Елена Ржевская "Берлин, май 1945". Мемуары. Советская литература.
Про что: автор, военный переводчик, участвовала во взятии Берлина, при этом вошла в группу, которой было поручено особое задание - установить местонахождение Гитлера или его останков и собрать по горячим следам весь необходимый материал по этому вопросу. Во второй части книги помещены военные рассказы автора.
Ранее я читала книжку автора - про ее учебу на военного переводчика, а затем участие в Ржевской операции. И вот увидела в библиотеке еще и эту... Очень интересно... немедленно взяла.
Собственно, по авторской манере, стилю - ничего не изменилось. Автор пишет четко, ясно, конкретно - без каких-либо словесных выкрутасов и всяких изящных выражений, но очень ярко и выразительно. Сразу создается картинка, образы... производит неизгладимое впечатление.
Здесь рассказывается о поисках останков Гитлера. Как оказалось, это было сложное и трудоемкое дело - совсем не так просто, как кажется по факту... Как военный переводчик, автор участвовала в допросах нацистских военных и гражданских, из числа находившихся в гитлеровском бункере - выясняли нужную информацию. В конце концов, на основании показаний нескольких человек, было установлено, что Гитлер покончил с собой и был похоронен где-то возле бункера. Далее проводились розыски места захоронения. Но и после его обнаружения работа группы не закончилась - чтобы исключить все возможности, снять всяческие сомнения, нужно было найти неопровержимое доказательство, что обнаружены именно останки Гитлера...
читать дальшеИ это было сделано - установили лечащего зубного врача Гитлера и изъяли медицинскую документацию, на основании которой - сличая данные о состоянии зубов - и подтвердили идентификацию останков. В общем, работа была произведена в самом лучшем виде - и все это в сложных условиях, когда еще шли боевые действия и кругом творилась страшная неразбериха, в кратчайшие сроки - ведь тянуть было нельзя...
Обо всем этом автор и рассказывает. Ну и, кроме этого, еще немного об общей атмосфере в Берлине и о разборе архивов из Рейхстага и бункера. В том числе о дневнике Геббельса, про который вышла и отдельная книжка. Но здесь автор тоже приводит выдержки (со своими комментариями). Дневники я люблю читать... хотя все же предпочитаю это делать в полном объеме и без комментариев... 
Но здесь автор уверяет, что дневники совсем неинтересные. Не знаю, но по приведенным фрагментам так оно и выглядит... 
Что касается художественных рассказов - то они, как выяснилось, тоже относятся ко времени Ржевской операции. Написаны точно так же, как и ранее прочитанная книжка автора, и даже встречаются похожие эпизоды, но в других вариациях... Любопытно сравнить. Но, конечно, тоже все очень интересно.
«Войска нашего фронта, развивая успешное наступление, стремительно продвигались вперед. Мы мчались мимо старых распятий, высившихся по сторонам дороги, и деревянных щитов с плакатом, изображавшим бойца, присевшего перемотать обмотки: «Дойдем до Берлин!»
«В городе Гнезно в семье электромонтера мне показали письмо, тайно доставленное из Бреслау: «Идут ли русские, а то мы тут умираем?»
«…Он ничего о семье не знал, к своей участи был безразличен. Он бесконечно устал от жизни в мире нацизма и войны».
«За Бирнбаумом КПП. Большая арка: «Здесь была граница Германии». Все, кто проезжал в эти дни по Берлинскому шоссе, читали, кроме этой, еще одну надпись, выведенную кем-то из солдат дегтем на ближайшем от арки полуразрушенном доме: «Вот она, проклятая Германия». Четыре года шел солдат до этого места».
«Все бумаги, находившиеся в папке, отпечатаны на машинке огромными буквами. Никогда раньше я не встречала такого странного шрифта. Он меня поразил. Как будто смотришь в увеличительное стекло.. Позже я узнала, что это для Гитлера его секретарь Гертруда Юнге перепечатывала все бумаги на специальной машинке. Из соображений престижа Гитлер не желал пользоваться очками».
«Теперь, спустя много лет, меня иногда спрашивают: не страшно ли было глядеть на этих мертвецов? Было другое чувство: содрогания, но страшно не было. И не потому лишь, что много страшного мы видели за четыре года войны, но, скорее, потому, что эти обгоревшие останки, казалось, не человечьи – сатанинские».
«Удивительная после дней беспрерывных боев тишина была благодатью, от которой с непривычки цепенело сердце».
«Свежие цветы в вазе, срезанные в огороде на другой день после падения города, визит к зубному врачу на третий день. Что это? Себялюбивое тяготение к равновесию, размеренности? Не было ли оно союзником Гитлера при захвате власти?»
«На перекрестке регулировала движение знакомая девчонка. Взмахивая флажками, она пропускала машины, успевая вскинуть ладонь к виску, а у военнослужащих, приспособивших для передвижения трофейные велосипеды, отбирала их – таков был приказ командующего фронтом. Уже целая гора велосипедов выросла возле нее на тротуаре».
«Люди были так измучены, ошеломлены всем пережитым, что путали даты и факты, хотя то, о чем они рассказывали, происходило всего лишь позавчера или еще на день раньше».
«Любопытно открыть дневник Геббельса в том месте, где он с торжествующей издевкой записывает о том, что арестованы все астрологи, магнитопаты и антропософы и с их шарлатанством покончено: «Удивительное дело, ни один ясновидец не предвидел заранее, что он будет арестован. Плохой признак профессии…»
«А тогда два самых главных гороскопа – гороскоп фюрера и гороскоп третьей империи, затребованные Гитлером, - были принесены в убежище. Гитлер удостоверился, что гороскопы обещают после жестоких поражений в начале апреля 1945 года неслыханный военный успех во второй половине апреля. Через несколько дней после этого стало известно о смерти Рузвельта. Это ли не знамение?!»
«В последние недели во всевозможных комбинациях фантазируется о часе Х дня 20-го», - прочитала я в записях некой Вольтер. О чем это? О новом секретном оружии, которое обещано фюрером ввести в действие 20 апреля. «Массовый психоз ожидания чуда охватил все круги населения». Кто-то видел автомашины, крытые брезентом, скрывавшим от глаз это секретное оружие. Один академик-физик, со слов Вольтер, так охарактеризовал на лекции это оружие: «Мы обладаем средством, которое при его применении образует температуру 300 градусов ниже нуля. Вся материя, как живая, так и мертвая, обращается в лед и при малейшем сотрясении раскалывается на мелкие куски, как хрупкое стекло».
«Возле вокзала Фридрихштрассе на устрашение всем нацисты чинили расправу. В Берлинском городском архиве есть письменное свидетельство очевидца: «23 апреля два юных немецких военнослужащих были повешены на решетке магазина на новехонькой пеньковой веревке. Обоих повешенных свеже выбрили, брюки ох отутюжили, сапоги начистили. В качестве основания для исполнения наказания на доске намалевали: «Я повешен, потому что я не содержал свое штурмовое оружие в таком порядке, как приказал фюрер».
«…Все они крайне озабочены своим местом в истории. Для них история – это «тот свет», как загробная жизнь для верующего».
«За несколько дней до нападения на Советский Союз Гитлер, предначертывая победоносный ход войны, сказал в беседе с Геббельсом, а тот записал в дневнике: «Когда мы победим, кто спросит с нас о методе?» (15 июня 1941 года).»
«Теперь здесь, в кирпичном корпусе больницы, где в эти дни был хирургический передвижной полевой госпиталь, приступила к работе комиссия военных врачей, специально для этой цели назначенная приказом члена Военного совета Первого Белорусского фронта генерала Телегина. Возглавлял эту комиссию главный судебномедицинский эксперт – подполковник медицинской службы Фауст Иосифович Шкаравский. Воистину знаменательно – Адольфа Гитлера анатомировал доктор Фауст!»
«Гитлер, видимо, усомнившись в действии яда, в связи с многочисленными впрыскиваниями, которые на протяжении длительного времени ему ежедневно производили, приказал Линге, чтобы тот пристрелил его после того, как он примет яд».
«Когда умирают тираны, в первый момент наступает замешательство – возможно ли это, неужто и они состоят из смертных молекул?»
«Генерал-полковник Берзарин, комендант Берлина, пообещал, что представит к Герою Советского Союза того, кто найдет труп Гитлера. Вот и натащили штук шесть «гитлеров». А потом разошлась молва о двойниках…»
«Эти руины уже не излучали ничего драматического. Прошло два месяца, как кончилась война в Германии, и это были уже вполне обветшалые развалины. Кратер войны, как оказалось, имеет свойство мгновенно гаснуть после отбоя. Ты, крохотный его уголек, еще пыхтишь, тлеешь, вспыхиваешь, а он уже затух, и пламя войны не подкрашивает больше остывшие развалины. Пожалуй, что теперь они – всего лишь параграф при инвентаризации городского имущества. Эти руины – взнос города прошлому и его новая точка отсчета».
«История – великий режиссер, ее мизансцены править – только портить».
«Старик брахиозавр, берлинская достопримечательность, давний экспонат музея палеонтологии, сумел как-то пережить войну. Это огромное чудище, длина его – 22 с лишним метра, высота – 12. Но главное – его почтенный возраст – 125 миллионов лет. С точки зрения этой окаменелости, 10-12 дней, которые длился штурм Берлина, - затерявшаяся в вечности такая малость, что ее ни вычислить невозможно, ни выразить языком времени. Но единица времени, наверное, нечто иное, нежели только протяженность его».
«Уцелел документ: шеф концлагерей Эйке писал начальнику СС Гиммлеру о том, что название – концентрационный лагерь «Эттерсберг» - следует изменить, так как национал-социалисткая группа в Веймаре возражает против этого, ибо Эттерсберг связан с жизнью Гете. Излюбленные места прогулок Гете с той поры известны миру под названием «Бухенвальд».
«Отделяющая нас от прошлого череда лет сама по себе совсем не гарантия его невозвратности».
«Ночная бомбардировочная авиация – маленький мирный самолет, призванный на войну».
«Мешки с сухарями в лодочках тянут по раскисшей дороге на передовую собачьи упряжки. Выбившиеся из сил собаки валятся на землю и воют. Шагающий рядом с упряжкой боец в накинутой плащ-палатке, с шестом в руках, командует сорванным голосом: «Вперед! Вперед!» - это единственный вид транспорта, не поддающийся мату».
«Невдалеке бомбят. Дрожит земля, точно ее взяли за край и встряхивают, как одеяло».
«С печи на нас смотрела бритая наголо после тифа женщина. Она сказала сидевшему в избе старику-погорельцу, указав на меня:
- Как-никак человек на двух языках разговаривать может, а мы и плакать-то по-русски не умеем».
«- Ты б уходила отсюда, Никитишна, в Хрузии лучше прокормишься, а земля-то всюду одна, - что там жить, что здесь.
- Одна земля, это верно, да не одна. Эта земля слезы льет. А больного дитя мать больше жалеет..»
«- Без девчат, одне гуляете? – спросила подоспевшая из-за кустов Маня.
- Девчата? – закричал Степа-повар. – Да девчата теперь как разбойнички, редко попадаются».
«Радист сидел в наушниках, лицо у него было как у Будды – скуластое, затаенное».
«Эх, Дуся, Дуся. Заградчики не загребут, так разведчикам попадешься. Не ходи, глупая, возле войны».
«- Гляди сюда. Все волосья – косячками. Это от бомб. Как бомбят, волосья от страху обламываются».
«На крыльце рослая женщина в клетчатой юбке – председатель колхоза – «занаряжала» своих бригадиров. Они сидел вокруг нее на ступеньках, все в платочках, завязанных под подбородком, переговаривались:
- По косогору, где лен, немец бузует из минометов.
- Убьют, забота не наша. Убьют, так закопают».
«- Вот, вчерась: «Слушали: о значении нашего колхоза «Красный борец» как прифронтовой полосы и то, что нам нужно изыскать семена внутри колхозников ввиду того, что нам район в семенном фонде отказал».
«У председателя по всему лицу задумчивость – приготовился к ответу перед властью по закону военного времени».
«Война ее подбросила так высоко, что из этой выси прежняя жизнь казалась глухой и серой».
«Смерть старуха сама чувствовала: притиснулась она к ее жизни – блошка не проскочит».
«А небо почти что белое… Глаза подымешь – слепит, и не хочешь – зажмуришься. На солнышко, что на смерть, во все глаза не взглянешь».
«Разруха, муки, смерть и бессилие – все воплощено сейчас в этом пленном немце. Чудно! И никак не вяжется. Такому ведь дать хорошенько – от него мокрого места не останется
И только Анна Прохоровна, проходя мимо, приостановится, вздохнет:
- Жизнь бог дает, а такой вот отымает».
«Кто-то проснется, охнет, помянет бога, а прислушавшись к дождю, опять заснет, успокоенный. Дождь хлещет. Раньше сказали бы: не ко времени – хлеб в поле не убран. Теперь же у него служба другая. Льет он – значит, людям выдалась спокойная ночь, не налетит «фокке-вульф» бомбардировщиков. Может быть, и бронепоезд в такой дождь сумеет отойти назад».
-
-
09.05.2024 в 12:10-
-
09.05.2024 в 16:39