Привидение кошки, живущее в библиотеке
У.Фолкнер. Статьи, речи, интервью, письма.
«…Закат солнца, словно замирающий вдали звук органа».
«Написал одно стихотворение, настолько современное, что я сам не знаю, о чем оно».
«Только что закончил самый лучший в мире рассказ. Он настолько хорош, что когда я закончил его, то встал и пошел посмотреть на себя в зеркало. И подумал: «Неужели этот тип с крысиной рожей, эта помесь детскости, слабости и непомерного тщеславия, придумал все это?» А вот и придумал! И рука не поднимается, чтобы вносить поправки».
«Ты хорошо пишешь письма. Человек, который не знает тебя, по тому, как ты пишешь, мог бы даже определить цвет твоих глаз».
«Твое предложение… выделять курсивом даты мне не нравится. По-моему, курсив должен показать читателю сумбур в голове //персонажа//. Если бы только техника печатания позволяла использовать для этого шрифты разных цветов!»
читать дальше
«Я снова и снова рассказываю одну и ту же историю: о себе и о мире. Томас Вулф попытался сказать обо всем, уместить все: весь мир плюс себя или мир, пропущенный сквозь себя, - попытался уместить мир, в котором родился, прожил, а затем навеки уснул, в одну книгу. Я пытаюсь в этом смысле пойти еще дальше. Думаю, именно этим объясняется непомерная длина предложений, то, что обычно называют сложным и бесформенным стилем. Я пытаюсь выразить все в одном предложении: между заглавной буквой и точкой. Все еще пытаюсь, по возможности, уместить все на булавочной головке».
«Не думаю, что для того, чтобы подтекст существовал, необходимо было его специально создавать или знать о его существовании. Искусство проще, чем думают о нем люди, и круг тем очень ограничен. Все, что волнует человека, существовало и будет существовать вечно; и об этом давно написано, и если писать с усердием, искренне, без претензий, с неизменной решимостью никогда, никогда не быть удовлетворенным тем, что напишешь, то снова напишешь все о том же, поскольку искусство, как и человеческая нищета, само о себе позаботится и найдет себе хлеб».
«Я не хочу приниматься за книгу, которая мне не по душе, потому что я как старая породистая кляча, которая жеребилась 15-16 раз и чувствует, что сможет ожеребиться еще раза 3-4, и потому не может позволить себе иметь случайного жеребенка».
«Жители в нашем городке только и делали, что гадали, кого это я вывел: «Как, черт возьми, он все это упомнил и, вообще, когда это произошло?» - их единственные литературно-критические высказывания».
«Я напишу Хемингуэю. Бедняга, надо же было жениться три раза, чтобы понять, что в женитьбе нет ничего хорошего и единственный способ снова обрести покой (если уж свалял дурака и женился) – так это, оставаясь с первой женой, держаться от нее подальше в надежде когда-нибудь ее пережить. По крайней мере, тогда убережешься от повторной женитьбы, а это обязательно произойдет, если развестись. Судя по всему, мужчину можно отучить принимать наркотики, пить, играть в карту, кусать ногти, ковырять в носу, но не от женитьбы».
«Единственный благородный поступок, который можно совершить на войне, - это проиграть ее».
«Мне кажется, я написал и отправил в печать много вещей, прежде чем осознал, что незнакомые люди могут прочесть написанное».
«Сама мысль о договоре мне противна. Мне кажется, что, выдав мне аванс за роман, который еще не написан, от меня не только потребуют сдать его, когда он будет написан, но и заявят о своих правах на следующий роман, после того, как появится этот, еще не написанный».
«Спасибо за чек от «Эллери Куин». Ну и комментарий! Во Франции я – основатель нового литературного движения. В Европе меня считают лучшим американским писателем и чуть ли не самым лучшим из всех писателей вообще. А в Америке моя работа сценариста дает такой жалкий заработок, что приходится зарабатывать на жизнь, завоевывая вторую премию в конкурсе на лучший рассказ о таинственных приключениях».
«Мне безразличны факты, они меня не особенно интересуют, факт – слишком хилое существо, ему нужны подпорки, и если отойти в сторону и посмотреть на него под углом, то станет видно, что он так тщедушен, что не отбрасывает тени».
«Единственное предисловие, которое, как мне помнится, я прочел, причем мне было тогда шестнадцать лет, - это предисловие к роману Сенкевича, я даже не уверен, как это пишется, кажется, «Пан Майкл», точно не помню, но сказано там примерно следующее: «Эта книга написана в трудах», может, там даже сказано, «ценой мук и жертв», с тем, чтобы укрепить человеческие сердца. Я думаю, это единственно достойная цель любого произведения».
«Я буду сопротивляться до конца: никаких фотографий, никаких письменных свидетельств. Я хочу, чтобы меня, как частное лицо вычеркнули из истории, чтоб я не существовал для нее, не оставил бы в истории никакого следа, никакой памяти о себе, кроме опубликованных книг. Очень жалею, что тридцать лет назад я не мог еще предвидеть будущее: нужно было просто не подписывать свои вещи, как это делали елизаветинцы. Все мои помыслы и устремления направлены на то, чтоб итог и смысл моей жизни были выражены в одном предложении, которое будет одновременно и эпитафией, и некрологом: Он писал книги, он умер».
«Несколько лет назад, не помню, по какому случаю, Хемингуэй сказал, что писатели, подобно врачам, адвокатам и волкам, должны держаться вместе. Я думаю, что это замечание скорее остроумно, нежели точно и верно, во всяком случае, к Хемингуэю оно не относится; писатели, которым волей-неволей приходится держаться вместе, ибо иначе они погибнут, напоминают волков, которые только в стае – волки, а разгони их, и каждый станет собакой. А тот, кто написал «Прощай, оружие!», «По ком звонит колокол» и почти все остальное тоже, не нуждается в защите стаи».
«Иногда мне кажется, что только бедствие, может быть, даже военное поражение сможет пробудить Америку и поможет нам спастись или спасти то, что еще останется от нас. Я понимаю, что это очень мрачно… Но люди чудовищны. Надо очень верить в человека, чтобы сносить его глупость, дикость и бесчеловечность».
«Одна из причин, почему я не сделал этого //не написал статью в защиту Хемингуэя//, состоит в том, что человек, написавший «Мужчины без женщин», «И восходит солнце» и большую часть всего остального, не нуждается в защите, ибо те люди, что оплевывают его, не написали «Мужчины без женщин», «И восходит солнце» и все остальное, а тем, кто не написал «Мужчины без женщин», «И восходит солнце» и все остальное, просто не на что опереться для того, чтобы было удобнее оплевывать».
//Шервуд Андерсон// «Он верил в людей, но как будто только в теории. Он ожидал от них худшего… будто единственными людьми, которым он мог по-настоящему верить, с которыми мог общаться, были те, которых он выдумал сам: символы и образы его туманных снов».
«Я понял, чтобы быть писателем, прежде всего необходимо быть тем, что ты есть, для чего ты рожден… Счастлив тот, кто есть художник по призванию, кто верен своему предназначению, потому что в искусстве не ждут наград, как почтальона по утрам».
«Современные люди по каким-то причинам стыдятся быть пойманными на сентиментальности; кое-кто, видимо, имеет довольно курьезное представление о том, где именно находится сердце, и путает его с более низменными органами, железами, функциями».
«Следует сказать не художнику, но всему миру, самому времени, что труд художника – ценен. Что даже поражение стоит усилий и прекрасно, если только это блестящее поражение, если только мечта прекрасна, недостижима и достойна, ибо это мечта о совершенстве».
«Один из изъянов в нашей американской жизни это успех. Уж слишком велик этот успех и так доступен. В Америке молодой человек может достичь успеха и не очень большим усердием. Он может так легко и быстро добиться успеха, что еще не успеет научиться смирению, с которым следует относиться к нему, а то и вообще не успеет осознать, понять, что ему еще очень пригодится смирение. Может быть, нам нужна горстка самоотверженных пионеров – мучеников, которые, выбирая между успехом и смирением, предпочтут последнее».
«У нас нет законов, преследующих дурной вкус, быть может, потому что в условиях демократии большинство, диктующее свои законы, не распознает приметы дурного вкуса, сталкиваясь с ними, а может быть, и потому, что в условиях нашей демократии торговые компании, создающие рынок и товары, наводняющие его, превратили дурной вкус в предмет потребления, который может быть выброшен на рынок, и, следовательно, обложен налогом и предварительно разрекламирован; дурной вкус, обретя платежеспособность, был очищен от скверны и оправдан.».
«Недостаток индивидуальной свободы лишает человека индивидуальности, лишенный же индивидуальности, он лишается всего, что стоило бы иметь или удерживать».
«…Свободу мы подменили патентом, - патентом на любое действие, осуществляемое в рамках законов, сформулированных творцами патентов и жнецами материальных выгод… Они объявили, что может быть совершено любое действие, лишь бы оно освящалось выхолощенным словом «свобода».
«Истина – это длинная чистая четкая неоспоримая прямая и сверкающая полоса, по одну сторону которой черное – это черное, а по другую белое – это белое, - в наше время стала углом, точкой зрения, чем-то таким, что не имеет ничего общего не только с истиной, но даже и с простым фактом и целиком зависит от того, какую позицию ты занимаешь, глядя на нее. Или – точнее говоря – от того, насколько тебе удастся заставить того, кого ты хочешь обмануть или сбить с толку, занять определенную позицию при взгляде на нее».
«Америке художник не нужен. Америка еще не нашла для него места, - для него, который занимается только проблемами человеческого духа, вместо того чтобы употреблять свою известность на торговлю мылом или сигаретами, или авторучками, или рекламировать автомобили, морские круизы и курортные отели, или (если, конечно, он восприимчив к обучению и сможет достаточно быстро приспособиться к стандартам) выступать по радио и сниматься в кино, где он принесет прибыль, оправдавшую бы внимание, ему уделяемое».
«Промежутки между целью, средством и результатом становятся все короче, доступнее и менее затруднительными для прохождения; все меньше и меньше простора для человека, все больше и больше давления на индивидуум, чтобы превратить его в единообразное верчение шестеренок, напоминающее челюсти жующего человек».
«Дадим же прошлому уйти в прошлое лишь тогда, когда мы сможем заменить его – и сможем ли? – на что-нибудь лучшее; но не будем уничтожать прошлое просто потому, что оно было».
«Сначала вам все вещи и все люди представляются положительными. Затем на втором, циничном этапе вы приходите к убеждению, что все плохие. А потом вы осознаете, что каждый способен почти на всякое – героизм или трусость, нежность или жестокость».
«Вы всегда можете найти время писать. Каждый, кто говорит, что он не может выкроить время, занимается самообманом. Но не пишите через силу. Пишите до тех пор, пока вам есть что сказать».
«Я разрешаю роману писать себя самому – никаких мучительных размышлений о размере или стиле».
«- Как вы находите Голливуд?
- Мне не нравится климат, люди, их образ жизни. Там никогда ничего не происходит, и вдруг в один прекрасный день вы узнаете, что вам стукнуло 65 лет».
«Я пишу о людях. Может быть, в книги и проникают разного рода символы и образы, я не знаю. Когда хороший плотник что-нибудь строит, он забивает гвозди туда, куда следует. Когда он кончает, из шляпок, может быть, и образуется причудливый узор, но он вовсе не для того прибивал гвозди».
«Думаю, что если переделывать книгу, вероятно, я мог бы написать ее лучше. Но мне всегда так кажется о любой из моих вещей, как кажется любому писателю. Законченному произведению никогда не сравниться с мечтой о совершенстве, заставляющей художника браться за перо».
«Все мы неудачники. Никому из нас не удалось сравняться с мечтой о совершенстве, и я оцениваю художников на основании великолепия их поражения в попытке достичь невозможного».
«Хемингуэй довольно рано открыл для себя, на что способен, и после не выходил за эти рамки. Он никогда не пытался отступить с освоенной им территории, чтобы не испытать поражения. Из возможного для себя он все делал превосходно, первоклассно, но для меня это не успех, а провал… Поражение для меня выше. Стремиться к тому, чего нельзя достигнуть – так, что даже невозможно надеяться на успех – стремиться и потерпеть поражение и вновь стремиться. Вот в чем для меня успех».
«- Трагична ли в основе своей человеческая жизнь?
- В общем, да. Но бессмертие человека в том и состоит, что, сталкиваясь с трагизмом, который не в силах побороть, он все же пытается ему противостоять».
«- Может ли человек достичь совершенства?
- Да, может, измени он свою природу и свой характер. Если это и произойдет, то он уже не будет человеком – не будет таким любознательным существом, каким является… Я по-прежнему верю в человека, в его стремление к лучшему, в то, что он жаждет, стремится, хочет поступать лучше, чем по собственному представлению может поступить. И иногда ему это удается – стать лучше, чем от него ожидали. Такой человек бессмертен».
«Уже то, что человек в состоянии выговорить: «Мне это не по душе», свидетельствует, в моем понимании, о непобедимости человека».
«Человеку время от времени необходимо напоминать о существовании зла, с которым он не имеет права смиряться; нельзя постоянно говорить лишь о добром и прекрасном».
«На мой взгляд, писатель, поэт или романист не должны быть простыми протоколистами жизни; их задача – убеждать людей в том, что они могут стать лучше, чем есть».
«Поэты имеют дело с чем-то неуловимым и ускользающим, и потому не скажешь, кто они – англичане или японцы. Поэзия – обращена ко всеобщему».
«Ценность написанного выводится никак не из объема рукописи. И не из выбранной литературной формы, и даже не из авторства. Главное, я считаю, - конечный результат написанного и его правдивость».
«Если чрезмерно заботиться о стиле, то вряд ли к концу работы у писателя останется что-нибудь кроме стиля».
«…Закат солнца, словно замирающий вдали звук органа».
«Написал одно стихотворение, настолько современное, что я сам не знаю, о чем оно».
«Только что закончил самый лучший в мире рассказ. Он настолько хорош, что когда я закончил его, то встал и пошел посмотреть на себя в зеркало. И подумал: «Неужели этот тип с крысиной рожей, эта помесь детскости, слабости и непомерного тщеславия, придумал все это?» А вот и придумал! И рука не поднимается, чтобы вносить поправки».
«Ты хорошо пишешь письма. Человек, который не знает тебя, по тому, как ты пишешь, мог бы даже определить цвет твоих глаз».
«Твое предложение… выделять курсивом даты мне не нравится. По-моему, курсив должен показать читателю сумбур в голове //персонажа//. Если бы только техника печатания позволяла использовать для этого шрифты разных цветов!»
читать дальше
«Я снова и снова рассказываю одну и ту же историю: о себе и о мире. Томас Вулф попытался сказать обо всем, уместить все: весь мир плюс себя или мир, пропущенный сквозь себя, - попытался уместить мир, в котором родился, прожил, а затем навеки уснул, в одну книгу. Я пытаюсь в этом смысле пойти еще дальше. Думаю, именно этим объясняется непомерная длина предложений, то, что обычно называют сложным и бесформенным стилем. Я пытаюсь выразить все в одном предложении: между заглавной буквой и точкой. Все еще пытаюсь, по возможности, уместить все на булавочной головке».
«Не думаю, что для того, чтобы подтекст существовал, необходимо было его специально создавать или знать о его существовании. Искусство проще, чем думают о нем люди, и круг тем очень ограничен. Все, что волнует человека, существовало и будет существовать вечно; и об этом давно написано, и если писать с усердием, искренне, без претензий, с неизменной решимостью никогда, никогда не быть удовлетворенным тем, что напишешь, то снова напишешь все о том же, поскольку искусство, как и человеческая нищета, само о себе позаботится и найдет себе хлеб».
«Я не хочу приниматься за книгу, которая мне не по душе, потому что я как старая породистая кляча, которая жеребилась 15-16 раз и чувствует, что сможет ожеребиться еще раза 3-4, и потому не может позволить себе иметь случайного жеребенка».
«Жители в нашем городке только и делали, что гадали, кого это я вывел: «Как, черт возьми, он все это упомнил и, вообще, когда это произошло?» - их единственные литературно-критические высказывания».
«Я напишу Хемингуэю. Бедняга, надо же было жениться три раза, чтобы понять, что в женитьбе нет ничего хорошего и единственный способ снова обрести покой (если уж свалял дурака и женился) – так это, оставаясь с первой женой, держаться от нее подальше в надежде когда-нибудь ее пережить. По крайней мере, тогда убережешься от повторной женитьбы, а это обязательно произойдет, если развестись. Судя по всему, мужчину можно отучить принимать наркотики, пить, играть в карту, кусать ногти, ковырять в носу, но не от женитьбы».
«Единственный благородный поступок, который можно совершить на войне, - это проиграть ее».
«Мне кажется, я написал и отправил в печать много вещей, прежде чем осознал, что незнакомые люди могут прочесть написанное».
«Сама мысль о договоре мне противна. Мне кажется, что, выдав мне аванс за роман, который еще не написан, от меня не только потребуют сдать его, когда он будет написан, но и заявят о своих правах на следующий роман, после того, как появится этот, еще не написанный».
«Спасибо за чек от «Эллери Куин». Ну и комментарий! Во Франции я – основатель нового литературного движения. В Европе меня считают лучшим американским писателем и чуть ли не самым лучшим из всех писателей вообще. А в Америке моя работа сценариста дает такой жалкий заработок, что приходится зарабатывать на жизнь, завоевывая вторую премию в конкурсе на лучший рассказ о таинственных приключениях».
«Мне безразличны факты, они меня не особенно интересуют, факт – слишком хилое существо, ему нужны подпорки, и если отойти в сторону и посмотреть на него под углом, то станет видно, что он так тщедушен, что не отбрасывает тени».
«Единственное предисловие, которое, как мне помнится, я прочел, причем мне было тогда шестнадцать лет, - это предисловие к роману Сенкевича, я даже не уверен, как это пишется, кажется, «Пан Майкл», точно не помню, но сказано там примерно следующее: «Эта книга написана в трудах», может, там даже сказано, «ценой мук и жертв», с тем, чтобы укрепить человеческие сердца. Я думаю, это единственно достойная цель любого произведения».
«Я буду сопротивляться до конца: никаких фотографий, никаких письменных свидетельств. Я хочу, чтобы меня, как частное лицо вычеркнули из истории, чтоб я не существовал для нее, не оставил бы в истории никакого следа, никакой памяти о себе, кроме опубликованных книг. Очень жалею, что тридцать лет назад я не мог еще предвидеть будущее: нужно было просто не подписывать свои вещи, как это делали елизаветинцы. Все мои помыслы и устремления направлены на то, чтоб итог и смысл моей жизни были выражены в одном предложении, которое будет одновременно и эпитафией, и некрологом: Он писал книги, он умер».
«Несколько лет назад, не помню, по какому случаю, Хемингуэй сказал, что писатели, подобно врачам, адвокатам и волкам, должны держаться вместе. Я думаю, что это замечание скорее остроумно, нежели точно и верно, во всяком случае, к Хемингуэю оно не относится; писатели, которым волей-неволей приходится держаться вместе, ибо иначе они погибнут, напоминают волков, которые только в стае – волки, а разгони их, и каждый станет собакой. А тот, кто написал «Прощай, оружие!», «По ком звонит колокол» и почти все остальное тоже, не нуждается в защите стаи».
«Иногда мне кажется, что только бедствие, может быть, даже военное поражение сможет пробудить Америку и поможет нам спастись или спасти то, что еще останется от нас. Я понимаю, что это очень мрачно… Но люди чудовищны. Надо очень верить в человека, чтобы сносить его глупость, дикость и бесчеловечность».
«Одна из причин, почему я не сделал этого //не написал статью в защиту Хемингуэя//, состоит в том, что человек, написавший «Мужчины без женщин», «И восходит солнце» и большую часть всего остального, не нуждается в защите, ибо те люди, что оплевывают его, не написали «Мужчины без женщин», «И восходит солнце» и все остальное, а тем, кто не написал «Мужчины без женщин», «И восходит солнце» и все остальное, просто не на что опереться для того, чтобы было удобнее оплевывать».
//Шервуд Андерсон// «Он верил в людей, но как будто только в теории. Он ожидал от них худшего… будто единственными людьми, которым он мог по-настоящему верить, с которыми мог общаться, были те, которых он выдумал сам: символы и образы его туманных снов».
«Я понял, чтобы быть писателем, прежде всего необходимо быть тем, что ты есть, для чего ты рожден… Счастлив тот, кто есть художник по призванию, кто верен своему предназначению, потому что в искусстве не ждут наград, как почтальона по утрам».
«Современные люди по каким-то причинам стыдятся быть пойманными на сентиментальности; кое-кто, видимо, имеет довольно курьезное представление о том, где именно находится сердце, и путает его с более низменными органами, железами, функциями».
«Следует сказать не художнику, но всему миру, самому времени, что труд художника – ценен. Что даже поражение стоит усилий и прекрасно, если только это блестящее поражение, если только мечта прекрасна, недостижима и достойна, ибо это мечта о совершенстве».
«Один из изъянов в нашей американской жизни это успех. Уж слишком велик этот успех и так доступен. В Америке молодой человек может достичь успеха и не очень большим усердием. Он может так легко и быстро добиться успеха, что еще не успеет научиться смирению, с которым следует относиться к нему, а то и вообще не успеет осознать, понять, что ему еще очень пригодится смирение. Может быть, нам нужна горстка самоотверженных пионеров – мучеников, которые, выбирая между успехом и смирением, предпочтут последнее».
«У нас нет законов, преследующих дурной вкус, быть может, потому что в условиях демократии большинство, диктующее свои законы, не распознает приметы дурного вкуса, сталкиваясь с ними, а может быть, и потому, что в условиях нашей демократии торговые компании, создающие рынок и товары, наводняющие его, превратили дурной вкус в предмет потребления, который может быть выброшен на рынок, и, следовательно, обложен налогом и предварительно разрекламирован; дурной вкус, обретя платежеспособность, был очищен от скверны и оправдан.».
«Недостаток индивидуальной свободы лишает человека индивидуальности, лишенный же индивидуальности, он лишается всего, что стоило бы иметь или удерживать».
«…Свободу мы подменили патентом, - патентом на любое действие, осуществляемое в рамках законов, сформулированных творцами патентов и жнецами материальных выгод… Они объявили, что может быть совершено любое действие, лишь бы оно освящалось выхолощенным словом «свобода».
«Истина – это длинная чистая четкая неоспоримая прямая и сверкающая полоса, по одну сторону которой черное – это черное, а по другую белое – это белое, - в наше время стала углом, точкой зрения, чем-то таким, что не имеет ничего общего не только с истиной, но даже и с простым фактом и целиком зависит от того, какую позицию ты занимаешь, глядя на нее. Или – точнее говоря – от того, насколько тебе удастся заставить того, кого ты хочешь обмануть или сбить с толку, занять определенную позицию при взгляде на нее».
«Америке художник не нужен. Америка еще не нашла для него места, - для него, который занимается только проблемами человеческого духа, вместо того чтобы употреблять свою известность на торговлю мылом или сигаретами, или авторучками, или рекламировать автомобили, морские круизы и курортные отели, или (если, конечно, он восприимчив к обучению и сможет достаточно быстро приспособиться к стандартам) выступать по радио и сниматься в кино, где он принесет прибыль, оправдавшую бы внимание, ему уделяемое».
«Промежутки между целью, средством и результатом становятся все короче, доступнее и менее затруднительными для прохождения; все меньше и меньше простора для человека, все больше и больше давления на индивидуум, чтобы превратить его в единообразное верчение шестеренок, напоминающее челюсти жующего человек».
«Дадим же прошлому уйти в прошлое лишь тогда, когда мы сможем заменить его – и сможем ли? – на что-нибудь лучшее; но не будем уничтожать прошлое просто потому, что оно было».
«Сначала вам все вещи и все люди представляются положительными. Затем на втором, циничном этапе вы приходите к убеждению, что все плохие. А потом вы осознаете, что каждый способен почти на всякое – героизм или трусость, нежность или жестокость».
«Вы всегда можете найти время писать. Каждый, кто говорит, что он не может выкроить время, занимается самообманом. Но не пишите через силу. Пишите до тех пор, пока вам есть что сказать».
«Я разрешаю роману писать себя самому – никаких мучительных размышлений о размере или стиле».
«- Как вы находите Голливуд?
- Мне не нравится климат, люди, их образ жизни. Там никогда ничего не происходит, и вдруг в один прекрасный день вы узнаете, что вам стукнуло 65 лет».
«Я пишу о людях. Может быть, в книги и проникают разного рода символы и образы, я не знаю. Когда хороший плотник что-нибудь строит, он забивает гвозди туда, куда следует. Когда он кончает, из шляпок, может быть, и образуется причудливый узор, но он вовсе не для того прибивал гвозди».
«Думаю, что если переделывать книгу, вероятно, я мог бы написать ее лучше. Но мне всегда так кажется о любой из моих вещей, как кажется любому писателю. Законченному произведению никогда не сравниться с мечтой о совершенстве, заставляющей художника браться за перо».
«Все мы неудачники. Никому из нас не удалось сравняться с мечтой о совершенстве, и я оцениваю художников на основании великолепия их поражения в попытке достичь невозможного».
«Хемингуэй довольно рано открыл для себя, на что способен, и после не выходил за эти рамки. Он никогда не пытался отступить с освоенной им территории, чтобы не испытать поражения. Из возможного для себя он все делал превосходно, первоклассно, но для меня это не успех, а провал… Поражение для меня выше. Стремиться к тому, чего нельзя достигнуть – так, что даже невозможно надеяться на успех – стремиться и потерпеть поражение и вновь стремиться. Вот в чем для меня успех».
«- Трагична ли в основе своей человеческая жизнь?
- В общем, да. Но бессмертие человека в том и состоит, что, сталкиваясь с трагизмом, который не в силах побороть, он все же пытается ему противостоять».
«- Может ли человек достичь совершенства?
- Да, может, измени он свою природу и свой характер. Если это и произойдет, то он уже не будет человеком – не будет таким любознательным существом, каким является… Я по-прежнему верю в человека, в его стремление к лучшему, в то, что он жаждет, стремится, хочет поступать лучше, чем по собственному представлению может поступить. И иногда ему это удается – стать лучше, чем от него ожидали. Такой человек бессмертен».
«Уже то, что человек в состоянии выговорить: «Мне это не по душе», свидетельствует, в моем понимании, о непобедимости человека».
«Человеку время от времени необходимо напоминать о существовании зла, с которым он не имеет права смиряться; нельзя постоянно говорить лишь о добром и прекрасном».
«На мой взгляд, писатель, поэт или романист не должны быть простыми протоколистами жизни; их задача – убеждать людей в том, что они могут стать лучше, чем есть».
«Поэты имеют дело с чем-то неуловимым и ускользающим, и потому не скажешь, кто они – англичане или японцы. Поэзия – обращена ко всеобщему».
«Ценность написанного выводится никак не из объема рукописи. И не из выбранной литературной формы, и даже не из авторства. Главное, я считаю, - конечный результат написанного и его правдивость».
«Если чрезмерно заботиться о стиле, то вряд ли к концу работы у писателя останется что-нибудь кроме стиля».
-
-
12.05.2023 в 22:02И тут я подумала, что сейчас технически это очень легко сделать. Но я никогда не видела, чтобы в книге, да что в книге, даже в тексте в интернете, читаешь-читаешь, и вдруг фраза - синим. Или зеленым шрифтом. Бум! Сразу фокус внимания.
Интересно, почему так не делают?
-
-
12.05.2023 в 22:13