воскресенье, 26 ноября 2023
А.Пикуль. Валентин Пикуль. Из первых уст.
«Валентин Саввич считал своим долгом о любом находящемся в комнате предмете иметь по возможности исчерпывающую информацию. Так, подаренная ему засушенная рыба-еж заняла подобающее ей место только после того, как Валентин Саввич прочел о ней несколько книг, в том числе и очень понравившуюся ему, а потому перечитанную несколько раз «Опасные морские животные».
«Что больше всего радовало Валентина, так это дающее ему возможность спокойно работать молчание критики о «Фаворите».
- Они еще не очухались, а я уже еще роман написал, - довольно потирая руки, улыбался Пикуль».
«- Ты только послушай, - и Пикуль, приглашая меня в свои переживания, начинал читать.
Читал о том, как японцы отмечали в Харбине годовщину праздника победы при Цусиме. Торжества были пышными. Огромная процессия со знаменами и оркестром растянулась почти на километр. И во главе процессии шли царские генералы в парадной форме при всех орденах и медалях.
- Тебе не кажется это чудовищным? – с ужасом спросил он меня. – Что ж это такое? Ты только подумай, как низко надо пасть, чтобы идти в процессии своих врагов, как рабы за колесницей победителей…»
«Правда, как теорема, всегда требует доказательств».
читать дальше
«Интересно, что при сортировке почты Пикуль, как опытный физиономист, по внешнему виду письма определял его содержание.
- Эти можешь не читать. Они плохие, - откладывал он несколько конвертов.
Я удивлялась стопроцентности его предсказаний, но быстро уяснила незамысловатую хитрость его провидения. Фамилия и адрес есть только у порядочности, подлость шляется без прописки…»
Пикуль: «Собирание книг подобно ходьбе по лезвию ножа. На пути к достижению цели – собрать не столь уникальную, сколько полезную библиотеку – человека поджидает огромное количество ошибок и разочарований. Но когда библиотека собрана и прочитана, тогда усилия и затраты будут оплачены сторицей: наградой будут новые знания, которые начнут работать…»
«Библиотека была для Пикуля домом, большой любовью, толковым университетским педагогом, инструментом творчества и арсеналом борца».
«На настроении Пикуля, по крайней мере, внешне, не отразились даже оскорбительно-бестактные выпады против него В.Каверина, опубликовавшего в «Литературной газете» статью под названием «Взгляд в лицо». Валентин Саввич не отреагировал на эти уколы. Но как часто бывало, статья вызвала реакцию читателей. Они требовали извинений перед Пикулем, и на полученный из редакции ответ о том, что «это не более чем личное мнение Каверина», резонно замечали: «Все дело в том, что «личное мнение» Каверина с высокой трибуны доносится до читателей всей страны, а всех, думающих иначе, на страницы газеты не допускают. Таким образом, газета оскорбляет В.Пикуля и всех его почитателей на всю страну без права защищаться».
«Раньше говорили: «Он вышел из народа». Но это-то не заслуга. Выйти нетрудно, сложнее – войти…»
«- Почему главные герои ваших произведений, как правило, гибнут? – полюбопытствовала я.
- В этом есть рациональное зерно, - последовало разъяснение Ю.Бондарева, - на смену им придут новые, прогрессивные люди, которые довершат их дела…».
Пикуль: «Обо мне в печати или плохо, или ничего. Слава Богу – не как о покойнике. Значит, живу. Значит, будут новые книги».
Пикуль: «Старость застигает человека врасплох. Нет, я еще не хватаюсь рукой за сердце, но сердце само уже чувствует, что сроки диктуют поведение и стиль работы. Теперь речь не о том, чтобы сказать, время требует досказать».
«В отправленном письме Пикуль неправильно указал обратный адрес, перепутав номера дома и квартиры. Вот так и жил писатель В.Пикуль в своей квартире по улице Весетас, не зная ни ее номера, ни номера своего дома».
«После просмотра //к/ф «Моонзунд»// Валентин Саввич благодарил создателей картины: «Я потрясен. Я как будто заново пережил жизнь моих героев. Не знаю, как зрителям, а мне фильм понравился. Но… это не мой роман…»
«В одиннадцатом номере журнала «Знамя» появилась статья Е.Анисимова «Феномен Пикуля глазами историка». Об этой статье Валентин Саввич узнал случайно из письма Д.А.Волкогонова. Тот, как бы извиняясь, просил не переживать за статью, которая, по его словам, вышла в свет без его ведома.
- Тебе принести журнал? – спросила я Валентина.
- Зачем? Ребенок родился, не буду же я отрывать ему руки и ноги…»
«Ничего не ведающий о современных порядках, правилах и нотариальных нюансах Валентин Саввич собственноручно написал доверенность и поставил подпись и число. И любопытно, что эта доверенность безотказно работала, по крайней мере, на территории Латвии. Изредка Марину //дочь АП// останавливали работники ГАИ.
- Я что-нибудь нарушила? – интересовалась она.
- Нет, мы хотели бы только взглянуть на знаменитую доверенность, - и ознакомившись с документом, улыбнувшись, желали счастливого пути…»
«Московский «Современник» выпустил книгу «Невидимки», включающую в себя романы «Богатство» и «Крейсера». Помню, как на черном рынке Пикуль, впервые держа эту книгу в руках, объяснял по просьбе обступивших его книголюбов смысл названия. Говорил что-то про крейсера, которые были неуловимы и как бы невидимы для японцев.
- Не-не-не, - авторитетно возразил кто-то из толпы, - эта книга так называется потому, что на прилавках магазинов ее не увидишь…»
«Интересно знать чужое мнение, если оно действительно мнение. Любопытно знать ИСТИНУ, а не как у телеведущего Караулова – только ее МОМЕНТЫ…»
Пикуль: «Вспоминаю годы войны, когда мы конвоировали караваны союзников с поставками по ленд-лизу, помню, что в ряду сухогрузов шли и танкеры… Память сохранила облик людей, спасенных после гибели кораблей. Это были уже не люди, а какие-то жутки комки отвратительной нефтяной грязи со слипшимися глазами, которые сами они уже не могли открыть; желудки спасенных требовали немедленного промывания, иначе грозила смерть, ибо они наглотались мазута, облепившего их снаружи, а изнутри уже разрушавшего их организмы».
«Каким этапом в жизни Пикуля было бы это произведение? Еще одной ступенькой на Олимпе славы или очередным предметом травли и осуждений? Скорее всего и тем и тем: в России всегда по поводу чего-то значительного – два противоположных мнения!»
«Если прошлое не забыто, то настоящее еще не завершено, а будущее всегда только начато…»
Пикуль: «Вот до какого маразма может дойти человекообразное существо, выпущенное из клетки на демократическую площадку. Это ж надо придумать такое: «Можно все, что не запрещено!» Да у нас запрещено только ходить по газонам, бежать по эскалатору, входить в зрительный зал после третьего звонка и т.п. А кто, где, когда запретил лгать, клеветать, воровать, убивать? Никто! Значит, можно! Тем более, что за ложь и клевету практически никогда не наказывают. Вот в чем вся чудовищность и весь идиотизм такого перестроечного лозунга…»
Пикуль: «История переменчива – одно поколение считает, что вопрос сдан в архив, но вырастает новое поколение, и старая тема предстает для него в ином свете, возникают иные суждения. Очень любят у нас посмертно реабилитировать и посмертно восстанавливать справедливость. Пастернака выгнали с позором из ССП, а потом снова приняли. Похоже, что человек у нас вроде пуговицы: сначала оторвали от пиджака, а потом пришили на то же место, только нитки другого цвета…»
Пикуль: «Отдельно существуют писатели, творящие литературу, и отдельно от них существуют Союз писателей, нечто вроде бывшего корпуса жандармов, которые действуют по шаблону: «Ташши и не пушшай!» Недаром же их называли «застрельщиками литературы», как будто литература – это полигон, где испытываются на прочность писательские шкуры…»
«По телефону интересовались, приедет ли Пикуль на съезд.
- А ему никакого приглашения не поступало, - уведомила я.
Мне любезно объяснили, что разговор идет не о делегатах съезда, а о гостях. Так же любезно пояснила собеседнику, что «Пикуль в литературе – не гость…»
«Пикуль при жизни не имел возможности ответить ни одному из своих критиков в прессе. Так и жили мы на литературной улице с односторонним движением».
Пикуль: «У меня врагов нет и быть не может. Мои враги – это враги не мои, а дела моего».
«Пирамиды… памятники старины Древнего Египта… Их величие неподвластно времени. И это ощущение писатель переносил на людей, оставивших заметный след в мировой истории, незабвенная слава которых возвышает их, подобно пирамидам, над бренным миром».
«В архивной папке находилось много интересных и даже ошеломляющих сведений. Иногда при чтении возникает растерянность: о чем писал Пикуль? О состоявшемся распаде блистательной Порты или… о предстоящем развале Союза?»
Пикуль: «Если найдется такой писатель, который скажет, что он научился писать, ему надо бросить литературу, ибо он уже не писатель! Писатель только тот, кто НЕ умеет писать, и потому всегда учится писать… Все настоящие писатели умирают учениками и уносят в могилу ту книгу, которая должна потрясти мир…»
«Насколько все же благородней создавать памятники, чем их разрушать…»
«Валентин Саввич считал, что бывают гении зла, подлецы с сильной натурой, и их из истории не выбросишь. Да, судить историю бессмысленно, просто у нее надо постоянно учиться».
«- Я же тебя просил достать полку подлиннее, - с упреком выговаривал он мне. Вот сейчас выйдут миниатюры. И что – все?! Получается, что жить мне осталось только на один роман, - Пикуль ткнул пальцем в единственное свободное место на полке».
«Перед гробом умершего принято нести на бархатных подушечках награды, которые он получил при жизни. Подумалось, что перед гробом писателя надо нести тома написанных им книг, и это будет лучшим свидетельством его заслуг перед народом и историей. Это расскажет, каким он был человеком, гражданином, тружеником. Потому что книги… говорят…»
«Опускается гроб… Гремят залпы салюта… Звучит Гимн Советского Союза… Просматриваю видеоматериалы и фотографии с ощущением какой-то двойственности: как будто хоронят и Пикуля, и вместе с ним что-то еще… Почему-то получилось так, что с того времени я гимна больше ни разу не слышала… Но Пикуль этого уже не узнает».
«Валентин Саввич любил писать на обороте уже исписанной бумаги. На его столе лежали нераспечатанные пачки писчей бумаги, а он говорил: «Мне не на чем писать, у меня кончается бумага». По его просьбе я приносила с работы предназначенные на выброс старые акты, инструкции, директивы, протоколы, и он, довольный, садился за работу. Однажды я спросила его об этом, и он полушутя- полусерьезно ответил: «Эти листы уже энергетически заряжены на письмо».
«Почему-то от имени интеллигенции чаще по телевидению выступают личности, заработавшие сомнительный общественный авторитет путем карабканья вверх по ступенькам лестницы, ведущей вниз. Влез на ступеньку – вступил в партию – что-то для себя отломил. Влез на другую – сжег партбилет – опять откусил что-то питательное для организма. И для показушного эффекта совсем не важно, свой или чужой был партбилет или, может быть, бутафорский. И растет толпа «жгунов» - так назову людей, принародно сжигающих свои прежние убеждения. Хотя убеждения, как и рукописи, не горят. А если горят – значит, это не убеждения, а шелуха…»
«Что ждет тебя в грядущем, Россия? Мне хочется, чтобы читатель проникся серьезностью тревоги: без знания своих корней, без уважения к национальным традициям, без использования имеющихся навыков, опыта и знаний, без преемственности в культуре – никакому народу не выкарабкаться ни из экономического, ни из политического кризисов».
«В американской режиссуре я смотрела телепередачу, в которой коптилась честь, горела совесть, взрывалась гордость, рушилась история, травмировалась культура… И все это родное, российское… Подумалось: «Как хорошо, что Пикуля уже нет и он ничего этого не видит и не слышит…»