется, Николай Богданович Приклонский спросил: "Зачем? Тут множество должно быть любопытного." Но батюшка отвечал: "Конечно, но лучше концы в воду!"

"Что говорить о доблести Констана, который только и дерется на дуэлях? Он хром, уже не может стоять и был вынужден улаживать последнюю ссору, сидя на стуле; поскольку обмен выстрелами никого не ранил, злые шутники уверяют, что под ним были убиты два стула."

"Сухозанет сказал нам анекдот, доказывающий, до какой степени может простираться скупость. Женщина одна, имевшая сына, которого очень любила, служившего офицером и женатого, умирает, не оставив ему почти ничего. Девять месяцев после того служанка просится на волю, ее не пускают; но она обещает, если отпустят, открыть важную тайну. Хотели от нее узнать ее, но она не соглашалась иначе. Воля обещана. Что же она сказала сыну? "Матушка ваша, чувствуя себя при смерти, призвала меня, взяла с меня клятву, что исполню ее волю и никому о ней не скажу. "Вот, - говорит, - в чем моя воля: чтобы эту подушку положить в гроб мне под голову". Так и сделалось. Матушка ваша копила всегда деньги, я видела иногда, что она зашивала сама подушку; там, верно, деньги; иначе бы где им быть? Так вы попытайтесь." Сын точно удивлялся, что матерью так мало оставлено, пошел к архиерею; долго эта история продолжалась, наконец архиерей согласился, вскрыли гроб, вынули подушку и в ней нашли 380 тысяч ассигнациями. Это было где-то в губернии, но где, я не вслушался. Какова скупость? Не забудь, что старуха любила сына, сокрушалась о нем, но не могла, даже после смерти, расстаться с деньгами, между тем, как при ее жизни он все был в нужде, а она о сем горевала."

"Равнодушие наше к австрийскому владычеству в Италии меня удивляет. Зачем не вознаграждаемся мы влиянием в турецких и греческих делах? Впрочем, сужу я как слепой. До сих пор все оканчивалось всегда к славе и выгодам России; кормчий у нас тот же, так можем быть покойны."

Comments

[*Senerin]

"Вот каково расстояние до Америки! Кто два раза оттуда возвратился, как будто один раз воскрес."

Вспомнился очерк Чарльза Лэма "Дальние корреспонденты", как оказалось того же (1822) года - про то, каково писать письма в Австралию (прошу прощения за длинную цитату, всегда любила этот момент)):

"Хмурые просторы морей меж нами подавляют воображение. Трудно представить себе, что мои каракули смогут когда-нибудь через них перебраться. Рассчитывать, что твои мысли смогут жить так далеко - тут нужна своего рода самонадеянность...
Какую несусветно дикую шутку сыграл я с вами приблизительно три года назад, написав, будто Уилл Уэзеролл женится на служанке! Вспоминаю, что я глубокомысленно спрашивал вас, как нам подобает её принять, ибо жену Уилла никоим образом невозможно отвергнуть; вспоминаю и ваш не менее серьезны ответ по этому поводу; с какой чуткостью советовали вы нам избегать при этой даме бесед на литературные темы, предостерегая одновременно и от разговоров с нею о том, что слишком явно в пределах её разумения; вспоминаю и обдуманное суждение, или, вернее, мудрую неокончательность вашего решения насчет того, прилично ли говорить о таких предметах, как вертелы и совки и швабры, и не будет ли сознательное умолчание об этих вещах выглядеть ещё хуже, чем упоминание их при случае; насчёт того, как подобает нам держаться с нашей служанкой Бекки в присутствии миссис Уильям Уэзеролл, и не проявим ли мы большую деликатность и более глубокое уважение к жене Уилла, если станем при ней, как обычно, ворчать на Бекки или будем, напротив, обращаться к ней с особо почтительной вежливостью, как к личности весьма достойной и лишь прихотью судьбы обреченной на низкое положение. Тут были, сколько я помню, обоюдоострые трудности, которые вы любезно обрисовали мне с точностью законника вкупе с мягкостью друга. Я втихомолку посмеивался над вашими торжественными увещаниями, как вдруг! пока я гордился тем, как ловко провел вас в Новом Южном Уэльсе, дьявол в Англии, ревнуя, быть может, ко всем чадам лжи, кроме собственных, или действуя по моему примеру, в самом деле толкнул нашего друга (всего три дня назад) к заключению брака, который я только вызвал их небытия, чтобы потешить вас. Уильям Уэзеролл женился на служанке миссис Котерел. Но как вы видите, дорогой Ф., главнейший смысл всего этого в том, что мои новости станут для вас историей, которую я нисколько не притязаю писать, да и читать не очень-то жажду. Только прорицатель может надеяться быть правдивым, если ведёт переписку на столь почтительном расстоянии. Право, лишь два пророка могли в таких условиях успешно обмениваться вестями, ибо эпоха писавшего (Аввакума) совпадает с подлинным настоящим временем получателя (Даниила); но мы не пророки".

[Аглая]

*Senerin,

если ведёт переписку на столь почтительном расстоянии.

Ну, в то время даже и не на таком почтительном расстоянии, люди часто получали корреспонденцию всю скопом...