И.С.Тургенев "Письма".
«Каким это манером Толстой попал под зуб медведю? Пусть он приедет и покажет нам свою рану.»
«Недавно давали «Дон-Жуана», исполнение было скверным, но и самое скверное исполнение не в состоянии погубить шедевр. В связи с этим должен рассказать Вам об идее г-на Сабурова, наиглупейшего из всех бывших, настоящих и… я хотел сказать, будущих директоров, но нет; ни за что нельзя ручаться в этот век прогресса. В сцене на кладбище при каждом ответе статуи зажигается зеленый бенгальский огонь (почему не розовый?), что придает всей сцене изысканный привкус балета или Воксхолла – и вызывает желание отходить палкой изобретательного директора, посмевшего таким образом покуситься на поэзию одного из самых великих театральных произведений. Кстати, о театре, наш великий комик Мартынов недавно с большим успехом попытался выступить в роли почти трагической, я не мог удержаться, чтобы не пойти расцеловать его в его ложе; это было поистине откровением. У всех великих артистов непременно должны быть натянуты в луке обе эти тетивы; ведь они стремятся воспроизводить жизнь – где комическое и трагическое переплетены еще более, чем в драмах Шекспира.»
«Александра Петровна истощила меня до мозгу в костях. Нет, брат, в наши годы следует только раз в три месяца.»
«Смерть уносит людей, не разбирая. Мы все у ней в долгу, - а должники не могут предписывать заимодавцу, с кого именно ему начинать.»
«Собственно говоря, в нашем ремесле удовольствий довольно мало – да оно так и следует: все, даже артисты, даже богатые, должны жить в поте лица… а у кого лицо не потеет, тем хуже для него: у него сердце либо болит, либо засыхает.»
«… Трудно укротить зверя в себе. Случается, не поддашься грубой, глупой лести и думаешь: какой я молодец! А поднеси тебе ту же лесть, да поискуснее приправленную – и стал бы ее глотать как устрицы.»
«Моя собака, должно быть, изучала в течение всей прошедшей зимы немецкую философию: у нее такой глубокий взор и такая важность во всей физиономии!»
читать дальше
«Я столько же думаю о создании романа, как о хождении на голове: что бы я ни писал, у меня выйдет ряд эскизов.»
«Я с Толстым покончил все свои счеты: как человек он для меня более не существует. Дай бог ему и его таланту всего хорошего – но мне, сказавши ему: здравствуйте – неотразимо хочется сказать: прощайте – и без свиданья. Мы созданы противуположными полюсами. Если я ем суп и он мне нравится, я уже по одному этому наверное знаю, что Толстому он противен – и наоборот.»
«Чувство грусти при перемене в жизни, при расставании – чувство молодое и тесно связано с чувством надежды на будущее. Эти два разноцветные цветка растут на одном корне: завяли ли они у меня? Не знаю, но иногда мне самому становится жутко… А ведь и это еще признак молодости?»
«… От толков друзей не убережешься. На то друзья, чтобы толковать вкривь и вкось.»
«В сущности – всякому человеку более или менее плохо; в молодости этого не чувствуешь – оттого молодость и кажется таким прекрасным возрастом.»
«… Дай бог, чтобы Вы вполне воспользовались собственной жизнью! – не многим это удается.»
«Нет счастья вне семьи – и вне родины; каждый сиди на своем гнезде и пускай корни в родную землю… Что лепиться к краешку чужого гнезда?»
«Жизнь – не что иное, как болезнь, которая то усиливается, то ослабевает: надобно уметь переносить ее припадки. Разница этой болезни от других состоит в том, что лучший для нее лечащий врач – другой больной, то есть, другой живущий.»
«Я теперь работаю весьма прилежно над моей новой повестью, которая, если Вы найдете ее хорошей, разумеется, будет посвящена Вам. Сам я о ней теперь судить не могу: находясь в дыму сражения, не знаешь, победил ли ты или разбит.»
«… Я работаю. Но ЧТО такое я делаю – господь ведает. Забрался в каменоломню – бью направо и налево – пока, кроме пыли, мне самому ничего не видно.»
«… А сладких вещей Вы мне все-таки не пишите. Человек уже так создан, что всегда готов объедаться вареньем, даже если знает, что оно ему вредно – и что это варенье, собственно, не принадлежит ему вовсе.»
«В основание моей повести положена мысль о необходимости СОЗНАТЕЛЬНО героических натур (стало быть тут речь не о народе) – для того, чтобы дело продвинулось вперед.»
«А знаете ли Вы, что Вы отличным русским языком пишете? Миленькие грамматические ошибки только придают прелести Вашей речи. Если Вам не тяжело писать на этом языке – пишите: Вы увидите, что хотя он не имеет бескостной гибкости французского языка – для выражения многих и лучших мыслей – он удивительно хорош по своей честной простоте и свободной силе. Странное дело! Этих четырех качеств – честности, простоты, свободы и силы нет в народе – а в языке они есть… Значит, будут и в народе.»
«Я масленицу прожил, как Великий пост – авось мне Великим постом будет масленица.»
«Хоть бы на бережку посидеть – да смотреть, как ходят волны в море… Нет, говорят, совсем и этого не надо: и смотреть-то не придется – а сиди нос с носом с самим собой – или с разными забегающими личностями, которые тебя же раскупоривают да заглядывают в твое хилое и убогое я…»
«Французский язык, как неприятно-предупредительный лакей, забегает вам навстречу и иногда заставляет вас говорить НЕ СОВСЕМ то, что вы думаете, что гораздо хуже, чем если б он заставлял вас говорить совсем не то.»
«Я стал много выезжать по милости респиратора, сиречь намордника, который я ношу на рту.»
«… Я за Вас чуть не поругался с Некрасовым и Чернышевским: последнего я, кажется, пристыдил, чего, разумеется, с первым – никак случиться не может.»
«Увидите вы меня скоро – но не в натуре – а в фотографии, которую я нарочно для вас заказал у Деньера. Что касается до моей персоны – то я, к истинному моему горю, не поеду в деревню, а отправляюсь за границу лечиться.»
«Твое письмо полно таинственных умолчаний и намеков, которые мне невозможно понять. Надеюсь, в разговоре ты будешь выражаться яснее и избавишься от привычки говорить: «Папа, мне надо кое-что тебе сказать… нет, я не скажу.»
«Анненков порхает десятипудовой бабочкой по Северной Италии – и запускает хобот своего наблюдения в цветки общественной жизни.»
«… Здесь, к счастью, русских мало, зато есть один такой генерал, что на двадцать пять шагов от него несет пощечиной, харчовым хлебом, коридором Измайловских казарм в ночное время и Станиславом на шее.»
«… Я рад пожить нормальной жизнью, с небольшой примесью тихой скуки – этого верного признака правильного препровождения времени.»
«… Письмо это оборвалось, как нитка, как слишком высоко взятая нота, как некоторые из комедий Островского; но я не переставал думать о Вас.»
«Будьте веселы и свободны – свободны от Вас самих – это самая нужная свобода…»
«Дай бог Вам пойти твердыми шагами вперед по литературной дороге, на которую Вы все еще не вступили как следует; но это Вас не должно огорчать: таланты, как плоды, созревают не в одинаковое время и не в одинаковую пору года. Плоды осени бывают слаще летних плодов.»
«Поэт должен быть психологом, но тайным: он должен знать и чувствовать корни явлений, но представлять только самые явления – в их расцвете или увядании.»
«Жизнь иных людей беспрестанно наталкивает друг на друга, а других словно отдаляет друг от друга; вот и мы с Вами бог знает когда увидимся.»
«Нашему брату-ветерану, накануне полной отставки, уже трудно измениться: что у нас вышло плохо, того не исправишь; что удастся – того не повторишь. Нам остается одно, о чем должно думать: уметь замолчать вовремя.»
«… Все хорошее на свете заключается в одном слове: спокойствие.»
«… Будьте приблизительно довольны приблизительным счастьем… несомненно и ясно на земле только несчастье.»
«Описание Ваше нравственного состояния петербургской жизни есть оперный шедевр. Размышляя о нем, начинаешь понимать, как в разлагающемся животном зарождаются черви. Старый порядок разваливается, и вызванные к жизни брожением гнили – выползают на свет божий разные гниды, в лицах которых мы – к сожалению – слишком часто узнаем своих знакомых…»
«Время так быстро летит – как и куда – никто сказать не может; многим даже не совсем ясно, откуда оно летит.»
«Я чувствую себя как бы давно умершим, как бы принадлежащим к давно минувшему, - существом – но существом, сохранившим живую любовь к Добру и Красоте . – Возможность пережить в самом себе смерть самого себя – есть, может быть, одно из самых несомненных доказательств бессмертия души. Вот – я умер – и все-таки жив – и даже, быть может, лучше стал и чище. Чего же еще?»
«Если б Вы знали, как безобразно грубо выступил в нем эгоист. Ох, Павел Васильевич, в каждом человеке сидит зверь, укрощаемый одною только любовью.»
«Рим – удивительный город: он до некоторой степени может все заменить: общество, счастье – и даже любовь.»
«Каждый человек так создан, что ему одно дело приходится делать; специальность есть признак всякого живого организма.»
«Если бы с молодостью уходило одно хорошее – то остальные возрасты человеческой жизни показались бы до того невыносимы, что всякий индивидуум перерезывал бы себе горло на 32-м году. Много дрязг плавает в шумных волнах молодости – и уплывает с ними; а все-таки лучше этих волн нет ничего.»
«Я заметил, что теперь только те воспоминания мне приятны, о которых я уже прежде вспоминал – знакомые, старые воспоминания. Жизнь вся в прошедшем – а настоящее только дорого, как отблеск прошедшего… А между тем, что же было такого особенно хорошего в прошедшем? Надежда, возможность надеяться – то есть будущее… Жизнь человеческая так и проходит – между этими двумя стульями.»
«История ли сделала нас такими, в самой ли нашей натуре находятся залоги всего того, что мы видим вокруг себя – только мы действительно продолжаем сидеть – в виду неба и со стремлением к нему – по уши в грязи. Говорят иные астрономы – что кометы становятся планетами, переходя из газообразного состояния в твердое; всеобщая газообразность России меня смущает – и заставляет меня думать, что мы еще далеки от планетарного состояния.»
«Правительство наше действовало, отправляясь от того предположения, что законы имеют свою силу, исполняются – и мудрено было правительству иначе действовать – и вышло, что оно как бы сделало несправедливость: одних наградило, других оставило в прежнем положении… Если сказать нашему крестьянину, что он, платя лишний рубль в течение пяти только лет, приобретет землю для своего же сына, - он не согласится: во-первых, он заботится только о сегодняшнем дне, - а во-вторых, он лишен доверия в начальство: буду платить пять лет, думает он – а там выйдет повеление: плати еще пять лет. И в этом он не совсем не прав.»
«Мне дали 4 номера «Основ», из которых я мог заключить, что выше малороссийского племени нет ничего в мире – и что в особенности мы, великороссы, дрянь и ничтожество. А мы, великороссы, поглаживаем себе бороду, посмеиваемся и думаем: пускай дети тешатся, пока молоды. Вырастут – поумнеют. А они от собственных слов пьянеют. И журнал у них на такой славной бумаге – и Шевченко такой великий поэт… Тешьтесь, тешьтесь, милые дети.»
«Что делать? Пословица гласит: перемелется – мука будет – а не будет муки? Ну, по крайней мере, прежнее зерно перемололось.»
«Самые огромные волны моря расшибаются о берег мелкою и часто нечистой пеной; - плохо было бы тому, кто бы вздумал судить об их силе по этой пене, пачкающей его ноги. Чем больше я живу, тем более я убеждаюсь, что главное дело ЧТО, а не КАК – хотя КАК – гораздо легче узнать, чем ЧТО.»
«Со времен древней трагедии мы уже знаем, что настоящие столкновения – те, в которых обе стороны до известной степени правы.»
«Я дам Вам прочесть свое новое произведение, которое приближается к концу. Теперь я сам никакого суждения о нем не могу иметь: я знаю, что я хочу сказать – но я решительно не знаю, сколько мне удалось высказать… Автор никогда не знает – в то время, как он показывает свои китайские тени – горит ли, погасла ли свечка в его фонаре. Сам-то он видит свои фигуры – а другим, может быть, представляется одна черная стена.»
«Я уже не с нынешнего дня убедился в том, что в жизни только невозможное возможно – только невероятное правдоподобно.»
«В сущности, так как жизнь – болезнь, - все, что мы называем философией, наукой, моралью, художеством, поэзий и т.п. – ничто иное как успокаивающие лекарства, паллиатив.»
«В нашей литературе продолжается гаерство, глумление, свистание с завыванием и уже проявилась особенно зловонная руготня. Это все надо переждать. Надоест это публике – и настанет лучшее время; не надоест, надо, как мишка, в шубу нос уткнуть.»
«Где Вы нашли эманципе в Карташевской? Она просто кусок женского мяса, некогда казавшийся мне красивым.»
«Естественность смерти гораздо страшнее ее внезапности или необычайности. Одна религия может победить этот страх. На днях здесь умерла Мансурова; одна моя знакомая, у которой она умерла на руках, была поражена легкостью, с которой человек умирает: открытая дверь заперлась – и только… Но неужели тут и конец! Неужели смерть есть не что иное, как последнее отправление жизни? – Я решительно не знаю, что думать – и только повторяю: «счастливы те, которые верят!»
-
-
25.05.2021 в 22:11-
-
25.05.2021 в 22:13