Из мемуаров госпожи Ремюза.
Бонапарт: "Милосердие, собственно говоря, такая ничтожная, маленькая добродетель, если она не опирается на политику."
"Ничто так не опасно для правителей, как видеть, что талант облекает их злоупотребление властью цветами красноречия."
"Талейран видел положение дел и пренебрегал излишними разговорами, потому что они могут удовлетворить только совесть."
Бонапарт: "Существуют люди, которые не умеют носить свою славу."
Бонапарт: "В политике смерть, которая даст покой, не преступление."
Бонапарт: "Я всегда видел правильный подход в идее Александра вести свое происхождение от богов."
Бонапарт: "Чтобы быть великим человеком в какой бы то ни было области, надо действительно создать часть своей славы и поставить себя выше событий, которые создаешь."
Бонапарт: "Поверьте мне: мы в наших верованиях являемся отчасти жертвами писателей, которые нам сфабриковали историю в зависимости от естественной склонности ума."
Бонапарт: "Я пролил кровь, но должен был это сделать; я, может быть, пролью еще, но без гнева и просто потому, что кровопускание входит в состав политической медицины."
"Мое сравнение будет крайне тривиально, но, кажется мне, верно: в характере знатных вельмож есть что-то кошачье, - они привязываются к дому, кто бы ни был хозяин, живущий там."
"Масса людей отказываются чувствовать там, где не на что надеяться."
читать дальше
"Надо было, чтобы Бонапарт отвлек нас от преступления рядом необыкновенных поступков, которые заставили бы замолчать всякие воспоминания; в особенности он как бы обязался иметь перед нами постоянный успех, так как только успех мог бы его оправдать. Если мы захотим представить себе, по какому опасному и трудному пути с тех пор он должен был идти, мы сделаем заключение, что только благородная и чистая политика, основанная на благоденствии человечества и его правах, - единственная и самая удобная дорога для властелина."
"Он заметил, что чувства не так быстро изменяются, как мнения."
"Министры, лишившись всякой ответственности, становились только первыми канцелярскими служащими и, конечно, заранее предвидели, что Государственный совет, направляемый методически, сделается большим складом, из которого впредь будут лишь извлекать необходимые в каждом случае законы."
"Во Франции трудно противостоять славе, в особенности когда эта слава покрывает и замаскировывает печальную приниженность, на которую каждый видел себя осужденным. Во времена мира Бонапарт давал нам возможность видеть тайну нашего рабства. Но это рабство исчезало, когда наши дети шли водружать наше знамя на воротах всех больших городов Европы."
"В защиту человеческого рода надо сказать следующее: отвращение к преступлению так свойственно нам, что мы довольно легко верим тому, кто признается, что он вынужден это преступление совершить."
"Ремюза всегда был чужд интриг всякого рода, а это почти недостаток, когда живешь при дворе. Известные свойства характера решительно вредят повышению при каком-нибудь властелине. Последние не любят встречать вокруг себя великодушных чувств и философии, которая доказывает душевную независимость вблизи них; они менее всего прощают, если, служа им, люди сохраняют некий способ ускользнуть от их могущества."
"Едва ли какой-нибудь двор мог представить меньше удобных случаев для каких бы то ни было интриг. Все государственные дела сконцентрировались в кабинете императора; о них ничего не ведали и понимали, что никто не может в них вмешаться; никто также не мог похвастаться особенной благосклонностью императора. Исполняя только то, что нам было приказано, мы казались... похожими на машины или даже на изящную золоченую мебель, которой только что украсили дворцы Тюильри и Сен-Клу. Ремесло придворного при Бонапарте сводилось к нулю. Так как они ни к чему не вело, то не имело никакого значения. В его присутствии рискованно было оставаться человеком, то есть проявлять какие-либо из своих интеллектуальных способностей."
"Чтобы дать полезный совет, нужно всегда применяться к характеру лица, которому его даешь."
"Тщеславие есть та человеческая слабость, которая прививается легче всего."
"Часто говорят о похвалах, расточавшихся по адресу Людовика XIV в эпоху его правления; уверена, что, если бы их все собрать вместе, они не составили бы и десятой доли всего того, что выслушал Бонапарт. Я вспоминаю, как во время другого праздника, данного городом в честь императора, уже истощились все надписи, и придумали написать золотыми буквами над его троном слова из Священного Писания: "Я есть сущий", - и никто не был этим скандализирован."
"Ее голубые глаза принимали любое выражение, какое она хотела им придать, только не выражение искренности."
"Опыт показал, что все, или почти все, при дворах является делом случая. Человеческое благоразумие не имеет сил защищаться от него, и избежать всяких толков можно только тогда, когда сам монарх лишен подозрительности. Но император, наоборот, с известной доверчивостью принимал все доносы, особенно те, которые были недоброжелательны; правдивы они были или нет. Самый верный способ приобрести его расположение заключался в том, чтобы пересказать ему то, что говорят, доносить ему о поведении всех."
"В этом мире всегда все устраивается прекрасно, когда касается чего-нибудь дурного."
"Самая обычная лесть, хотя и самая смешная, во все времена заключалась в том, что так как король нуждается в солнце, то и может влиять на его присутствие. Я встречала в Тюильрийском дворце как бы установившееся мнение: если император назначит на какой-нибудь день смотр или охоту, то небо в этот день непременно будет ясным. Это очень подчеркивали, когда такое случалось, и старались не останавливаться на днях туманных и дождливых. Мне хотелось бы, чтобы правители принимали эту наивную лесть холодно, скажу даже - с отвращением, чтобы никто не решался ее возобновлять. Невозможно было сказать, что на Марсовом поле не шел дождь во время распределения орлов; но многие уверяли на другой день, что дождь не мочил их!"
"Эти назначения, эти милости, эти отличия держали всех в напряжении. Толчок был дан: привыкли желать, ждать, постоянно видеть какие-нибудь новшества, каждый день происходило какое-нибудь маленькое событие, неожиданное в подробностях, но ожидаемое благодаря привычке видеть всегда что-нибудь новое. Так император ввел во Франции, а затем и во всей Европе эту систему постоянного возбуждения человеческого честолюбия, любопытства и надежды, и это был один из наиболее ловких способов управлять."