М.Волошин. Дневники.
«В путешествии не столько важно зрение, слух и обоняние, сколько осязание. Для того, чтобы вполне узнать страну, необходимо ощупать ее вдоль и поперек подошвами своих сапог».
«Говорят, что надо пуд соли съесть с человеком, чтобы узнать его, а я говорю вам, что для этого достаточно пройти вместе пешком верст сто».
«…Слушали дивную музыку, которая звучала из глубины собора и застывала между стенами храма в виде разноцветных стекол».
«Мы стали подниматься по очень крутому каменистому руслу протока на холм, где проходит граница между Баварией и Тиролем. Там была прорублена просека и стоял столб. Мы широко расставили ноги, так, чтобы одна нога находилась в Тироле, а другая в Баварии, и глубоко наслаждались этим интернациональным положением в течение нескольких минут».
«Действие вина на высоте оказалось очень сильное, т.к. Леонид, выйдя из хижины, в которой он выпил четверть половины литра слабого вина с водой, слушая шум потока, говорил: «Какой сильный ветер» - и, указывая пальцем на вершины гор, прибавил: «Даже все вершины гнутся».
«Мы обошли громадное туловище собора по большим дворам, заросшим травой, и вступили в лабиринт Ватикана, похожий на беспорядочное нагромождение зданий, выросших одно на другом, подобно листьям кактуса».
читать дальше
«Князь убеждал нас идти обедать в какой-то необыкновенно дешевый по виду ресторан, который он только что видел на улице… на улице… (тут он полез в свою записную книжку) divieto affisione. Нам, конечно, пришлось отказаться от мысли найти эту тратторию, так как divieto affisione означает запрещение налеплять объявления – надпись, встречающаяся почти на всех итальянских домах, которую князь по свойственным ему особенностям принял за название улицы».
«… После любовались озером, по которому плавали лебеди. Но Алексис со свойственной ему прозаичностью доказал, что это не лебеди, а утки».
«Так как все кратеры в Западной Европе составляют теперь собственность предпринимателей, то с нас потребовали по лире».
«…Не могу писать дневника. У меня есть непосредственные чувства, но нет для них непосредственных слов. Слова всегда запаздывают».
«Я сказал М.: «О, если б нам пройти чрез жизнь одной дорогой». Из многих выбрать одну. Вечная иллюзия человечества, что не может быть двух истин и т.д.»
«Как, если представить себе, что это рассвет, все сразу меняется».
«Лет семи-восьми я вечерами плакал от отсутствия ласки. Потом привык».
«Этот день я унесу в груди как большой драгоценный камень».
«Смерть я вижу так: когда закроешь глаза и все забудешь…»
«Если Вам будет нужна душа, чтобы стать человеком, - позовите».
«Я со слишком большой радостью принимаю все, что ни посылает мне жизнь. Может быть, разница в словах: я называю счастьем то, что другие называют страданием, болью».
«М.: «Зачем же вы сказали мне, что нужно восторгаться этим Ангелом?» Я: «Потому что Вы подходили к нему, чтобы судить его. А надо подходить так, точно он Вас судить будет».
«Я не могу исполнить того, о чем много думал, особенно мечтал. Мечта есть активное действие высшего порядка. Ее нельзя низводить до простого действия. Поступки сильные совершаются, не думая. Воля чужда сознания. Поступки приходят так же неожиданно, как мечты, и никогда не совпадают. Горе тому, кто смешивает мечту и действие и хочет установить связь между ними. Желание – это предчувствие, это наше зрение в будущее. Поэтому всякое желание – когда пожелаешь всем телом, а не только умом, - исполняется. Все завершено. Лучи достигают к нам из будущего, и это ощущение мы называем желанием. Это дает нам необходимую иллюзию свободы воли. Чудеса расположены, как вехи, по дороге человечества, тот, кто их предугадывает, их совершает».
«Проповедь дает созревший плод – чужой. А душе надо только зерно, из которого может вырасти дерево, которое принесет этот плод».
«Надо уметь владеть своим полом, но не уничтожать его. Художник должен быть воздержанным, чтобы суметь перевести эту силу в искусство. Искусство – это павлиний хвост пола».
«Вся наука человечества, все его знания должны стать субъективными – превратиться в воспоминания. Человек должен суметь развернуть свиток своих мозговых извилин, в которых записано все, и прочесть всю свою историю изнутри. Мы заключены в темницу мгновения. Из нее один выход – в прошлое. Завесу будущего нам заказано подымать. Кто подымет и увидит, тот умрет, то есть лишится иллюзии свободы воли, которая есть жизнь. Иллюзия возможности действия. В будущее можно проникать только желанием. Для человечества воспоминание – все. Это единственная дверь в бесконечность. Наш дух всегда должен идти обратным ходом по отношению к жизни».
«Написать перечувствованное, пережитое – невозможно. Можно создать только то, что живет в нас в виде намека. Тогда это будет действительность. Потенциальная возможность действительности станет активной действительностью в искусстве: действительностью ослепительной, ошеломляющей, которую всякий переживает и сколько угодно раз, - алгебраической действительностью. Пережитое – описанное – всегда слабый пересказ, но не сама действительность. В литературе всегда нужно различать пересказ действительности и созданную действительность. Художник, идущий к моим воспоминаниям, ищет в них не пережитой действительности, а себя самого в настоящем, вне времени».
«Никогда не делай того, о чем ты мечтал. Потому что ничего нельзя повторить. Исполнение мечты – это повторение. Тогда жизнь становится произведением искусства по отношению к мечте и воспроизведение ее слабо и бледно».
«Воспоминание – это было великое завоевание, сделанное земным животным в области четвертого измерения. Может, это завоевание потом распространится и на будущее. Здесь нет невозможности физической. Есть невозможность страшной боли, которую надо преодолеть. Эта боль – противоречие неизбежности и иллюзии свободы воли, то есть желания. Нельзя желать того, что все равно неизбежно. Можно желать только то, что кажется невозможным. Желание – это, конечно, вид предчувствия, зрение вперед, но зрение мало развитое, не координированное, лишенное перспективы».
«В живописи все – анализ. Живописный ум схож с математическим. Рисунок д о л ж е н расказывать. В нем должна быть наглядность силлогизма. У импрессионистов глупый рисунок. Не умный – как сама природа. В рисунке сосредоточен весь ум человеческого глаза, его понятие о причинности, о тяжести, его опыт и знание предметов. Я раньше думал, что надо рисовать только то, что видишь. Теперь я думаю, что нужно рисовать то, что знаешь. Но раньше все-таки необходимо научиться видеть и отделять видение от знания. Самый пронзительно расчленяющий ум должен быть у живописцев».
«Слово мало способно зафиксировать прошлое. Поэтому такая борьба со словом в описаниях. Описание – это почетная победа слова, но не его стихия. В этом труд Флобера, который щелкал бичом и резкими окликами заставлял слова идти не привычными руслами периодов. Слово выражает желание. Слово – это будущее, а не прошлое. Всякое желание исполняется, если оно не выражено в слове. Чтобы предотвратить его исполнение – его надо сказать».
«Мед. В нем воспоминания о разных цветах».
«Я против экспериментов над жизнью, как их делали немецкие и польские поэты. Слово может создавать действительность только из желаемого, но не из пережитого. Слово – это вторая действительность, но не повторенная действительность».
«Художественное творчество – это умение управлять своим бессознательным. Но так, как перед сном вперед заказывая себе момент пробуждения. Управлять бессознательным, не доводя его до сознания».
«Я истощил свое будущее видениями и словами. Живущий идет вперед с закрытыми глазами и мечтает только о прошлом».
«Когда остаются маленькие кончики мира, то из них делают кошек. Потому что кошки думают так же, как и мы. Только они не умеют так же говорить».
«Химеры рождаются в моменты пробуждения от одной действительности к другой».
«…У нее руки лодочками, точно змеиные головы».
«Теперь начинаю бояться, что я слишком верю всему, что говорят про меня. Мне сказали: ты никогда не любил – и я верю. И это становится так. Мне говорят: ты запутался в словах, ты лжешь – и я вижу только ложь в своих словах. Мне кажется теперь, что я потерял вкус правды».
«М.: «Мне бы хотелось, чтобы пришел гигант, взял бы меня на руки и унес. Я бы только глядела в его глаза и только в них видела бы отражение мира… Все доходило бы ко мне только через него. Я бы ему рассказывала сказки, а он бы для меня творил бы новые миры – так, шутя, играя. Неужели этот гигант никогда не придет…» Я думал, что я всегда ведь тоже ждал великого учителя, но он никогда не приходил, и я видел, что я должен творить сам и что другие приходят и спрашивают меня. Но я не сказал этого».
«Правда бывает хороша только тогда, когда она нужна. Но гораздо чаще бывает нужна искренняя ложь».
«Каким бы я мог быть великолепным французом. В конце концов, единственное, что соединяет меня с Россией, - это Достоевский. Может быть, потому, что я его дольше всего отражал в себе в самый восприимчивый период моей жизни. Я зеркало. Я отражаю в себе каждого, кто становится передо мной. И я не только отражаю его лицо – его мысли – я начинаю считать эти мысли и это лицо своими. Это очень ценят те, кто… Тут позвонила М. «Вы часто бываете тем манекеном, который танцует вальс, повторяет «какое прекрасное платье» и убивает свою даму».
«…Мне кажется, что мои вопросы так же бесстыдны, как вопросы слепого зрячему в то время, как тот потрясен каким-нибудь видением».
«На закате я вечерней птицей ношусь по темным аллеям и замираю от чувства полета. Ветер шевелится в крыльях и хочется взвизгнуть, как летучей мыши».
«Я расскажу вам сказочку: Жили-были дед да баба. Была у них курочка Ряба… Яичко упало и разбилось. А после все поехали в Цюрих. Золотое яичко – это то, что никогда не бывает… Как я счастлив и грустен. Я отдал свою сказку… Любят, поскольку отдают».
«- Нет, скажи мне, как ты меня любишь? Я не знаю. Я бы хотела всегда быть так… чтобы это не кончалось. Сделай так, чтобы не было будущего, Макс, сделай…
- Для этого нужно быть сильным, как смерть…»
«- Человеческие отношения так сложны…
- Люди создали их, чтобы упростить жизнь…»
«Мне кажется, что мы – те дети Адама, которым было дозволено снова вернуться в рай, и они увидели, что дерево Жизни срослось с деревом Познания и стало одно… И где бы и когда бы ты ни была и кем бы я ни был, если я подойду к тебе и возьму тебя за руку и скажу: Amore – этот лес снова встанет вокруг нас…»
«Мне надо освободиться и самоутвердиться. Я всю свою жизнь ломал и гнул перед ней. Для полноты любви мне надо самому свое найти, и тогда только я могу дать ей все».
«Мне хотелось бы жить между людей, в которых можно читать прошлое страны. Здесь только будущее».
«Мне хотелось бы написать о Брюсове макиавеллическую книгу: «Поэт». Апофеоз воли и честолюбия. Это характер и фигура, вылитые из бронзы итальянского Ренессанса. Я ему удивляюсь и не возмущаюсь. Я любуюсь гибким совершенством и уверенностью его тигриных ударов и выпадов».
«О спорах.
Я: - Я не буду спорить и не спорю. Мне легче согласиться, чем спорить. В спорах две опасности: с одной стороны, рискуешь начать высказывать из противоречия то, что сам не думаешь, а с другой, это всегда столкновение двух отрицаний и примирение их может доставить наслаждение только третьему лицу, присутствующему при споре, но не спорящим.
- Вы не относитесь серьезно…
- Несерьезно то, что не может улыбаться».
«Я не думаю о месте. Если судьба привяжет к России, я буду в глубине своей комнаты добросовестным историографом людей и разговоров, а на площадях газет – толкователем снов, виденных поэтами. Быть толкователем снов и добросовестно записывать свои сны, виденные на лицах современников, - вот моя миссия в России. Если же я буду за границей, я буду жить стариной, чистыми идеями и буду поэтом. Я готов принять и толпу, и уединение. Что выпадет – в этом судьба».
«Брюсов о декадентах: «Они способны дать в руки Венере Милосской винчестер и браунинг».
«Когда Иванов //Вяч.//, узнав о редакционном объявлении без его ведома, пришел к Рябущинскому заявить о неконституционности его поведения, Рябушинский так был изумлен, что в тот же вечер собрался у него консилиум врачей, которые ему посоветовали отправиться в кругосветное плавание».