[Аглая]

Д.Б.Мертваго "Записки". Крайне интересный материал. Мемуары государственного деятеля XVIII-XIX века. Мемуары я люблю...
Касательно таких обстоятельных мемуаров, у меня образовался бзик - вот как я не люблю прологи в художественных книгах (и эта неприязнь все усиливается ), так не люблю и начала с самого детства. Наверно, тоже подсознательно воспринимаю эту часть, как пролог. Да и вообще, мало кто (по моим впечатлениям) может изобразить детские годы как-то захватывающе. Разве что опишет с более-менее теплым чувством и юмором... Но все равно хочется, чтобы поскорее началось активное действие!
Но Мертваго в этом смысле бьет все рекорды - у него детство начинается прямо в разгар пугачевского восстания... Точнее, заканчивается. Эта глава сразу вышибает из читателя дух - массовые зверства, травля, кровищща и горы трупов.
Казалось бы, после такого адского начала человек и дальше будет следовать тем же путем - в смысле, займется военной деятельностью, какими-нибудь авантюрами, безумными предприятиями, я не знаю... Но Мертваго стал чиновником. По экономической части. Торговля, госзакупки, снабжение, ревизии и комиссии... Звучит скучно и банально. Но это только если вы не пробовали организовать снабжение армии, лавируя между недостаточным финансированием, обязательным исполнением государевых пожеланий, тупостью начальства, подковерными интригами и постоянной угрозой репрессий по принципу "срочно найти стрелочника и примерно наказать". Ощущения непередаваемые - сплошной экстрим.
Поскольку автор - человек, не склонный к романтизму и поэзии, пишет он, так сказать, чисто конкретно... очень познавательное чтение! Вот так всю жизнь читаешь про то, что "наша часть выдвинулась на рассвете и с боем прорвали укрепления неприятеля", или "после успешно проведенной осады мы взяли крепость", или еще что-нибудь в этом духе, и даже не задумываешься, что если какой-нибудь невзрачный чиновник не организует своевременные поставки того и этого, а также бесперебойное снабжение провизией, то и армия вряд ли куда-то выдвинется, и осады никакой не будет... Вот как-то все время экономика в мировой литературе находится где-то в загоне и за кадром!
В общем, книга для маньяков процедуры.
Язык автора тоже производит впечатление - такой тяжеловесный, старинный стиль... но крайне выразительный. Сейчас-то так не говорят... все как-то нейтрально-обезличенно...

"Всякому известно непостоянство человеческих чувств, и редко кому не приходилось дознать на опыте, как несчастие человека мало занимает людей, мечтающих только о своих забавах."

"Эту записку, написанную на одном листе, Державин отдал Зубову и на другой день меня ему представили. Я введен был в спальню. Я нашел тут множество людей, знатных и в чинах, стоявших раболепно перед фаворитом. Он в халате ходил взад и вперед по комнате, грыз ногти и, кое с кем свысока поговаривая, не дожидался ни от кого ответа. Малорослая с голым хвостом обезьяна прыгала по ширмам и у одного из вельмож испортила буклю, в каковом упражнении по приказанию хозяина он помешать ей не смел. Обезьяна стала приближаться ко мне и пристально на меня смотреть; убоясь, чтоб невольным каким движением не сделать противного боярину, ретировался я не дождав счастия услышать к себе голос человека, от коего просил и ожидал милости и спокойствия всей своей семье."

"Когда присутствующие съехались, то они стали мне говорить о неудовольствиях своих на Обольянинова, потому что не печется он об их счастии, что спесиво обходится и бранные присылает предложения. Просмотрев бумаги, я убедился, что действительно некоторые предложения написаны так грубо, что непристойно хранить подобные документы в архиве; ему отвечают так же; дела совсем недвижимы."

"Я знал, что все зависит от каприза, и, следовательно, нет ничего верного. Но сия самая ненадежность, подвергающая людей ежеминутной перемене, дает возможность каждому войти на стезю знатности."

"Жена Вязмитинова, гораздо моложе и глупее его и не воспитанная в хороших правилах, созналась мне, что ей нравится один полубоярин, глупый, как и она, но живший роскошно и дававший праздники. Сначала из шутки слушал я эти объяснения и учил ее, каким образом пользоваться приятностями жизни, не возмущая домашнего покоя; но вскоре, не знаю, как, я сделался поверенным в ее любовных интригах, которые могли дурно кончиться."

"Провиантские комиссионеры, надеясь получить хлеб из сельских запасных магазинов, не сделали достаточного заготовления провианта для продовольствия войск, расположенных на линии. Казенная палата при производстве торгов думала только о собственных своих выгодах. Дело замедлялось еще и оттого, что генерал-губернатор был в то время в другой губернии, вверенной его начальству; цены, состоявшиеся на торгах, были высоки и не могли быть утверждены, а между тем проходило время, удобное для перевозки хлеба. В этом положении дела генерал-губернатор узнает, что оказался недостаток провианта в одной из пограничных крепостей по неимению в магазине налицо того количества хлеба, которое значилось по ведомостям. Гарнизон вышел из повиновения, отправился в ближние башкирские деревни и награбил там скота и съестных припасов. Это происшествие встревожило Вязмитинова. Он бросил все дела и прискакал в Уфу, послав приказание провиантскому комиссионеру, имевшему пребывание в той приграничной крепости, явиться к нему. Генерал-губернатор, человек немолодой, слабого здоровья и до такой степени осторожный, что можно назвать его трусом, заболел от беспокойств душевных и телесных."

"Через несколько дней, познакомясь с делом, я писал Обольянинову, что, желая быть полезным в должности, на которую определен по его представлению, и споспешествовать его славе и намерениям, стремящимся к добру, я осмелился составить записку о настоящем положении провиантского департамента и изложить меры, которые нахожу возможными для приведения дела в порядок. В этой записке я объяснил необходимость иметь ясное понятие о состоянии всего государства, составить верную карту с описанием судоходных рек и каналов, утвердить штат департамента и написать инструкции с изъяснением обязанностей и прав каждого места и лица. Обольянинов поручил мне написать положение об устройстве департамента, прислал карту соединения Балтийского моря с Каспийским, взятую им из кабинета государя, изволил купить атлас Российской Империи и приступить к сочинению предложенной мною карты о судоходных реках."

"Генерал-прокурор пленился красотою Вязмитиновой, и люди, готовые угодить сильному боярину, стали для свидания его с нею давать праздники и сделались его друзьями. Почти ежедневно бывая с ним в обществе, я, к несчастию, мог видеть, как человек, обязанный заниматься государственными делами, от которого и по знанию и по особенной к нему доверенности государя зависит благополучие и несчастие многих, убивает время в платонической любви к молодой женщине, не имеющей и понятия о его обязанностях. Ребяческие ее требования он исполнял беспрекословно, часто не занимался делами или оканчивал их кое-как, спеша по приказанию ее приехать к ней, чтобы взглянуть на начатую ею картину или новый узор, и просиживал иногда до двух часов пополуночи.
Положение мое было несносное. Надобно было иметь большую осторожность, и не знаю, что удерживало меня оставить этот дом. Обольянинов, бывший тогда в большом гонении, стал уважать меня еще более, хотя выговаривал мне, что от вечеров и ужинов расстраиваю я свое здоровье; и несмотря на то, что со всею откровенностию я рассказывал ему и многим, что генерал-прокурор никогда не говорит о делах и, как кажется, об них и не думает - никто не хотел верить моим словам."

"Много времени прошло в неизвестности; переменчивый нрав государя заставлял нас задумываться."

"Время это было самое ужасное. Государь был на многих в подозрении. Тайная канцелярии была занята делами более вотчинной... Словом, ежедневный ужас. Начальник мой стал инквизитором, все шло через него. Сердце болело, слушая шепоты, и рад бы не знать того, что рассказывают."

"Я не хочу богатства, совсем не желаю; следовательно, может ли быть сносно всякой день видеть воров, чувствовать воровство и знать наверно, что никакого нет способа не только искоренить, ниже умерить оного?"

"Признаю Божеским промыслом, что всегда обстоятельства поставляли мне препятствия возвышаться прежде, нежели научусь быть тем, чем сделаться должен."

"...Причем изъяснил, что губернатором быть не могу, потому что небогат, жалованья мало: неприличное содержание унижает начальника и делает ему разные неудобства при исполнении его должности."

"... не имею никаких видов по службе, кои в самодержавном государстве часто в большой цене ходят, хотя очень часто ложною монетою являются."

"Когда жил в Перекопе один, не было у меня ни одного человека, с коим бы одно слово кроме соляных дел сказать было можно."

"Двор, окружающее его и всех действующих лиц увидел я новых и совсем другим манером поступающих. В течение менее двух лет отсутствия моего из Петербурга столько сделалось перемены, что, кажется, надобно бы было сто лет. Образ жизни, порядок в делах, обхождение начальников с подчиненными, все новое, все мне необыкновенное. Ко всему надобно стало применяться и самому совершенно перемениться."

"Семена зла, гнездящиеся в сердцах и умах их, подобно морозу скрепляемы были строгостию тогдашнего правления. Надобна была теплотворная кротость, чтобы возникли они и явились на поверхность с плодами."

"Войны жаждущие обыватели опасны в крае, где от волнения народного находится сумнение."

"Кажется, побеждены они не калеными ядрами, а светящимся металлом. Золотой дождь и в баснословные времена много чудес делывал."

"Крепость Сукум и владения абазинского князя граничат с Мингрелиею. Качество земель его и повиновение к нему народа открывает пространное поле к изобретениям полезного для России."

"Индия есть магазин с сокровищем. Обережение и разорение ее суть предмет, для коего и истощаются силы двух равносильных держав; равность их сил, может быть, долго не даст нам видеть падение того или другого. Турция, будучи морская и сухопутная держава и в обеих сих частях до истощения ослабевшая, не может противустать ни тому, ни другому. Ей надобно держаться крепче к России. Пусть у Египта дерутся англичане с французами: уж ей перестало быть стыдно видеть театр войны у себя."

"Всякое дело судится по образу мыслей того времени, когда оно в ходу."

"Происшествия в минувших временах доказывают, что сила русского оружия всегда и везде все сломляла, но недостаток продовольствия войск остановлял успех и принуждал обращаться к требованиям умеренным."

"Попов, прочитав записку, с жаром говорил, что на первом шагу стараюсь я, приискивая затруднения, делать противное государю. Но я сказал, что если за еще предварительное о трудностях объявление государь прогневается и меня накажет, то буду я считать таким точно несчатием, как случается быть убиту громом; но буде допущу до времени совершенного расстройства, ничем поправленным быть не могущего, тогда по совести должен буду подписать сам себе смертную казнь."

"Побывая в армии действительно можно было видеть всю неимоверную глупость главнокомандующего. Все успехи происходили от бессилия неприятелей, и что находились в команде его несколько молодых генералов достойных."

"Нет другого средства, как действовать по примеру Наполеона, то есть обратить всех обывателей к составлению подвижного магазина. //для снабжения армии// Но дабы сделать разность между государем законным и силою оружия вознесшимся до сей степени, то надлежит платить щедро, дать льготы, и, чрез то заглуша глас ропота народного, не оставить для историков ужасных следов к описанию."

"По приезде в экспедицию, лишь принялся я рассматривать бумаги, в неделю небыточности моей вступившие, позвали меня в присутствие военной комиссии для слушания дел. Там все, как испуганные козы, на меня глядят и никто спросить ни о чем не смеет. Все, однако же, поздравляют с получением бриллиантовых знаков, освещающих темноту моего грустного состояния."

"На место графа Аракчеева определен военным министром Барклай-де-Толли, человек умный, доброго нрава; но что-то похож более на министрову вдову, нежели на самого министра."

"Заезжает ко мне едущий в Киев Гаврило Романович Державин, правительством недовольный. Сей представляет все в худшем виде, нежели есть на самом деле. Затем вскоре Родион Александрович Кошелев, ласкаемый государем, изображает все на пути к лучшему. Оба они отзывались, что служить мне должно неминуемо, и я должен быть готовым на службу."

"Приближенные графа Аракчеева очень прилежно советовали мне сделать ему визит, уверяя, что он меня примет. Но я сего не сделал, хотя многие из моих родственников мне то советовали. Мне кажется, нужно человеку утвердительно и постоянно показывать себя имеющим характер."

@темы: Книги