Привидение кошки, живущее в библиотеке
Мама целый день смотрит парады и военные фильмы. 
А меня посетила разумная мысль... Я вот периодически начинаю нудить, что некоторые книги сейчас трудно встретить в магазинах. Так я их могу хотя бы скачать. Мне даже адрес давали... 
С.Алексиевич. "У войны не женское лицо"
читать дальше
"Я до сих пор помню своего первого раненого... Лицо помню... У него был
открытый перелом средней трети бедра. Представляете, торчит кость,
осколочное ранение, все вывернуто. Эта кость... Я знала теоретически, что
делать, но когда я к нему подползла и вот это увидела, мне стало плохо, меня
затошнило. И вдруг слышу: "Сестричка, попей водички". Это мне этот раненый
говорит. Жалеет. Я эту картину как сейчас вижу. Как он это сказал, я
опомнилась: "Ах, думаю, чертова тургеневская барышня! Человек погибает, а
ее, нежное создание, видите ли, затошнило". Развернула индивидуальный пакет,
закрыла им рану, и мне стало легче, и оказала, как надо, помощь.
Смотрю теперь фильмы о войне: медсестра на передовой, она идет
аккуратненькая, чистенькая, не в ватных брюках, а в юбочке, у нее пилоточка
на хохолке. Ну, неправда! Разве мы могли вытащить раненого, если бы были
такие... Не очень-то в юбочке наползаешь, когда одни мужчины вокруг. А по
правде сказать, юбки нам в конце войны только выдали, как нарядные. Тогда же
мы получили и трикотаж нижний вместо мужского белья. Не знали, куда деваться
от счастья. Гимнастерки расстегивали, чтобы видно было..."
Софья Константиновна Дубнякова, старший сержант, санинструктор
"Бомбежка... Бомбит и бомбит, бомбит и бомбит, и бомбит. Все бросились
куда-то бежать... И я бегу. Слышу чей-то стон: "Помогите... Помогите..." Но
бегу... Через несколько минут до меня что-то доходит, я чувствую на плече
санитарную сумку. И еще - стыд. Куда девался страх! Бегу назад: стонет
раненый солдат. Бросаюсь к нему перевязывать. Затем второго, третьего...
Бой кончился ночью. А утром выпал свежий снег. Под ним убитые... У
многих руки подняты кверху... К небу... Спросите меня: что такое счастье? Я
отвечу... Вдруг найти среди убитых - живого человека..."
Анна Ивановна Беляй, медсестра
"Увидела первого убитого... Стала над ним и плачу... Оплакиваю... Тут
раненый зовет: "Перевяжи ногу! " Нога у него на штанине болтается, ногу
оторвало. Отрезаю штанину: "Положи мне ногу! Положи рядом". Положила. Они,
если в сознании, не дают оставить ни свою руку, ни свою ногу. Забирают. А
если умирают, просят похоронить вместе.
На войне думала: никогда ничего не забуду. Но забывается...
Молодой такой, интересный парень. И лежит убитый. Я представляла, что
всех погибших хоронят с воинскими почестями, а его берут и тащат к орешнику.
Вырыли могилу... Без гроба, без ничего зарывают в землю, прямо так и
засыпали. Солнце ярко светило, и на него тоже... Теплый летний день... Не
было ни плащ-палатки, ничего, его положили в гимнастерке, галифе, как он
был, и все это еще новое, он, видно, недавно прибыл. Так положили и зарыли.
Ямка была неглубокая, только чтобы он лег. И рана небольшая, она смертельная
- в висок, но крови мало, и человек лежит, как живой, только очень бледный.
За обстрелом началась бомбежка. Разбомбили это место. Не знаю, что там
осталось...
А как в окружении людей хоронили? Тут же, рядом, возле окопчика, где мы
сами сидим, зарыли - и все. Бугорок только оставался. Его, конечно, если
следом немцы идут или танки, тут же затопчут. Обыкновенная земля оставалась,
никакого следа. Часто хоронили в лесу под деревьями... Под этими дубами, под
этими березами...
Я в лес до сих пор не могу ходить. Особенно, где растут старые дубы или
березы... Не могу там сидеть..."
Ольга Васильевна Корж, санинструктор кавалерийского эскадрона
С.Алексиевич "Последние свидетели"
читать дальше
Артур Кузеев - 10 лет
Сейчас - администратор гостиницы.
Кто-то бил в колокол... Раскачивал и раскачивал...
Церковь давно у нас закрыли, я даже не помню когда ее закрыли, там
всегда был колхозный склад. Хранили зерно. Услышав давно мертвый колокол,
деревня онемела: "Беда!" Мама... Все выбежали на улицу...
Так началась война...
Вот закрою глаза... Вижу...
По улице ведут трех красноармейцев, руки у них сзади закручены колючей
проволокой. Они в нижнем белье. Двое молодых, один старше. Идут они, опустив
головы.
Расстреливают их возле школы. На дороге. Последние минуты...
В последние минуты они стали громко выкрикивать свои имена и фамилии в
надежде, что кто-то услышит и запомнит. Передаст родным.
Я смотрел через дырку в заборе... Я запомнил...
Один - Ванечка Баллай, второй - Роман Никонов. А тот, кто был старше,
крикнул: "Да здравствует - товарищ Сталин!"
И тут же, по этой дороге двинулись грузовики. А они лежат... По ним
пошли грузовики с солдатами и дымящейся полевой кухней. Следом
велосипедисты. Кавалерия. Немцы катили и катили. Днем и ночью. Много дней.
А я повторял... Я повторял, чтобы не забыть: Ванечка Баллай, Роман
Никонов... Третью фамилию не помню...
Ночью, бывает, проснусь... Хочу вспомнить...
Юра Карпович -- 8 лет.
Сейчас -- шофер.
Я видел то, что нельзя видеть... Человеку нельзя. А я был маленький...
Я видел, как солдат бежит и как будто спотыкается. Падает. Долго
царапает землю, обнимает ее...
Я видел, как гнали через деревню наших военнопленных. Длинные колонны.
В рваных и обожженных шинелях. Там, где они стояли ночью, была обгрызена
кора с деревьев. Вместо еды им забрасывали дохлую лошадь... Они рвали ее...
Я видел, как ночью пошел под откос и сгорел немецкий эшелон, а утром
положили на рельсы всех тех, кто работал на железной дороге, и пустили по
ним паровоз...
Я видел, как запрягали в брички людей. У них были желтые звезды на
спине... Их погоняли кнутами. Весело катались...
Я видел, как у матерей штыками выбивали из рук детей. И бросали в
огонь. В колодец... А до нас с мамой очередь не дошла...
Я видел, как плакала соседская собака. Она сидела на золе соседской
хаты. Одна... У нее были глаза старого человека...
А я был маленький...
Я вырос с этим... Я вырос мрачным и недоверчивым, у меня тяжелый
характер. Когда кто-то плачет, мне не жалко, а, наоборот, легче, потому что
сам я плакать не умею. Два раза женился, и два раза от меня уходила жена,
никто долго не выдерживал. Меня трудно любить. Я знаю... Я сам знаю...
Прошло много лет... Теперь я хочу спросить: а смотрел ли на это Бог? И
что он думал...
Фаина Люцко -- 15 лет.
Сейчас -- кинорабтник.
Я каждый день вспоминаю, но живу... Как я живу? Объясните мне...
Помню, что каратели черные все, черные... С высокими фуражками... У них
даже собаки были черные. Блестели.
Мы жались к матерям... Они не всех убивали, не всю деревню. Они взяли
тех, кто справа стоял. На правой стороне. И мы с мамой там стояли... Нас
разделили: детей -- отдельно, а наших родителей -- отдельно. Мы поняли, что
они родителей будут сейчас расстреливать, а нас оставят. Там была моя
мама... А я не хотела жить без мамы...Я просилась к ней и плакала. Как-то
меня пропустили...
А она, как увидела... Как закричит:
-- Это не моя дочь!
-- Мамочка! Ма...
-- Это не моя дочь! Не моя дочь! Не моя-а-а...
-- Ма-а-амочка!!
Глаза у нее не слез были полны, а крови. Полные глаза крови...
-- Это не моя дочь!!
Куда-то меня оттащили... И я видела, как сначала стреляли в детей.
Стреляли и смотрели, как родители мучаются. Расстреляли двух моих сестер и
двоих братьев. Когда убили детей, стали убивать родителей. Маму я уже не
увидела... Мама, наверное, упала...
Стояла женщина, держала на руках грудного ребеночка, он сосал водичку
из бутылочки. Они выстрелили сначала в бутылочку, потом в ребенка... А потом
только мать убили...
Я удивляюсь, что я после всего живу... Маленькая выжила... Но как я
взрослая живу? Я уже давно взрослая...
www.lib.ru/NEWPROZA/ALEKSIEWICH
А меня посетила разумная мысль... Я вот периодически начинаю нудить, что некоторые книги сейчас трудно встретить в магазинах. Так я их могу хотя бы скачать. Мне даже адрес давали... С.Алексиевич. "У войны не женское лицо"
читать дальше
"Я до сих пор помню своего первого раненого... Лицо помню... У него был
открытый перелом средней трети бедра. Представляете, торчит кость,
осколочное ранение, все вывернуто. Эта кость... Я знала теоретически, что
делать, но когда я к нему подползла и вот это увидела, мне стало плохо, меня
затошнило. И вдруг слышу: "Сестричка, попей водички". Это мне этот раненый
говорит. Жалеет. Я эту картину как сейчас вижу. Как он это сказал, я
опомнилась: "Ах, думаю, чертова тургеневская барышня! Человек погибает, а
ее, нежное создание, видите ли, затошнило". Развернула индивидуальный пакет,
закрыла им рану, и мне стало легче, и оказала, как надо, помощь.
Смотрю теперь фильмы о войне: медсестра на передовой, она идет
аккуратненькая, чистенькая, не в ватных брюках, а в юбочке, у нее пилоточка
на хохолке. Ну, неправда! Разве мы могли вытащить раненого, если бы были
такие... Не очень-то в юбочке наползаешь, когда одни мужчины вокруг. А по
правде сказать, юбки нам в конце войны только выдали, как нарядные. Тогда же
мы получили и трикотаж нижний вместо мужского белья. Не знали, куда деваться
от счастья. Гимнастерки расстегивали, чтобы видно было..."
Софья Константиновна Дубнякова, старший сержант, санинструктор
"Бомбежка... Бомбит и бомбит, бомбит и бомбит, и бомбит. Все бросились
куда-то бежать... И я бегу. Слышу чей-то стон: "Помогите... Помогите..." Но
бегу... Через несколько минут до меня что-то доходит, я чувствую на плече
санитарную сумку. И еще - стыд. Куда девался страх! Бегу назад: стонет
раненый солдат. Бросаюсь к нему перевязывать. Затем второго, третьего...
Бой кончился ночью. А утром выпал свежий снег. Под ним убитые... У
многих руки подняты кверху... К небу... Спросите меня: что такое счастье? Я
отвечу... Вдруг найти среди убитых - живого человека..."
Анна Ивановна Беляй, медсестра
"Увидела первого убитого... Стала над ним и плачу... Оплакиваю... Тут
раненый зовет: "Перевяжи ногу! " Нога у него на штанине болтается, ногу
оторвало. Отрезаю штанину: "Положи мне ногу! Положи рядом". Положила. Они,
если в сознании, не дают оставить ни свою руку, ни свою ногу. Забирают. А
если умирают, просят похоронить вместе.
На войне думала: никогда ничего не забуду. Но забывается...
Молодой такой, интересный парень. И лежит убитый. Я представляла, что
всех погибших хоронят с воинскими почестями, а его берут и тащат к орешнику.
Вырыли могилу... Без гроба, без ничего зарывают в землю, прямо так и
засыпали. Солнце ярко светило, и на него тоже... Теплый летний день... Не
было ни плащ-палатки, ничего, его положили в гимнастерке, галифе, как он
был, и все это еще новое, он, видно, недавно прибыл. Так положили и зарыли.
Ямка была неглубокая, только чтобы он лег. И рана небольшая, она смертельная
- в висок, но крови мало, и человек лежит, как живой, только очень бледный.
За обстрелом началась бомбежка. Разбомбили это место. Не знаю, что там
осталось...
А как в окружении людей хоронили? Тут же, рядом, возле окопчика, где мы
сами сидим, зарыли - и все. Бугорок только оставался. Его, конечно, если
следом немцы идут или танки, тут же затопчут. Обыкновенная земля оставалась,
никакого следа. Часто хоронили в лесу под деревьями... Под этими дубами, под
этими березами...
Я в лес до сих пор не могу ходить. Особенно, где растут старые дубы или
березы... Не могу там сидеть..."
Ольга Васильевна Корж, санинструктор кавалерийского эскадрона
С.Алексиевич "Последние свидетели"
читать дальше
Артур Кузеев - 10 лет
Сейчас - администратор гостиницы.
Кто-то бил в колокол... Раскачивал и раскачивал...
Церковь давно у нас закрыли, я даже не помню когда ее закрыли, там
всегда был колхозный склад. Хранили зерно. Услышав давно мертвый колокол,
деревня онемела: "Беда!" Мама... Все выбежали на улицу...
Так началась война...
Вот закрою глаза... Вижу...
По улице ведут трех красноармейцев, руки у них сзади закручены колючей
проволокой. Они в нижнем белье. Двое молодых, один старше. Идут они, опустив
головы.
Расстреливают их возле школы. На дороге. Последние минуты...
В последние минуты они стали громко выкрикивать свои имена и фамилии в
надежде, что кто-то услышит и запомнит. Передаст родным.
Я смотрел через дырку в заборе... Я запомнил...
Один - Ванечка Баллай, второй - Роман Никонов. А тот, кто был старше,
крикнул: "Да здравствует - товарищ Сталин!"
И тут же, по этой дороге двинулись грузовики. А они лежат... По ним
пошли грузовики с солдатами и дымящейся полевой кухней. Следом
велосипедисты. Кавалерия. Немцы катили и катили. Днем и ночью. Много дней.
А я повторял... Я повторял, чтобы не забыть: Ванечка Баллай, Роман
Никонов... Третью фамилию не помню...
Ночью, бывает, проснусь... Хочу вспомнить...
Юра Карпович -- 8 лет.
Сейчас -- шофер.
Я видел то, что нельзя видеть... Человеку нельзя. А я был маленький...
Я видел, как солдат бежит и как будто спотыкается. Падает. Долго
царапает землю, обнимает ее...
Я видел, как гнали через деревню наших военнопленных. Длинные колонны.
В рваных и обожженных шинелях. Там, где они стояли ночью, была обгрызена
кора с деревьев. Вместо еды им забрасывали дохлую лошадь... Они рвали ее...
Я видел, как ночью пошел под откос и сгорел немецкий эшелон, а утром
положили на рельсы всех тех, кто работал на железной дороге, и пустили по
ним паровоз...
Я видел, как запрягали в брички людей. У них были желтые звезды на
спине... Их погоняли кнутами. Весело катались...
Я видел, как у матерей штыками выбивали из рук детей. И бросали в
огонь. В колодец... А до нас с мамой очередь не дошла...
Я видел, как плакала соседская собака. Она сидела на золе соседской
хаты. Одна... У нее были глаза старого человека...
А я был маленький...
Я вырос с этим... Я вырос мрачным и недоверчивым, у меня тяжелый
характер. Когда кто-то плачет, мне не жалко, а, наоборот, легче, потому что
сам я плакать не умею. Два раза женился, и два раза от меня уходила жена,
никто долго не выдерживал. Меня трудно любить. Я знаю... Я сам знаю...
Прошло много лет... Теперь я хочу спросить: а смотрел ли на это Бог? И
что он думал...
Фаина Люцко -- 15 лет.
Сейчас -- кинорабтник.
Я каждый день вспоминаю, но живу... Как я живу? Объясните мне...
Помню, что каратели черные все, черные... С высокими фуражками... У них
даже собаки были черные. Блестели.
Мы жались к матерям... Они не всех убивали, не всю деревню. Они взяли
тех, кто справа стоял. На правой стороне. И мы с мамой там стояли... Нас
разделили: детей -- отдельно, а наших родителей -- отдельно. Мы поняли, что
они родителей будут сейчас расстреливать, а нас оставят. Там была моя
мама... А я не хотела жить без мамы...Я просилась к ней и плакала. Как-то
меня пропустили...
А она, как увидела... Как закричит:
-- Это не моя дочь!
-- Мамочка! Ма...
-- Это не моя дочь! Не моя дочь! Не моя-а-а...
-- Ма-а-амочка!!
Глаза у нее не слез были полны, а крови. Полные глаза крови...
-- Это не моя дочь!!
Куда-то меня оттащили... И я видела, как сначала стреляли в детей.
Стреляли и смотрели, как родители мучаются. Расстреляли двух моих сестер и
двоих братьев. Когда убили детей, стали убивать родителей. Маму я уже не
увидела... Мама, наверное, упала...
Стояла женщина, держала на руках грудного ребеночка, он сосал водичку
из бутылочки. Они выстрелили сначала в бутылочку, потом в ребенка... А потом
только мать убили...
Я удивляюсь, что я после всего живу... Маленькая выжила... Но как я
взрослая живу? Я уже давно взрослая...
www.lib.ru/NEWPROZA/ALEKSIEWICH
-
-
09.05.2009 в 21:15-
-
19.05.2009 в 23:41-
-
19.05.2009 в 23:43-
-
19.05.2009 в 23:47-
-
20.05.2009 в 09:13