А.П.Чехов. Письма. Собрание сочинений в 12 томах. Том 2. 1887-1888г. Итак, счастливое стечение обстоятельств привело меня в библиотеку (пока она еще не закрылась на очередной карантин) и воссоединило с письмами Чехова.
Так что я продолжаю их обстоятельно читать и снова испытываю надежду, что дочитаю потихоньку до конца.
В указанный период все так и продолжается. Молодой Чехов активно пишет разные небольшие рассказики и юморески в газеты и юмористические журналы - собственно, он этим и живет, еще умудряется и содержать многочисленное семейство. Он уже становится известным автором... На него начинают обращать внимание деятели из серьезных литературных кругов. Знакомство с Сувориным, который выпускает журнал "Новое время", занимается книгоизданием. Суворин, судя по письмам, отнесся к молодому автору очень доброжелательно, занялся его продвижением и поддержкой. Чехов пишет о нем с большой теплотой... (тут я вспоминаю, что у меня есть книжка с дневниками Суворина, правда более позднего периода, и я ее даже прочитала! действительно, приятный дядечка...
пишет интересно, высказывается умно и тонко... )
Написана и поставлена в театре пьеса "Иванов". Постановка имела успех. Первая пьеса Чехова?
Во всяком случае, из
серьезных. Ну вот, насколько я помню, в сборнике "Пьесы Чехова", вышедший еще в советские времена, эта пьеса шла первой! Подробности, о чем пьеса, что там вообще, не помню. Ну, оно и неудивительно...
Во-первых, сколько мне тогда было? э... поди, 6-7 класс... что бы я вообще понимала...
Во-вторых, как я сейчас размышляю, читая письма, тут еще надо знать тогдашний
контекст! В смысле, какие были тогда в театре обычаи, что и как обычно ставилось... Потому что тут, в письмах, упоминается, что пьеса для публики стала прямо новаторской. Да, мы сейчас, конечно, не сможем воспринимать чеховские пьесы как его современники, при всем желании...
читать дальшеВообще, от прочитанного создается удивительно теплое впечатление. Видимо, это все-таки была счастливая жизнь... И это огромное семейство, и их круг общения, друзья и родственники. Прямо мне временами казалось, что до меня доносятся отголоски какого-то обстоятельного романа - семейную сагу! - в которой родители (какие бы там ни были отношения с отцом), братья и сестра, с ними постоянно что-то происходит, вот они едут на дачу, которую сняли наугад на Украине, на реке Псел - потом начинают приглашать к себе в гости всех знакомых (кто-то и приезжает!), завязывают дружеские отношения с хозяевами имения, и те потом приезжают в Москву и останавливаются у них! Как бы это было интересно и захватывающе! Если бы еще писал Чехов, со своим юмором и склонностью к иронии-сарказму. Может, вышло бы что-нибудь наподобие Вудхауса... Но не судьба. 
Так, почему мне Вудхаус вспомнился? А, ну да! показалось что-то сходное в юморе... 
Еще вот читала в романе про Псмита - так сразу и врезалось в память - авторское: "она зашла в комнату, на глазах оклеопатриваясь", что-то в этом роде. А здесь, у Чехова, в одном из писем, где он описывает, как при ожидании на вокзале заметил какую-то знакомую девицу, которая сидела и красилась, и - "совсем окошкодохлилась". 
Но не будет нам никакого русского Вудхауса. Проклятие русской литературы! 
Все должно быть драматично, эпично, трагично, чтобы непременно вскрывать и изобличать, язвы общества и все такое. Вот здесь Чехов в одном из писем пишет, что написал водевиль "Медведь" - и пишет ведь этак со стыдом! извиняется, натурально! кается, что написал такую "пошлую и пустенькую" вещь. И вообще, что у него склонность к такому вот несерьезному... Вот ведь до чего дошло! Человек стыдится и извиняется, что у него есть чувство юмора, что его тянет писать что-то на позитиве... Эх.
(бурчит) ну и что, ну и что... Что там у нас в золотом фонде - "Человек в футляре"? "Палата №6"? Чайка, три сестры и небо в алмазах? Мы бы умерли все без них? А может, нам было бы лучше с нашим родным русским Вудхаусом? 
Кто может знать...
А Чехов вообще красавчик. 
В томах помещены аутентичные строгие фотки, а я нашла раскрашенную...
И - вторая часть...
«Вы и Ваш супруг стали в последнее время что-то очень часто прохаживаться насчет моих умственных способностей. Он подарил мне рюмку с надписью: «Пьяный проспится, а дурак никогда».
«А Вы меня утешаете наречием «иногда!» Когда Вы будете умирать, я напишу Вам: «Люди иногда умирают». И Вы утешитесь.»
«Русская жизнь бьет русского человека так, что мокрого места не остается, бьет на манер тысячепудового камня. В Западной Европе люди погибают оттого, что жить тесно и душно, у нас же оттого, что жить просторно…Простора так много, что маленькому человечку нет сил ориентироваться… Вот что я думаю о русских самоубийцах…»
«Жажду прочесть повесть Короленко. Это мой любимый из современных писателей. Краски его колоритны и густы, язык безупречен, хотя местами и изыскан, образы благородны. Хорош и Леонтьев… Этот не так смел и красив, но теплее Короленко, миролюбивее и женственней… Только – аллах керим! – зачем они оба специализируются? Первый не расстается со своими арестантами, а второй питает своих читателей только одними обер-офицерами… Я признаю специальность в искусстве, как жанр, пейзаж, историю, понимаю и амплуа актера, школу музыканта, но не могу помириться с такими специальностями, как арестанты, офицеры, попы… Это уж не специальность, а пристрастие.»
«Не уметь пить в дороге, когда светит луна и из воды выглядывают крокодилы, так же неудобно, как не уметь читать. Вино и музыка всегда были для меня отличнейшим штопором. Когда где-нибудь в дороге в моей душе или в голове сидела пробка, для меня было достаточно выпить стаканчик вина, чтобы я почувствовал у себя крылья и отсутствие пробки.»
«Ах, если бы Вы знали, какой сюжет для романа сидит в моей башке! Какие чудесные женщины! Какие похороны, какие свадьбы! Если б деньги, я удрал бы в Крым, сел бы там под кипарис и написал бы роман в 1-2 месяца. Впрочем, вру: будь у меня на руках деньги, я так бы завертелся, что все романы полетели бы вверх ногами.»
«Люди, которых я изображаю, дороги и симпатичны для меня, а кто симпатичен, с тем хочется подольше возиться.»
«Завтра я гуляю на свадьбе у портного, недурно пишущего стихи и починившего мне из уважения к моему таланту пиджак.»
«Посылаю Вам свой долг с извинением, что так долго не возвращал его. В медлительности виноват не я, а человечество, которое не платит долгов за своих гениев.»
«… Знаки препинания, служащие нотами при чтении…»
«Называю Вас мещанским писателем не потому, что во всех Ваших книгах сквозит чисто мещанская ненависть к адъютантам и журфиксным людям, а потому что Вы тяготеете к идеализации серенькой мещанской среды и ее счастья.»
«Поспелов трогателен; он идейный человек и герой. Но, к сожалению, Вы субъективны до чертиков. Вам не следовало бы описывать себя. Право, было бы лучше, если бы Вы подсунули ему на дороге женщину и свои чувства вложили в нее…»
«От нечего делать написал пустенький, французский водевильчик под названием «Медведь». Ах, если в «Северном вестнике» узнают, что я пишу водевили! Но что делать, если руки чешутся и хочется учинить какое-нибудь тру-ля-ля! Как ни стараюсь быть серьезным, но ничего у меня не выходит, и вечно у меня серьезное чередуется с пошлым. Должно быть, планида моя такая.»
«Сидел я у него часа два и, к сожалению, разболтался и говорил гораздо больше, чем он, а для меня, согласитесь, его разговоры гораздо полезнее, чем мои собственные…»
«…Поросшие предисловиями, как заброшенный пруд водорослями…»
«На правах великого писателя я все время в Питере катался в ландо и пил шампанское. Вообще чувствовал себя прохвостом.»
«В начале сего года я заработал и прожил полторы тысячи рублей. Деньги улетучиваются, как черт от ладана.»
«Меня в Питере прозвали почему-то Потемкиным, хотя у меня нет никакой Екатерины. Очевидно, считают меня временщиком у муз.»
«Работается плохо. Хочется влюбиться, или жениться, или полететь на воздушном шаре.»
«Не поручите ли Вы мне купить для Вас рыболовных снастей? У завзятых рыболовов есть примета: чем дешевле и хуже снасти, тем лучше ловится рыба. Я обыкновенно покупаю сырой материал и уж из него сам делаю то, что нужно.»
«Большие повести долго ждут очереди, а маленькие подобны городничему, который найдет себе место в церкви, даже когда негде яблоку упасть.»
«… Я деликатный человек, то есть , очень часто не решаюсь говорить и писать правду…»
«Что касается Вашего страха перед сюжетами, то излечить его трудно. Я тоже не доверяю своим сюжетам. Мне почему-то кажется, что для того, чтобы верить в свои сюжеты и мысли, нужно быть немцем или, как Баранцевич, быть женатым и иметь шесть человек детей.»
«Я давно уже печатаюсь, напечатал пять пудов рассказов, но до сих пор еще не знаю, в чем моя сила и в чем слабость.»
«Ваша точка зрения показалась мне неверной. Вы точно взглянули на «Северный вестник», как на конкурента, а тут не может быть и речи о конкуренции… И цари, и рабы, и умные, и глупые, и мытари, и фарисеи имеют одинаковое юридическое и нравственное право чтить память покойников, как им угодно, не интересуясь ничьим мнением и не боясь помешать друг другу… Это раз. Во-вторых, Вы спрашиваете: что им Гекуба? Гекуба не составляет ничьей привилегии. Она для всех.»
«Когда Вы будете адресоваться ко мне в провинцию, то не забывайте величать меня на адресе «доктором». Адреса докторов почта отлично помнит.»
«Не так страшен черт, как его размалевали нервы.»
«Деньги на проезд есть, а что будем кушать в Сумах, про то не знаю… Буду ловить рыбу и ею питать своих престарелых родителей.»
«Что Ваш сборник попадет в историю русской литературы, утешительного мало, ибо эту историю пишут те же господа, которые пишут плохие рецензии…»
«В реке Псле водятся, между прочим, судаки и карпы. Жалко, что Вы не рыболов! Поймать судака – это выше и слаже любви!»
«В четверг я еду в Украйну. Везу с собой медикаменты и мечтаю о гнойниках, отеках, фонарях, поносах, соринках в глазу и о прочей благодати. Летом обыкновенно я полдня принимаю расслабленных, а моя сестрица ассистентирует мне. Это работа веселая.»
«Не понимаю я, что за недуг у Анны Ивановны?! Что же говорят доктора? По крайней мере, о чем они разговаривают на консилиумах? Не могут же они брать деньги за лечение болезни, которой не знают! Если они ждут вскрытия, чтобы поставить диагноз, то визиты их к тебе нелепы, и деньги, которые они решаются брать с тебя, вопиют к небу. Ты имеешь полное право не платить этим господам; даю это право тебе я, потому что знаю, как мало права на стороне эскулапов, и потому что сам не беру даже с таких, с каких следовало бы брать. Ты можешь поквитаться за меня.»
«От непривычки писать длинно я мнителен; когда я пишу, меня всякий раз пугает мысль, что моя повесть длинна не по чину, и я стараюсь писать возможно короче.»
«Вы пишете, что ни разговор о пессимизме, ни повесть Кисочки нимало не подвигают и не решают вопроса о пессимизме. Мне кажется, что не беллетристы должны решать такие вопросы, как бог, пессимизм и т.п. Дело беллетриста изобразить только, кто, как и при каких обстоятельствах говорили или думали о боге или пессимизме. Художник должен быть не судьею своих персонажей и того, о чем говорят они, а только беспристрастным свидетелем. Я слышал беспорядочный, ничего не решающий разговор двух русских людей о пессимизме и должен передать этот разговор в том самом виде, в каком слышал, а делать оценку ему будут присяжные, то есть читатели. Мое дело только в том, чтобы быть талантливым, то есть уметь отличать важные показания от неважных, уметь освещать фигуры и говорить их языком.»
«Не дело психолога понимать то, чего он не понимает. Паче сего, не дело психолога делать вид, что он понимает то, чего не понимает никто. Мы не будем шарлатанить и станем заявлять прямо, что на этом свете ничего не разберешь.»
«Имение Смагиных велико и обильно, но старо, запущено и мертво, как прошлогодняя паутина. Дом осел, двери не затворяются, изразцы на печке выпирают друг друга и образуют углы, из щелей полов выглядывают молодые побеги вишен и слив. В той комнате, где я спал, между окном и ставней соловей свил себе гнездо, и при мне вывелись из яиц маленькие, голенькие соловейчики, похожие на раздетых жиденят.»
«Когда я разбогатею, то куплю себе на Псле или на Хороле хутор, где устрою «климатическую станцию» для петербургских писателей. Когда по целым дням не видишь ничего, кроме деревьев и реки, когда то и дело прячешься от грозы или обороняешься от злых собак, то поневоле, как бы ни был умен, приобретаешь новые привычки, а все новое производит в организме реакцию более резкую, чем рецепты Бертенсона.»
«Общий тон книжки уныл и мрачен, как дно колодезя, в котором живут жабы и мокрицы.»
«… Угнетен сухою умственностью и насквозь протух чужими мыслями…»
«Целый день проводим в разговорах. Ночь тоже. И мало-помалу я обращаюсь в разговорную машину. Решили мы уже все вопросы и наметили тьму новых, еще никем не приподнятых вопросов. Говорим, говорим, говорим и, по всей вероятности, кончим тем, что умрем от воспаления языка и голосовых связок.»
«Мечтал я написать в Крыму пьесу и 2-3 рассказа, но оказалось, что под южным небом гораздо легче взлететь живым на небо, чем написать хоть одну строку.»
«Сижу в Сухуми. Природа удивительная до бешенства и отчаяния. Все ново, сказочно, глупо и поэтично. Эвкалипты, чайные кусты, кипарисы, кедры, пальмы, ослы, лебеди, буйволы, сизые журавли, а главное – горы, горы и горы без конца и краю… Если бы я пожил в Абхазии хотя месяц, то, думаю, написал бы с полсотни обольстительных сказок. Из каждого кустика, со всех теней и полутеней на горах, с моря и с неба глядят тысячи сюжетов. Подлец я за то, что не умею рисовать.»
«Женитьба хорошая штука… Если не дает сюжетов (а она сюжетов не дает, ибо литераторы видят только даль, но не то, что у них под носом делается), то во всяком случае дает солидность, устойчивость и поселяет потребность совлечь с себя ветхого человека… Это так, ибо у женатого совсем иное мировоззрение, чем у холостяка.»
«Пережил я Военно-грузинскую дорогу. Это не дорога, а поэзия, чудный фантастический рассказ, написанный демоном и посвященный Тамаре…»
«У человека слишком недостаточно ума и совести, чтобы понять сегодняшний день и угадать, что будет завтра, и слишком мало хладнокровия, чтобы судить себя и других.»
«Наши собственные мнения, быть может, и имеют цену; но такую неопределенную, что никакой жид не принял бы их в залог; на них не выставлена проба, а пробирная палатка на небе… Пишите, пока есть силы, вот и все, а что будет потом, господь ведает.»
«Под флагом науки, искусства и угнетаемого свободомыслия у нас на Руси будут царить такие жабы и крокодилы, каких не знавала даже Испания во времена инквизиции. Вот Вы увидите! Узкость, большие претензии, чрезмерное самолюбие и полное отсутствие литературной и общественной совести сделают свое дело. Все эти Гольцевы и К напустят такой духоты, что всякому свежему человеку литература опротивеет, как черт знает что, а всякому шарлатану и волку в овечьей шкуре будет где лгать, лицемерить и умирать «с честью»…»
«Я целые часы проводил на молотьбе и чувствовал себя в высшей степени хорошо. Паровик, когда он работает, кажется живым; выражение у него хитрое, игривое; люди же и волы, наоборот, кажутся машинами.»
«Я страшно испорчен тем, что родился, вырос, учился и начал писать в среде, в которой деньги играют безобразно большую роль.»
«Вы советуете мне не гоняться за двумя зайцами и не помышлять о занятиях медициной. Я не знаю, почему нельзя гнаться за двумя зайцами даже в буквальном значении этих слов? Были бы гончие, а гнаться можно. Я чувствую себя бодрее и довольнее собой, когда сознаю, что у меня два дела, а не одно… Медицина – моя законная жена, а литература – любовница. Когда надоедает одна, я ночую у другой. Это хотя и беспорядочно, но зато не так скучно, да и к тому же от моего вероломства обе решительно ничего не теряют. Не будь у меня медицины, то я свой досуг и свои лишние мысли едва ли отдавал бы литературе. Во мне нет дисциплины.»