Привидение кошки, живущее в библиотеке
М.Пришвин. Дневники.
«Философ такой же человек, как и все, и тоже должен поднять весь моральный груз на себя. Между тем в философии заключается спасительная лазейка удрать в иллюзорный мир и свалить с себя необходимую тягость борьбы за действительность. Потому-то вот и говорится: бойся философии. Истинная же, святая мудрость должна быть делом жизни, а не специальностью. Истинный мудрец прежде всего незаметен и прост, а на философа все пальцем показывают, потому что он рассеянный в действительности и спотыкается».
«Бывало, когда станет от чего-нибудь тяжело и легкомысленно мечтаешь, как мальчик: а вот уйду от всех, утоплюсь или замерзну, или просто уйду, и как легко это! И не будет меня. А теперь представляешь остающихся видишь смерть не физическую только, а и нравственную: подло так бросить людей. Вот только тем люди и держатся и связываются, а те, кто не связан, живут в смутном чувстве ожидания чего-то лучшего».
«У человека на свете есть две радости: одна – в молодости выйти из дома, другая – в старости вернуться домой».
«Мой современник это не тот, кто устраивается потребителем всего нового, а кто сам участвует в создании нового времени, кто на это душу свою положил».
«Не нужно только думать, как часто думают старые люди, знающие по опыту, с каким трудом и болью скоплялось добро и как, значит, трудно будет его восстановить. Это неправда: когда собиралось добро, труден был путь к неизвестному будущему, а раз оно было, имеется уже образ его, то восстановить бывает не так уж и трудно: так сгорают в деревне дома, - каких трудов многолетних стоило их поставить, а когда сгорит, дома в один год вырастают и еще даже лучше. Так и гиблые нравы войны: тут вдруг дунет правдой, и как пойдет, и пойдет все расти».
«Писатель может быть при всяких условиях, он, как личность, больше условий».
«Любовь – это история личности. Война – история общества».
читать дальше
«Чувство родины сейчас связалось у всех с концом войны: кончится война, сделаем все последнее дружное усилие для конца и тогда все то хорошее, чего мы ждем, будет родиной».
«…Отчего-то защемило на сердце, и мне захотелось выйти куда-то, где много-много незнакомых людей, и сказать им об этом от всего сердца, что вот хорошее же такое у всех нас есть, и стоит только каждому вспомнить об этом, как и будет хорошо на земле у нас и на всем свете».
«Поэзия и вообще искусство с гражданской точки зрения есть поток мыслей и чувств от неволи к свободе. И мы видим, действительно, что рабство не мешает являться художникам, рабство, бедность, даже болезни. Искусство погибает от неверия и подмены, когда нас начинают уверять, что из стекла можно сделать бриллианты».
«Стремить споры мыслей твоих разрешить в своем сердце, а не вовлекать в их борьбу людей и природу. Те, кто так делает, - это они делают мир, и с миром к людям приходят, и называются у людей мудрецами и миротворцами. Наоборот, те, кто бросает незаконченную мысль свою людям, чтобы они, споря между собой, осуществляли начатую мысль, то эти начинатели, действующие так, чтобы за них другие делали, являются властолюбцами и возбудителями войн на земле».
«Война как испытание всей любви: столько слов наговорили о любви, что теперь уже ничего не понять, но война – это проверка словам».
«Если я мыслью заполнен, то какой же еще мне нужен мир? Я иду в мире, в нем замечая лишь только, чтобы возможно было идти. Но если я мысль потерял, то обращаю острое внимание к миру, чтобы найти потерянную мысль, и мир тоже мне представляется каким-то огромным вместилищем потерянных мыслей, среди которых находится где-то и та, которую я потерял».
«Слава поэта похожа на шест, которым гоняют голубей, чтобы они летали и не рассиживались. Поэт, преданный славе, летает, как голубь, под свист мальчишек».
«Нет, мало того, чтобы твоя поэзия привлекла к тебе сочувствие и нашла тебе друзей. Нужно самую поэзию освободить от службы тебе и создать вещь независимую, чтобы все вышло, как воздушный шар: ты его наполнил, и он от тебя улетел».
«…Хочется сказать каждому: не верьте времени, дети мои, не вверяйте себя ему, не спешите, не думайте, что время есть деньги, время есть смерть, и вы будете тогда только люди, если вступите со временем в смертельную борьбу: я или ты!»
«То, что давно, то прошло: каждая написанная вещь есть могила писателя, он возрождается в замысле новой вещи».
«Символ – это указательный палец образа в сторону смысла. Искусство художника состоит в том, чтобы образ сам своей рукой указывал, а не художник подставлял бы свой палец. Настоящему художнику незачем об этом заботиться: живой образ непременно родится со своими ногами, чтобы странствовать по свету, и со своими руками, чтобы указывать путь».
«Вовсе и не надо для реалиста, чтобы в действительности было то, о чем он говорит. Нужно, чтобы он верил в действительность того, о чем говорит, и обладал способностью уверить в этом читателя».
«После чтения всякой философии остается некоторое смущение: потихоньку от философов спрашиваешь себя: не в том ли цель философии, чтобы простую ясную мысль, действующую полезно в голове каждого умного человека, вытащить, как пружинку из часов, и показать в бесполезном состоянии. Это можно видеть по «Войне и миру»: автор в эпилоге взял и вытащил всем напоказ пружинку, приводившую в движение художника, и читатель дивится, как могла такая жалкая пружинка приводить в движение такую чудесную жизнь. Вот к чему и сказал мудрец: "Бойся философии», то есть бойся думать без участия сердца (любви)».
«Боже мой, как страшно забвение: был человек, и я его забыл, ведь так близко к этому: убил».
«Когда перевалит за семьдесят, то кажется, будто смерть людей так и косит, так и косит, и мир мертвых становится больше намного мира живых. И вот по мере того, как люди, мои сверстники, отходят, мне кажется, будто они поручают мне сказать о них оставшимся и своим писанием я выполняю их поручение. Мне кажется, я даже и знаю, что именно мне надо сказать, а тревожит одно: сохранятся ли среди живых еще такие, кто может понимать мой язык о мертвых».
«Мало кто понимает это состояние души писателя, когда у него отнят читатель. Обыкновенно говорят: «Пиши для будущего, кончится война, все напечатают». Это все равно как актеру в пустом театре говорить: «А ты представляй!» Не понимают, что писатель, когда пишет, то чувствует себя тоже, как и актер, в обществе, что творчество происходит непременно в атмосфере незримого присутствия и неслышимого созвучия».
«Говорится злоумышленник, но не говорится доброумышленник, умысел содержит в себе зло».
«Сейчас еще теплится Мысль возле страдающих, но если новая эпоха принесет освобождение от голода и страха, то человек обратится в скотину. Мы этого, однако, не думаем, потому что «праведников» (то есть личностей) достаточно в обществе, чтобы в решительный момент сила Мысли удержала Бытие от разрушения».
«Социализм в смысле соединения людей – это что ни говори, а есть мировая тема нашего времени. Соединение всего разрозненного человека в единое существо стало настоятельной необходимостью, как будто человечество теперь подошло к потоку, через который для дальнейшего движения необходимо перекинуть мост».
«Люди не породистые собаки, чтобы можно их по заказу выращивать; выращивать будут людей, а вырастут породистые собаки».
«Время у человека есть имя величайшему деспоту жизни, и кто может с ним не считаться – тот есть счастливейший. Это дети, влюбленные и богатые духом празднолюбцы. Все же другие люди спасаются от деспота послушанием и рассчитывают жизнь свою по часам».
«Есть две реальности: одна, что после нас остается, другая – к чему мы стремимся. Умирая, мы оставляем сделанное и недоделанное и остаемся с тем, к чему стремимся».
«Небо опять серое, ровно матовое, как все эти дни. Под этим небом, сосредоточиваясь, собираешься сам в отношении людей в такое же холодное серо-равнодушное существо и чувствуешь, что есть такие люди, так они живут в расчете, свободном от приязни и неприязни. Да так оно и должно быть: раз небо такое, то и люди, значит, такие есть. В человеке еще бывает такое, чего нет в природе, но в природе никогда не бывает и не может быть такого, чего нет в человеке».
«Поднимает тебя волна, и поднимайся, только помни всегда: это ты не сам, а волна тебя поднимает. Пользуйся высотой и живи, только отделяй ту высоту, на которой ты сам от себя поднимаешься, и ту, на которую тебя поднимают».
«Всякой свободе соответствует своя форма принуждения, отживает не самое принуждение, но лишь форма его, которая, в свою очередь, определяет новую форму свободы».
«- Не дают мне быть самим собой.
- Не может быть! Для этого есть время у каждого».
«Чудо происходит из личной веры, и его происхождение должно быть окружено такой же совестливой тайной, как все наши лично-интимные отношения. Но если чудо явилось как факт, то на него, как мухи по запаху, летят все и потребляют, не задумываясь о его происхождении, как будто само собою понятно, что бог до ветру ходит чудесами и надо спешить за ним подобрать. Таким чудом является вся природа нерукотворная и то, что создает человек: его мосты, города, каналы, книги, картины, музыка. Так на свете творятся чудеса, неустанно мы их порождаем и неустанно их потребляем».
«Уметь переносить свою старость – это великое геройство».
«Все больше и больше укрепляюсь в мысли о том, что любить врага – это значит бороться с его злой одержимостью, бороться за плененного злом человека. И вообще любить – это значит бороться за любимого человека».
«Женщины в своих разговорах высказываются о мужчине приблизительно, как великие державы о колониях в том смысле, что колония сама по себе совершенно пассивна и ее забирают как вещь. Так и мужчина в этих высказываниях представляет из себя пассивный предмет борьбы женщин между собой».
«Времена переживаем слишком серьезные для критики их отдельными людьми: не человек отдельной душой будет судить».
«Знаю, что подстилало доброе дело постройки Беломорканала, но я хотел не о подстилке написать… Гадость подстилает не только канал, но и все на свете, если будем искать гадость – найдем, гораздо труднее найти хорошее.
Посмотрите на докторов – одни из них ищут в человеке болезнь и этим специально только и занимаются, чтобы ее найти. И, конечно, находят, потому что почти все люди больны чем-нибудь в какой-нибудь степени. Но все люди, за исключением небольшого числа безнадежных, относительно здоровы. И есть доктора, которые ищут в человеке не одну болезнь, а и здоровье, и лечат человека тем, что поощряют здоровье, и оно преодолевает болезнь».
«Одиночество противоестественно (старая дева, старый холостяк) и антисоциально («лишние люди»). Природа смотрит на них, как на больных, и убивает».
«С «Осударевой дорогой» дела идут так хорошо, что я временами ловлю себя на сладостной мечте своей победы. К счастью, не молод, опытен и гашу легко свою мечту, опрокинув на ее огонь тухлую воду неудач: все это уже и было, и то и другое».
«Что мы противопоставляем детству? Это неизбежность расставания с самим собой: я делаю не потому, что хочется, а что надо, то есть я расстаюсь с собой. Так у людей бывает».
«До вечера солнце с красивыми летними облаками. Подумалось: какой вздор эти облака там , на небе. И что мы снизу в них читаем. Вот бы собрать народ на экзамен и спрашивать, кто что видит. И сразу смотреть и образование, и способности, и воображение. Испытание способностей поэтов должно быть в летний день, профессор, например, спрашивает: «Кто видит Данте в лавровом венке?»
«Я, переиспытав в жизни своей всякие беды, пришел к тому, что людям нельзя жить одним страданием, и что если я буду писать о радости, которая заложена в существе жизни, то все будет у меня хорошо для моего народа и сам я выполню свое назначение и долг. Жизнь есть великое сокровище, и человек хочет им обладать».
«Мудрость человека состоит в искусстве пользоваться одной маленькой паузой жизни, на какое-то мгновение надо уметь представить себе, что и без тебя идет та же самая жизнь. После того, заглянув в такую-то жизнь, без себя, надо вернуться к себе и, затаив паузу, делать свое обычное дело в обществе… «Где же ты был?» - спрашивают мудреца. А он чуть-чуть улыбается и ничего не говорит. Он был там, где жизнь течет без его участия, сама по себе».
«Забывать – это значит прощать. Когда людям ничего живется, они прощают плохое и верят в хорошее».
«Обернулся к себе и увидал, что мой царь природы – настоящая вещь. И еще я увидел, что не только на безрыбье я – писатель, но что и среди рыб я рыба. Мне стало видно, почему я всегда робел понимать себя настоящим писателем: потому что я очень людей хотел возле себя, а быть настоящим писателем – это значит непременно быть одиноким. Пусть даже вырастут горы признаний и вершины их засверкают снегами славы – тут-то, может, среди этих снегов ощутимей всего человеку его одиночество. Я же в простоте своей славу понимал просто как счастье и считал себя его недостойным».
«Живописец может видеть предмет только с одной стороны, и оттого он художник прямой, четкий и сидящий. А художник слова устает смотреть только прямо, у него является сомнение в себе и в том, что он видит. «Дай-ка, - скажет, - я загляну с другой стороны». И это сомнение заставляет его встать и пойти. С этого сомнения, с этого желания заглянуть на другую сторону и начинается движение».
«Сейчас мы не можем видеть человека нового, как не можем без зеркала видеть себя. Выстроим Новый Свет, и он будет нашим зеркалом: поглядимся в него, и в нем увидим себя новыми».
«Нас поражает не Сервантес, а что нашлась для Сервантеса среда, в которой его Дон Кихот ожил и едет на своем Росинанте в веках из поколения в поколение… Так и разделилось все человечество на всей земле в своей «холодной» войне: одни стоят за Сервантеса, за незаменимость личности человека, другие за среду, порождающую эту личность».
«…Незаменимость есть основание для большого здания любви».
«Жестокость нами переживается с детства и кончается у человека милостью (биологический закон). Действительно отцы в общем идеалисты, как и дети неминуемо в общем жестоки… Так что мы, поколения старших, не можем честно сойтись с молодежью из-за их жестокости. Но молодежь неминуемо по биологическому закону идет к нам, и, значит, этика старости состоит в умении ждать».
«Искусство обладает особенной силой, если выступает как искусство, невозможно искусство принудить быть моралью. И не думаю, что такое оскопленное искусство может помочь, и нужно ли такое искусство».
«Любовь создает свой полюс, и качества любимого располагаются, как железные опилки у магнита: одни, милые, поближе, а что похуже, то подальше. Бывает, по мере движения любви, отдельные качества приближаются, и это значит, проходит любовь. В настоящей любви на всю жизнь отдаленные качества, оставаясь на том же месте, делаются более видимы, и любящий их видит, но мирится, как с чем-то несущественным».
«Играть в политику поэту с нерешенными вопросами в душе опасно. Политика сейчас – это как религия в прежнее время».
«Можно убить свой дух в запойном труде. Кажется, еще никто не описал этого способа самоубийства… Надо оставаться в своем труде и в крайнем случае, если в себе нет ничего, растить живых детей».
«Только быки борются своей силой, а человек борется тем, за что держится: во что верит, тем и бьет».
«Добрые люди хотят, чтобы художники вместе с ними строили будущее. Для этого должны родиться факты нового быта, и эти факты, как цветы, ароматом своим привлекающие пчел, должны привлекать художников. Наверно, в этом возникновении привлекательного и есть сущность возрождения? Во всяком случае, сейчас нам надо этого ждать и сюда обращать свое внимание, очень опасаясь искушения мелочь случайного выставлять за идеал».
«Вокруг меня идут люди, бросившие все свое лучшее в общий костер, чтобы он горел для всех, и что мне говорить, если я свой огонек прикрыл ладошками и несу его и берегу на то время, когда все сгорит, погаснет и надо будет зажечь на земле новый огонь. Как я могу уверить моих ближних в жизненном строю, что не для себя лично я берегу свой огонь, а на то далекое время».
«В жизни, кроме меня, действует другой человек, и путь к этому другу и есть наш жизненный путь».
«Весь смысл и все должное философии состоит в том, чтобы побудить каждого мыслить самостоятельно и собственными словами выражать свои мысли».
«С помощью улыбки можно бесконечно упростить высказывание мысли. А «простота» должна быть в том, чтобы ее принимали в себя охотно без понимания, а потом эта мысль, поселившись в душе человека, лежала и в благоприятном случае прорастала бы, а человек говорил: ах, так вот оно что! Улыбка – это единственное, чего не хватает в Евангелии…»
«Деревья качаются – это, значит, на улице ветер Но я приучил себя, когда сижу в комнате и вижу сквозь стекло дерево, забывать, что это ветер качает их. И так я смотрю в тишине своей комнаты так, будто и там за соснами тишина, а деревья качают ветками своими сами и у них свой разговор между собой. Кто знает? Может быть, и мы тоже не сами качаемся и бегаем, а кто-то нас запускает? А деревья пусть сами, и тогда о том и другом начинаешь догадываться».
«Радость происходит оттого, что там, где-то за пределами моей души, что-то само собой делается очень хорошее, и мне достается без моего вековечного труда, без моих заслуг и усилий, и, значит, если я и умру когда-нибудь, то кто-нибудь за меня на земле будет радоваться жизни у этого оврага с лебедиными шеями».
«Мне кажется так, что во всяком настоящем таланте содержится особое чувство современности. Может быть, даже в состав их таланта включен какой-нибудь особый орган, и посредством него они, художники, ориентируются во времени подобно тому, как перелетные птицы определяются в своих огромных пространствах».
«Современность является после длительного упражнения в душе художника ощутимой, как ощутим воздух бегущему на лыжах, как вода – скоростному гребцу, как лес – охотнику».
«Самое важное для инженера, строителя, например, моста через реку, это чтобы мост был бы прочным. Так и у нас главное, чтобы вещь оставалась и по ней, как по мосту, читатели долго бы устанавливали путь своего сознания».
«…Так и живут люди все: непременно все расстаются, и одни, расставаясь, уверены в том, что встретятся: это счастливые, здоровые, хорошие люди. Другие не верят в то, что встретятся: это несчастные, озлобленные».
«Немец способен на всевозможное и в этом лучше всех во всем мире. Русский в возможном недалеко ушел, но он, как никто, в невозможном (чудо)».
«Не от перелета ли птиц взялась у людей мысль о том свете и что мы можем туда улететь?»
«Думал о том, что одни люди ищут сходства во всем и подобия, другие, напротив, ищут особенностей и случаев. Два совершенно разных миросозерцания. На одной и той же парковой дорожке с лавочками одному хочется посидеть на лавочке, другому же – походить по дорожке, и это тоже два разных миросозерцания».
«Одна из причин, побуждающих сделаться писателем, - это ненаходчивость. Счастливый всегда имеет в запасе острое слово, раз! – и убито. А кандидат в писатели должен еще слово свое поточить дома, но зато как он остро наточит! Слово готово, но девать некуда: враг посмеялся и скрылся. Куда же девать слово? Остается напечатать, да так и пойдет: на бумаге отменно хорошо, а в жизни во всем с опозданием – и писатель готов…»
«…Поэзия была мне как хрустальный дворец с тысячью зал, но одна комната запретная: в нее нельзя мне входить, в ней правда живет».
«Поэзия бросает лучи свои во все стороны, и один из них проходит сквозь правду и освещает ее изнутри».
«Каждому из нас ведь еще бы немного пожить, и весь изменишься так с виду, что другой, свой человек, самый близкий и единственный и неповторимый в духе своем, придет и не узнает в тебе того самого, кого он искал всю жизнь и ждал. Как свеча горит жизнь, и как же, значит, надо ею дорожить, чтобы друг пришел и узнал».
«…И все разговоры наши, когда мы близко сходимся, существуют только для того, чтобы души наши вошли в единство».
«Не есть ли то, что мы называем «природой», просто хранилище или кладовая нашего собственного человеческого опыта, всего того, что с человеком уже было. Не может ли так быть, что, обращаясь в этом смысле к природе, человек обращается к тому, что с человеком было? Человек советуется с близкими ему людьми и старшими в опыте, и они ему дают два совета: 1) не повторяй того, что мы сами без тебя делаем; 2) не забегай так вперед, чтобы выйти вовсе из наших глаз».
«Есть какое-то определенное поведение художника, имеющее целью держать свои окна открытыми навстречу прекрасному мгновению. Пусть оно явится даже в виде синички, влетающей в форточку, - поведение художника должно подготовить на подоконнике зернышко. Так от воли и внимания художника зависит длительность прекрасного мгновения. Можно представить себе художника, своим поведением обращающего в вечность текущее мгновение».
«Каждый организм, старея, вынужден в природе отказываться от того, за что борются между собою молодые. Старея, человек, естественно, делается лучше, потому что он освобождается от слепых страстей и тем самым входит в свой разум. Воспитание детей старшими к тому должно быть направлено, чтоб молодые уважали опыт старших и считались с их разумом, освобожденным от слепых страстей».
«С какой надутой гордостью Х. сказал: «Мы принимаем Пушкина». Почему бы не спросить его: «А примет ли Пушкин нас таких?» Знаю, он примет, но хорошо бы таким словом нос утереть дураку».
«Думаю о подарках, что как трудно подарить кому-нибудь, чтобы на всю жизнь, и ему, кому подарил, и после него, у кого-нибудь этот подарок хранился и по-своему как-то жил. Я думаю, что настоящий большой писатель, как Лев Толстой своей «Войной и миром», делает нам всем подарок».
«Обиду нельзя стереть усилием воли, ее можно стереть кулаком или легкомыслием. Всякое усилие порождает Сальери».
«По секрету сказать, глупость необходима в поэзии, как весенние лужи земле, но дело поэта подвести людей к этой луже. Там каждый находит свое отражение и, дивясь, говорит про себя: «А ведь я это за глупость считал!» И, расширяясь душой, радуется, что он такой же, как все, и приближается по себе к пониманию всех, казалось бы, раньше недоступно умных людей».
«Все хорошее в человеке почему-то наивно, и даже величайший философ наивен в своем стремлении до чего-то просто додуматься. Серьезна и ненаивна в человеке только мощь: могу – вот и все».
«Я думаю, каждый художник во все времена был борцом против временного».
«Тема нашего времени… как любить всех, чтобы сохранить внимание к каждому».
«…В нас, как в дереве, таится спящая почка, ожидающая в переменах внешних своего пробуждения».
«Ты думаешь, правда складывается и лежит кладом, что нашел клад и богат. И перешагнул. Нет. Истинная правда не лежит, а летит».
«Известно, как бывает в поэзии: ты думаешь, а оно выходит, и никак не из того, о чем ты думаешь, - само выходит. Не от думы рождается поэтический образ, но если ты не будешь думать, он не родится».
«Много еще придется вложить в нее //повесть// труда, но это уже не труд в моем смысле, а просто работа. Трудом же я называю такое дело, когда тебя «несет», и великая трудность такого труда состоит только в том, чтобы удержаться в седле».
«На прогулке вчера видел красивейший гриб, похожий на минарет. Любовался им и думал: «Гриб красивейший все называют поганым только за то, что его нельзя съесть».
«И любовь, и доброта, и счастье – все родится с нами. И весь вопрос только в том: что за жизнь свою мы сделаем из этого великого богатства каждого из нас?»
«Видел фильм об охоте, показывали расстрел волков. Самому бы стрелять – ничего, но смотреть, как расстреливают даже волков, очень неприятно. Так и со всей охотой: можно охотиться, но хвалиться тут нечем».
«У людей бывают в жизни два вопроса, один чисто детский: «почему?», другой: «кто ты такой?» Одни ищут в природе сходства и спрашивают: «.Почему?» - для того, чтобы все понять в сходстве, другие ищут, напротив, различия и спрашивают: «Кто ты такой?»
«Вот если бы совесть свою сохранить до того чистой, чтобы жизнь после всего отошла от меня самого, как отходят листья с деревьев».
«Жертва – это ответ невинного за ошибку другого, и потому живи и не ошибайся. Не греши не потому, что тебе будет за это нехорошо, а потому, что за твой грех будет отвечать другой, невинный».
«Еще понял я, как оживляет всякого попытка что-то сказать хорошее живым. Что скорей всего эта золотоносная жила человеческих слов мне и встретилась, и я этой радостью живу».
«Жить надо, как яблоня, она живет и растет, и плоды сами собой спеют».
«Вишни цветут… Необъятная теснота белых цветов, как собор наших душ: такими мы сойдемся когда-нибудь и такими останемся».
«Думать надо о всем, а писать хорошо можно только о самом простом, чем вся жизнь наполнена, этого простого надо искать и на это простое все думы поменять. Жалеть нечего мысли, они сами собой потом скажутся и запрячутся в образы так, то не всякий до них доберется. Кажется, эти образы складываются, уважая и призывая каждый человеческий ум, как большой, так и маленький: большому так, маленькому иначе. Если образ правдив, он всем понятен, и тем он и правдив, что для всех».
«Никогда я с таким счастьем не глядел на росу… и так хочу кончить жизнь свою: что взглянул, вдохнул в себя бессмертное качество мира и с этим ушел».
«…Общие слова требуют подтверждения личного, личность художника все равно как печать на казенной бумаге, есть свидетельство правды».
«Отчего же наши книги, когда их пишут, то все разрастаются больше и больше. В то же самое время хороший автор только и думает о том, как бы поскорее высказать то самое, из-за чего началось писание книги. Это происходит оттого, что автору хочется правду сказать, а у правды, оказывается, нет слов, и оттого их нужно долго самому искать и много трудиться. В то же самое время кажется, будто все можно сказать простыми короткими словами. Часто и спрашивают читатели: «А что вы этим хотели сказать?»
«И что это за победа, если дается усилием, если победитель выходит из борьбы с искалеченной душой. Хороша такая победа, когда сам и не знаешь о ней, когда она сама из тебя вытекает. Хорошо быть таким, а не сделаться».
«Уже в самом твоем решении говорить только правду таится насилие, потому что слово правды делается всем человеческими и нечеловеческими правдами и неправдами, а не тобой одним».
«Родина решает вопрос, от кого и как я родился, но о том, какой на родине у меня образовался характер, кто из меня вышел в свет, решает отечество».
«Обломить сухие сучки и самому ничего – и дереву лучше. Вот и все бы так… на всем свете создать жизнь такую между нами, чтобы всем хорошо было, и каждому лучше».
«Деревья опадают, и все, что остается на них, все последние листики яснеют, и нам, конечно, по себе кажется, будто они глядят сверху на опавшие листья и говорят между собой: «Вот они все опали, а с нами еще не известно, что будет: они пали и лежат, а мы, может быть, еще соберемся с духом и улетим».
Мне кажется о себе, что я тоже какой-то лист, стремящийся избежать общего уплотнения внизу в удобрительную массу, и мало того! Смешаться с птицами и улететь без крыльев, прямо по ветру».
«Становится совсем непонятным, как мало люди берут из того, что им дано на земле и как счастлив я, что свою долю в значительной мере взял».
«Философ такой же человек, как и все, и тоже должен поднять весь моральный груз на себя. Между тем в философии заключается спасительная лазейка удрать в иллюзорный мир и свалить с себя необходимую тягость борьбы за действительность. Потому-то вот и говорится: бойся философии. Истинная же, святая мудрость должна быть делом жизни, а не специальностью. Истинный мудрец прежде всего незаметен и прост, а на философа все пальцем показывают, потому что он рассеянный в действительности и спотыкается».
«Бывало, когда станет от чего-нибудь тяжело и легкомысленно мечтаешь, как мальчик: а вот уйду от всех, утоплюсь или замерзну, или просто уйду, и как легко это! И не будет меня. А теперь представляешь остающихся видишь смерть не физическую только, а и нравственную: подло так бросить людей. Вот только тем люди и держатся и связываются, а те, кто не связан, живут в смутном чувстве ожидания чего-то лучшего».
«У человека на свете есть две радости: одна – в молодости выйти из дома, другая – в старости вернуться домой».
«Мой современник это не тот, кто устраивается потребителем всего нового, а кто сам участвует в создании нового времени, кто на это душу свою положил».
«Не нужно только думать, как часто думают старые люди, знающие по опыту, с каким трудом и болью скоплялось добро и как, значит, трудно будет его восстановить. Это неправда: когда собиралось добро, труден был путь к неизвестному будущему, а раз оно было, имеется уже образ его, то восстановить бывает не так уж и трудно: так сгорают в деревне дома, - каких трудов многолетних стоило их поставить, а когда сгорит, дома в один год вырастают и еще даже лучше. Так и гиблые нравы войны: тут вдруг дунет правдой, и как пойдет, и пойдет все расти».
«Писатель может быть при всяких условиях, он, как личность, больше условий».
«Любовь – это история личности. Война – история общества».
читать дальше
«Чувство родины сейчас связалось у всех с концом войны: кончится война, сделаем все последнее дружное усилие для конца и тогда все то хорошее, чего мы ждем, будет родиной».
«…Отчего-то защемило на сердце, и мне захотелось выйти куда-то, где много-много незнакомых людей, и сказать им об этом от всего сердца, что вот хорошее же такое у всех нас есть, и стоит только каждому вспомнить об этом, как и будет хорошо на земле у нас и на всем свете».
«Поэзия и вообще искусство с гражданской точки зрения есть поток мыслей и чувств от неволи к свободе. И мы видим, действительно, что рабство не мешает являться художникам, рабство, бедность, даже болезни. Искусство погибает от неверия и подмены, когда нас начинают уверять, что из стекла можно сделать бриллианты».
«Стремить споры мыслей твоих разрешить в своем сердце, а не вовлекать в их борьбу людей и природу. Те, кто так делает, - это они делают мир, и с миром к людям приходят, и называются у людей мудрецами и миротворцами. Наоборот, те, кто бросает незаконченную мысль свою людям, чтобы они, споря между собой, осуществляли начатую мысль, то эти начинатели, действующие так, чтобы за них другие делали, являются властолюбцами и возбудителями войн на земле».
«Война как испытание всей любви: столько слов наговорили о любви, что теперь уже ничего не понять, но война – это проверка словам».
«Если я мыслью заполнен, то какой же еще мне нужен мир? Я иду в мире, в нем замечая лишь только, чтобы возможно было идти. Но если я мысль потерял, то обращаю острое внимание к миру, чтобы найти потерянную мысль, и мир тоже мне представляется каким-то огромным вместилищем потерянных мыслей, среди которых находится где-то и та, которую я потерял».
«Слава поэта похожа на шест, которым гоняют голубей, чтобы они летали и не рассиживались. Поэт, преданный славе, летает, как голубь, под свист мальчишек».
«Нет, мало того, чтобы твоя поэзия привлекла к тебе сочувствие и нашла тебе друзей. Нужно самую поэзию освободить от службы тебе и создать вещь независимую, чтобы все вышло, как воздушный шар: ты его наполнил, и он от тебя улетел».
«…Хочется сказать каждому: не верьте времени, дети мои, не вверяйте себя ему, не спешите, не думайте, что время есть деньги, время есть смерть, и вы будете тогда только люди, если вступите со временем в смертельную борьбу: я или ты!»
«То, что давно, то прошло: каждая написанная вещь есть могила писателя, он возрождается в замысле новой вещи».
«Символ – это указательный палец образа в сторону смысла. Искусство художника состоит в том, чтобы образ сам своей рукой указывал, а не художник подставлял бы свой палец. Настоящему художнику незачем об этом заботиться: живой образ непременно родится со своими ногами, чтобы странствовать по свету, и со своими руками, чтобы указывать путь».
«Вовсе и не надо для реалиста, чтобы в действительности было то, о чем он говорит. Нужно, чтобы он верил в действительность того, о чем говорит, и обладал способностью уверить в этом читателя».
«После чтения всякой философии остается некоторое смущение: потихоньку от философов спрашиваешь себя: не в том ли цель философии, чтобы простую ясную мысль, действующую полезно в голове каждого умного человека, вытащить, как пружинку из часов, и показать в бесполезном состоянии. Это можно видеть по «Войне и миру»: автор в эпилоге взял и вытащил всем напоказ пружинку, приводившую в движение художника, и читатель дивится, как могла такая жалкая пружинка приводить в движение такую чудесную жизнь. Вот к чему и сказал мудрец: "Бойся философии», то есть бойся думать без участия сердца (любви)».
«Боже мой, как страшно забвение: был человек, и я его забыл, ведь так близко к этому: убил».
«Когда перевалит за семьдесят, то кажется, будто смерть людей так и косит, так и косит, и мир мертвых становится больше намного мира живых. И вот по мере того, как люди, мои сверстники, отходят, мне кажется, будто они поручают мне сказать о них оставшимся и своим писанием я выполняю их поручение. Мне кажется, я даже и знаю, что именно мне надо сказать, а тревожит одно: сохранятся ли среди живых еще такие, кто может понимать мой язык о мертвых».
«Мало кто понимает это состояние души писателя, когда у него отнят читатель. Обыкновенно говорят: «Пиши для будущего, кончится война, все напечатают». Это все равно как актеру в пустом театре говорить: «А ты представляй!» Не понимают, что писатель, когда пишет, то чувствует себя тоже, как и актер, в обществе, что творчество происходит непременно в атмосфере незримого присутствия и неслышимого созвучия».
«Говорится злоумышленник, но не говорится доброумышленник, умысел содержит в себе зло».
«Сейчас еще теплится Мысль возле страдающих, но если новая эпоха принесет освобождение от голода и страха, то человек обратится в скотину. Мы этого, однако, не думаем, потому что «праведников» (то есть личностей) достаточно в обществе, чтобы в решительный момент сила Мысли удержала Бытие от разрушения».
«Социализм в смысле соединения людей – это что ни говори, а есть мировая тема нашего времени. Соединение всего разрозненного человека в единое существо стало настоятельной необходимостью, как будто человечество теперь подошло к потоку, через который для дальнейшего движения необходимо перекинуть мост».
«Люди не породистые собаки, чтобы можно их по заказу выращивать; выращивать будут людей, а вырастут породистые собаки».
«Время у человека есть имя величайшему деспоту жизни, и кто может с ним не считаться – тот есть счастливейший. Это дети, влюбленные и богатые духом празднолюбцы. Все же другие люди спасаются от деспота послушанием и рассчитывают жизнь свою по часам».
«Есть две реальности: одна, что после нас остается, другая – к чему мы стремимся. Умирая, мы оставляем сделанное и недоделанное и остаемся с тем, к чему стремимся».
«Небо опять серое, ровно матовое, как все эти дни. Под этим небом, сосредоточиваясь, собираешься сам в отношении людей в такое же холодное серо-равнодушное существо и чувствуешь, что есть такие люди, так они живут в расчете, свободном от приязни и неприязни. Да так оно и должно быть: раз небо такое, то и люди, значит, такие есть. В человеке еще бывает такое, чего нет в природе, но в природе никогда не бывает и не может быть такого, чего нет в человеке».
«Поднимает тебя волна, и поднимайся, только помни всегда: это ты не сам, а волна тебя поднимает. Пользуйся высотой и живи, только отделяй ту высоту, на которой ты сам от себя поднимаешься, и ту, на которую тебя поднимают».
«Всякой свободе соответствует своя форма принуждения, отживает не самое принуждение, но лишь форма его, которая, в свою очередь, определяет новую форму свободы».
«- Не дают мне быть самим собой.
- Не может быть! Для этого есть время у каждого».
«Чудо происходит из личной веры, и его происхождение должно быть окружено такой же совестливой тайной, как все наши лично-интимные отношения. Но если чудо явилось как факт, то на него, как мухи по запаху, летят все и потребляют, не задумываясь о его происхождении, как будто само собою понятно, что бог до ветру ходит чудесами и надо спешить за ним подобрать. Таким чудом является вся природа нерукотворная и то, что создает человек: его мосты, города, каналы, книги, картины, музыка. Так на свете творятся чудеса, неустанно мы их порождаем и неустанно их потребляем».
«Уметь переносить свою старость – это великое геройство».
«Все больше и больше укрепляюсь в мысли о том, что любить врага – это значит бороться с его злой одержимостью, бороться за плененного злом человека. И вообще любить – это значит бороться за любимого человека».
«Женщины в своих разговорах высказываются о мужчине приблизительно, как великие державы о колониях в том смысле, что колония сама по себе совершенно пассивна и ее забирают как вещь. Так и мужчина в этих высказываниях представляет из себя пассивный предмет борьбы женщин между собой».
«Времена переживаем слишком серьезные для критики их отдельными людьми: не человек отдельной душой будет судить».
«Знаю, что подстилало доброе дело постройки Беломорканала, но я хотел не о подстилке написать… Гадость подстилает не только канал, но и все на свете, если будем искать гадость – найдем, гораздо труднее найти хорошее.
Посмотрите на докторов – одни из них ищут в человеке болезнь и этим специально только и занимаются, чтобы ее найти. И, конечно, находят, потому что почти все люди больны чем-нибудь в какой-нибудь степени. Но все люди, за исключением небольшого числа безнадежных, относительно здоровы. И есть доктора, которые ищут в человеке не одну болезнь, а и здоровье, и лечат человека тем, что поощряют здоровье, и оно преодолевает болезнь».
«Одиночество противоестественно (старая дева, старый холостяк) и антисоциально («лишние люди»). Природа смотрит на них, как на больных, и убивает».
«С «Осударевой дорогой» дела идут так хорошо, что я временами ловлю себя на сладостной мечте своей победы. К счастью, не молод, опытен и гашу легко свою мечту, опрокинув на ее огонь тухлую воду неудач: все это уже и было, и то и другое».
«Что мы противопоставляем детству? Это неизбежность расставания с самим собой: я делаю не потому, что хочется, а что надо, то есть я расстаюсь с собой. Так у людей бывает».
«До вечера солнце с красивыми летними облаками. Подумалось: какой вздор эти облака там , на небе. И что мы снизу в них читаем. Вот бы собрать народ на экзамен и спрашивать, кто что видит. И сразу смотреть и образование, и способности, и воображение. Испытание способностей поэтов должно быть в летний день, профессор, например, спрашивает: «Кто видит Данте в лавровом венке?»
«Я, переиспытав в жизни своей всякие беды, пришел к тому, что людям нельзя жить одним страданием, и что если я буду писать о радости, которая заложена в существе жизни, то все будет у меня хорошо для моего народа и сам я выполню свое назначение и долг. Жизнь есть великое сокровище, и человек хочет им обладать».
«Мудрость человека состоит в искусстве пользоваться одной маленькой паузой жизни, на какое-то мгновение надо уметь представить себе, что и без тебя идет та же самая жизнь. После того, заглянув в такую-то жизнь, без себя, надо вернуться к себе и, затаив паузу, делать свое обычное дело в обществе… «Где же ты был?» - спрашивают мудреца. А он чуть-чуть улыбается и ничего не говорит. Он был там, где жизнь течет без его участия, сама по себе».
«Забывать – это значит прощать. Когда людям ничего живется, они прощают плохое и верят в хорошее».
«Обернулся к себе и увидал, что мой царь природы – настоящая вещь. И еще я увидел, что не только на безрыбье я – писатель, но что и среди рыб я рыба. Мне стало видно, почему я всегда робел понимать себя настоящим писателем: потому что я очень людей хотел возле себя, а быть настоящим писателем – это значит непременно быть одиноким. Пусть даже вырастут горы признаний и вершины их засверкают снегами славы – тут-то, может, среди этих снегов ощутимей всего человеку его одиночество. Я же в простоте своей славу понимал просто как счастье и считал себя его недостойным».
«Живописец может видеть предмет только с одной стороны, и оттого он художник прямой, четкий и сидящий. А художник слова устает смотреть только прямо, у него является сомнение в себе и в том, что он видит. «Дай-ка, - скажет, - я загляну с другой стороны». И это сомнение заставляет его встать и пойти. С этого сомнения, с этого желания заглянуть на другую сторону и начинается движение».
«Сейчас мы не можем видеть человека нового, как не можем без зеркала видеть себя. Выстроим Новый Свет, и он будет нашим зеркалом: поглядимся в него, и в нем увидим себя новыми».
«Нас поражает не Сервантес, а что нашлась для Сервантеса среда, в которой его Дон Кихот ожил и едет на своем Росинанте в веках из поколения в поколение… Так и разделилось все человечество на всей земле в своей «холодной» войне: одни стоят за Сервантеса, за незаменимость личности человека, другие за среду, порождающую эту личность».
«…Незаменимость есть основание для большого здания любви».
«Жестокость нами переживается с детства и кончается у человека милостью (биологический закон). Действительно отцы в общем идеалисты, как и дети неминуемо в общем жестоки… Так что мы, поколения старших, не можем честно сойтись с молодежью из-за их жестокости. Но молодежь неминуемо по биологическому закону идет к нам, и, значит, этика старости состоит в умении ждать».
«Искусство обладает особенной силой, если выступает как искусство, невозможно искусство принудить быть моралью. И не думаю, что такое оскопленное искусство может помочь, и нужно ли такое искусство».
«Любовь создает свой полюс, и качества любимого располагаются, как железные опилки у магнита: одни, милые, поближе, а что похуже, то подальше. Бывает, по мере движения любви, отдельные качества приближаются, и это значит, проходит любовь. В настоящей любви на всю жизнь отдаленные качества, оставаясь на том же месте, делаются более видимы, и любящий их видит, но мирится, как с чем-то несущественным».
«Играть в политику поэту с нерешенными вопросами в душе опасно. Политика сейчас – это как религия в прежнее время».
«Можно убить свой дух в запойном труде. Кажется, еще никто не описал этого способа самоубийства… Надо оставаться в своем труде и в крайнем случае, если в себе нет ничего, растить живых детей».
«Только быки борются своей силой, а человек борется тем, за что держится: во что верит, тем и бьет».
«Добрые люди хотят, чтобы художники вместе с ними строили будущее. Для этого должны родиться факты нового быта, и эти факты, как цветы, ароматом своим привлекающие пчел, должны привлекать художников. Наверно, в этом возникновении привлекательного и есть сущность возрождения? Во всяком случае, сейчас нам надо этого ждать и сюда обращать свое внимание, очень опасаясь искушения мелочь случайного выставлять за идеал».
«Вокруг меня идут люди, бросившие все свое лучшее в общий костер, чтобы он горел для всех, и что мне говорить, если я свой огонек прикрыл ладошками и несу его и берегу на то время, когда все сгорит, погаснет и надо будет зажечь на земле новый огонь. Как я могу уверить моих ближних в жизненном строю, что не для себя лично я берегу свой огонь, а на то далекое время».
«В жизни, кроме меня, действует другой человек, и путь к этому другу и есть наш жизненный путь».
«Весь смысл и все должное философии состоит в том, чтобы побудить каждого мыслить самостоятельно и собственными словами выражать свои мысли».
«С помощью улыбки можно бесконечно упростить высказывание мысли. А «простота» должна быть в том, чтобы ее принимали в себя охотно без понимания, а потом эта мысль, поселившись в душе человека, лежала и в благоприятном случае прорастала бы, а человек говорил: ах, так вот оно что! Улыбка – это единственное, чего не хватает в Евангелии…»
«Деревья качаются – это, значит, на улице ветер Но я приучил себя, когда сижу в комнате и вижу сквозь стекло дерево, забывать, что это ветер качает их. И так я смотрю в тишине своей комнаты так, будто и там за соснами тишина, а деревья качают ветками своими сами и у них свой разговор между собой. Кто знает? Может быть, и мы тоже не сами качаемся и бегаем, а кто-то нас запускает? А деревья пусть сами, и тогда о том и другом начинаешь догадываться».
«Радость происходит оттого, что там, где-то за пределами моей души, что-то само собой делается очень хорошее, и мне достается без моего вековечного труда, без моих заслуг и усилий, и, значит, если я и умру когда-нибудь, то кто-нибудь за меня на земле будет радоваться жизни у этого оврага с лебедиными шеями».
«Мне кажется так, что во всяком настоящем таланте содержится особое чувство современности. Может быть, даже в состав их таланта включен какой-нибудь особый орган, и посредством него они, художники, ориентируются во времени подобно тому, как перелетные птицы определяются в своих огромных пространствах».
«Современность является после длительного упражнения в душе художника ощутимой, как ощутим воздух бегущему на лыжах, как вода – скоростному гребцу, как лес – охотнику».
«Самое важное для инженера, строителя, например, моста через реку, это чтобы мост был бы прочным. Так и у нас главное, чтобы вещь оставалась и по ней, как по мосту, читатели долго бы устанавливали путь своего сознания».
«…Так и живут люди все: непременно все расстаются, и одни, расставаясь, уверены в том, что встретятся: это счастливые, здоровые, хорошие люди. Другие не верят в то, что встретятся: это несчастные, озлобленные».
«Немец способен на всевозможное и в этом лучше всех во всем мире. Русский в возможном недалеко ушел, но он, как никто, в невозможном (чудо)».
«Не от перелета ли птиц взялась у людей мысль о том свете и что мы можем туда улететь?»
«Думал о том, что одни люди ищут сходства во всем и подобия, другие, напротив, ищут особенностей и случаев. Два совершенно разных миросозерцания. На одной и той же парковой дорожке с лавочками одному хочется посидеть на лавочке, другому же – походить по дорожке, и это тоже два разных миросозерцания».
«Одна из причин, побуждающих сделаться писателем, - это ненаходчивость. Счастливый всегда имеет в запасе острое слово, раз! – и убито. А кандидат в писатели должен еще слово свое поточить дома, но зато как он остро наточит! Слово готово, но девать некуда: враг посмеялся и скрылся. Куда же девать слово? Остается напечатать, да так и пойдет: на бумаге отменно хорошо, а в жизни во всем с опозданием – и писатель готов…»
«…Поэзия была мне как хрустальный дворец с тысячью зал, но одна комната запретная: в нее нельзя мне входить, в ней правда живет».
«Поэзия бросает лучи свои во все стороны, и один из них проходит сквозь правду и освещает ее изнутри».
«Каждому из нас ведь еще бы немного пожить, и весь изменишься так с виду, что другой, свой человек, самый близкий и единственный и неповторимый в духе своем, придет и не узнает в тебе того самого, кого он искал всю жизнь и ждал. Как свеча горит жизнь, и как же, значит, надо ею дорожить, чтобы друг пришел и узнал».
«…И все разговоры наши, когда мы близко сходимся, существуют только для того, чтобы души наши вошли в единство».
«Не есть ли то, что мы называем «природой», просто хранилище или кладовая нашего собственного человеческого опыта, всего того, что с человеком уже было. Не может ли так быть, что, обращаясь в этом смысле к природе, человек обращается к тому, что с человеком было? Человек советуется с близкими ему людьми и старшими в опыте, и они ему дают два совета: 1) не повторяй того, что мы сами без тебя делаем; 2) не забегай так вперед, чтобы выйти вовсе из наших глаз».
«Есть какое-то определенное поведение художника, имеющее целью держать свои окна открытыми навстречу прекрасному мгновению. Пусть оно явится даже в виде синички, влетающей в форточку, - поведение художника должно подготовить на подоконнике зернышко. Так от воли и внимания художника зависит длительность прекрасного мгновения. Можно представить себе художника, своим поведением обращающего в вечность текущее мгновение».
«Каждый организм, старея, вынужден в природе отказываться от того, за что борются между собою молодые. Старея, человек, естественно, делается лучше, потому что он освобождается от слепых страстей и тем самым входит в свой разум. Воспитание детей старшими к тому должно быть направлено, чтоб молодые уважали опыт старших и считались с их разумом, освобожденным от слепых страстей».
«С какой надутой гордостью Х. сказал: «Мы принимаем Пушкина». Почему бы не спросить его: «А примет ли Пушкин нас таких?» Знаю, он примет, но хорошо бы таким словом нос утереть дураку».
«Думаю о подарках, что как трудно подарить кому-нибудь, чтобы на всю жизнь, и ему, кому подарил, и после него, у кого-нибудь этот подарок хранился и по-своему как-то жил. Я думаю, что настоящий большой писатель, как Лев Толстой своей «Войной и миром», делает нам всем подарок».
«Обиду нельзя стереть усилием воли, ее можно стереть кулаком или легкомыслием. Всякое усилие порождает Сальери».
«По секрету сказать, глупость необходима в поэзии, как весенние лужи земле, но дело поэта подвести людей к этой луже. Там каждый находит свое отражение и, дивясь, говорит про себя: «А ведь я это за глупость считал!» И, расширяясь душой, радуется, что он такой же, как все, и приближается по себе к пониманию всех, казалось бы, раньше недоступно умных людей».
«Все хорошее в человеке почему-то наивно, и даже величайший философ наивен в своем стремлении до чего-то просто додуматься. Серьезна и ненаивна в человеке только мощь: могу – вот и все».
«Я думаю, каждый художник во все времена был борцом против временного».
«Тема нашего времени… как любить всех, чтобы сохранить внимание к каждому».
«…В нас, как в дереве, таится спящая почка, ожидающая в переменах внешних своего пробуждения».
«Ты думаешь, правда складывается и лежит кладом, что нашел клад и богат. И перешагнул. Нет. Истинная правда не лежит, а летит».
«Известно, как бывает в поэзии: ты думаешь, а оно выходит, и никак не из того, о чем ты думаешь, - само выходит. Не от думы рождается поэтический образ, но если ты не будешь думать, он не родится».
«Много еще придется вложить в нее //повесть// труда, но это уже не труд в моем смысле, а просто работа. Трудом же я называю такое дело, когда тебя «несет», и великая трудность такого труда состоит только в том, чтобы удержаться в седле».
«На прогулке вчера видел красивейший гриб, похожий на минарет. Любовался им и думал: «Гриб красивейший все называют поганым только за то, что его нельзя съесть».
«И любовь, и доброта, и счастье – все родится с нами. И весь вопрос только в том: что за жизнь свою мы сделаем из этого великого богатства каждого из нас?»
«Видел фильм об охоте, показывали расстрел волков. Самому бы стрелять – ничего, но смотреть, как расстреливают даже волков, очень неприятно. Так и со всей охотой: можно охотиться, но хвалиться тут нечем».
«У людей бывают в жизни два вопроса, один чисто детский: «почему?», другой: «кто ты такой?» Одни ищут в природе сходства и спрашивают: «.Почему?» - для того, чтобы все понять в сходстве, другие ищут, напротив, различия и спрашивают: «Кто ты такой?»
«Вот если бы совесть свою сохранить до того чистой, чтобы жизнь после всего отошла от меня самого, как отходят листья с деревьев».
«Жертва – это ответ невинного за ошибку другого, и потому живи и не ошибайся. Не греши не потому, что тебе будет за это нехорошо, а потому, что за твой грех будет отвечать другой, невинный».
«Еще понял я, как оживляет всякого попытка что-то сказать хорошее живым. Что скорей всего эта золотоносная жила человеческих слов мне и встретилась, и я этой радостью живу».
«Жить надо, как яблоня, она живет и растет, и плоды сами собой спеют».
«Вишни цветут… Необъятная теснота белых цветов, как собор наших душ: такими мы сойдемся когда-нибудь и такими останемся».
«Думать надо о всем, а писать хорошо можно только о самом простом, чем вся жизнь наполнена, этого простого надо искать и на это простое все думы поменять. Жалеть нечего мысли, они сами собой потом скажутся и запрячутся в образы так, то не всякий до них доберется. Кажется, эти образы складываются, уважая и призывая каждый человеческий ум, как большой, так и маленький: большому так, маленькому иначе. Если образ правдив, он всем понятен, и тем он и правдив, что для всех».
«Никогда я с таким счастьем не глядел на росу… и так хочу кончить жизнь свою: что взглянул, вдохнул в себя бессмертное качество мира и с этим ушел».
«…Общие слова требуют подтверждения личного, личность художника все равно как печать на казенной бумаге, есть свидетельство правды».
«Отчего же наши книги, когда их пишут, то все разрастаются больше и больше. В то же самое время хороший автор только и думает о том, как бы поскорее высказать то самое, из-за чего началось писание книги. Это происходит оттого, что автору хочется правду сказать, а у правды, оказывается, нет слов, и оттого их нужно долго самому искать и много трудиться. В то же самое время кажется, будто все можно сказать простыми короткими словами. Часто и спрашивают читатели: «А что вы этим хотели сказать?»
«И что это за победа, если дается усилием, если победитель выходит из борьбы с искалеченной душой. Хороша такая победа, когда сам и не знаешь о ней, когда она сама из тебя вытекает. Хорошо быть таким, а не сделаться».
«Уже в самом твоем решении говорить только правду таится насилие, потому что слово правды делается всем человеческими и нечеловеческими правдами и неправдами, а не тобой одним».
«Родина решает вопрос, от кого и как я родился, но о том, какой на родине у меня образовался характер, кто из меня вышел в свет, решает отечество».
«Обломить сухие сучки и самому ничего – и дереву лучше. Вот и все бы так… на всем свете создать жизнь такую между нами, чтобы всем хорошо было, и каждому лучше».
«Деревья опадают, и все, что остается на них, все последние листики яснеют, и нам, конечно, по себе кажется, будто они глядят сверху на опавшие листья и говорят между собой: «Вот они все опали, а с нами еще не известно, что будет: они пали и лежат, а мы, может быть, еще соберемся с духом и улетим».
Мне кажется о себе, что я тоже какой-то лист, стремящийся избежать общего уплотнения внизу в удобрительную массу, и мало того! Смешаться с птицами и улететь без крыльев, прямо по ветру».
«Становится совсем непонятным, как мало люди берут из того, что им дано на земле и как счастлив я, что свою долю в значительной мере взял».