Из мемуаров госпожи Ремюза.
"У придворных, если речь идет о честолюбии, все, что вероятно, - непременно уже верно."
"Как бы ни были различные господа. придворные везде одинаковы: страсти те же, потому что их главный движущий мотив - тщеславие, зависть, желание превзойти, страх быть остановленным на своем пути - приводил и всегда будет приводить к одинаковым волнениям. Я внутренне убеждена, что тот, кто, живя во дворце, захочет сохранить способность мыслить и чувствовать, почти всегда будет несчастлив."
"Тогда начались затруднения для Ремюза: как забавлять того, кого Талейран называл "незабавляемым".
//Талейран// "Всегда стараясь быть занятым, он возвращался, чтобы отдаться сну, только тогда, когда был уверен, что сможет уснуть благодаря крайней усталости."
"Фуше ненавидел мелкие интриги, ежедневные подозрения, и именно поэтому его полиция не удовлетворяла императора."
"У Талейрана была серьезная репутация в Европе; знали о его консервативных взглядах, которые казались иностранным правителям достаточной гарантией морали. Император, желая внушить доверие своим соседям, должен был подкреплять свою подпись подписью своего министра иностранных дел."
"Мне кажется, Европа ошиблась: надо было лучше понять императора и искренне согласиться всегда уступать ему или тогда уже объединиться, чтобы уничтожить его в самом начале."
"Какую муку создал Бонапарт матерям и женам на многие годы!"
"В общем, маршалы не могли пожаловаться, что он не платил им по очень высокой цене. Награды были громадны, а продолжительная война довела их надежды до высшей степени: они не удивлялись, делаясь герцогами и принцами, и кончили тем, что только королевство казалось им достойным завершением их карьеры."
читать дальше
"12 ноября наша победоносная армия вступила в Вену. В газетах были помещены очень подробные рассказы об этом событии. Эти рассказы приобретают особенный интерес ввиду того, что продиктованы самим Бонапартом, а он очень часто любил сочинять после события подробности и анекдоты, которыми желал поразить умы."
"Между тем радость Бонапарта по поводу успехов была омрачена дурным известием: адмирал Нельсон разбил наш флот при Трафальгаре. Французы совершали на море чудеса, но не смогли избежать поражения, действительно ужасного. Это событие произвело в Париже дурное впечатление, навсегда отвратило императора от каких бы то ни было морских предприятий и вызвало в нем такое предубеждение против французского флота, что с этого времени не было никакой возможности добиться от него какого-нибудь интереса или внимания к нему. Напрасно моряки и военные, отличившиеся в этот ужасный день, старались добиться какого-нибудь вознаграждения за перенесенную опасность, - им было почти запрещено когда бы то ни было вспоминать это роковое событие; и когда они позднее хотели добиться некоторых милостей, то никогда не ставили на вид свою изумительную храбрость, которую оценили только донесения англичан."
"Приходя в ужас от неосторожности иных разговоров, наученная прежним опытом, я держалась в стороне от всего и старалась видеться только со своими друзьями и теми лицами, которые не могли меня скомпрометировать. Когда принцы и принцессы императорской фамилии устраивали приемы, я бывала у них вместе с другими, так же как и у архиканцлера Камбасереса, который вменил бы любому в большую вину, если бы от его приглашений осмелились отказаться."
"Лучший способ польстить Камбасересу заключался в том, чтобы сообщить во время следующего визита, какой беспорядок на площади создавало множество карет, приехавших к нему."
"В известном возрасте нужно учиться больше для того, чтобы думать, чем для того, чтобы знать, и в двадцать пять лет история должна представляться не так, как в десять."
"Эту эпоху //Аустерлиц// я считаю апогеем счастья Бонапарта, так как его великие дела были тогда восторженно приняты большинством нации. С тех пор, конечно, его могущество и власть еще увеличились, но энтузиазм уже приходилось предписывать, и хотя порой удавалось его насильно вызвать, но самые эти усилия портили в глазах императора цену восторженных приветствий."
"Если бы мы не были свидетелями того, с какой быстротой растут известные претензии у тех, кому благоприятствует судьба, мы могли бы удивиться этому недовольству у принцев и вельмож с такого недавнего времени: казалось бы, они не могли еще привыкнуть ко всем преимуществам ранга; но это зрелище слишком часто повторялось перед нашими глазами; пришлось признать, что ничто среди людей не просыпается и не растет так быстро, как тщеславие."
"Бонапарт: "Военная слава, живущая так долго в истории, быстрее всего исчезает в глазах современников."
"Он думал, что французы не станут роптать, если рабство их будет блестящим, и мы охотно отдадим все свободы, с таким трудом завоеванные революцией, за ослепительный успех, который он нам доставил."
"Единственный центр громадного круга, он желал бы, чтобы в этом круге было столько радиусов, сколько у него подданных, - так, чтобы они соприкасались друг с другом только через него."
"Теперь чувствовалось что-то более гнетущее в том иге, которое он тщательно накладывал на каждого гражданина. Перед его славой почти насильно склоняли голову, но теперь замечали, что он принял все предосторожности к тому, чтобы ее не подняли вновь."
"Бонапарт всегда боялся естественных и благородных уз и считал возможным употреблять только одну цепь, цепь деспотизма, потому что она связывает людей разъединенных, не имеющих даже возможности сблизиться."
"Говоря откровенно, мне доставляло удовольствие видное положение, которое я занимала при моих государях, когда была привязана к ним, но опыт показывал мне, что я не должна стремиться приобрести какое бы то ни было влияние в эпоху, когда весь характер двора совершенно изменился."
"Бонапарт смотрел на свой двор с тем равнодушием, с каким относился к уже одержанной победе, в противоположность той, какую еще надо было одержать. Ему всегда хотелось завоеваний, и, чтоб добиться их, он не пренебрегал никакими способами очаровывать; но едва только заметив, что его власть установлена, он никогда не старался быть приятным."
"Среди других разрушительных наклонностей нужно упомянуть привычку Бонапарта мешать огонь в камине ногой, сжигая таким образом свои башмаки и сапоги, особенно когда он предавался гневу; тогда, сердясь и разговаривая, он резко отбрасывал головни в камине, около которого стоял."
"Во время одевания Бонапарт бывал молчалив, за исключением тех случаев, когда между ним и Корвисаром завязывался какой-нибудь спор по поводу медицины. Во всем он любил доходить до сущности, и когда ему говорили о чьей-либо болезни, первым вопросом его было: "Он умер?" Бонапарт очень не одобрял, если ответ бывал положительным, и выводил отсюда заключение о несостоятельности медицины."
"Никогда не употреблял он никаких духов, довольствуясь одеколоном, которым так обильно поливал свою свою особу, что употреблял до шестидесяти флаконов в месяц. Он считал это очень полезным."
"Было очень интересно слышать, каким тоном каждый говорил в этот вечер: "Император смеялся! Император аплодировал!" И как мы поздравляли друг друга! Ах, как легко великим людям овладевать нами и как немного нужно, чтобы заставить себя любить!"
"Известно, что деспотизм лучше всего нивелирует личности. Он предписывает мысли, определяет поступки и слова; благодаря ему правила, которым все должны подчиняться, так хорошо исполняются, что сглаживают все внешнее и даже, может быть, самые чувства."