Пока у нас кипели страсти по Ивану Грозному и его памятнику, я чего-то отвлеченно отнеслась... (читая без ума и без памяти фантастические боевики, ага ). И вдруг меня озарило, что у меня же есть припасенная книжка! Про Ивана Грозного. Историка - правда, польского - Валишевского. То есть, не то чтобы я ее запасала из-за Ивана Грозного. Я хотела почитать про Смутное время, потому что в журнальчике вырви-глаз прочитала статейку о зверствах поляков в Москве, меня это возмутило, а в статье ссылались на соответствующую книжку Валишевского, а эта книжка шла в комплекте с Иваном Грозным... В общем, во введении - к "Ивану Грозному" - Валишевский сразу меня ошарашил. Оказывается, мы, в современное время, неправильно понимаем прозвание Ивана Грозного! Из-за многочисленных трудов различных писак деятелей, живописавших ужасы, мы считаем, что Грозный значит - страшный, жестокий и т.д. А в то время, пишет Валишевский, Грозный значило - уважаемый, внушающий уважение... Однако.
А так все мы понимаем, Хилари - это война (или капитуляция России, результаты которой для нас будут хуже войны). Вопрос лишь в том, до какой степени Хилари будут контролировать и дадут ли возможность развязать войну глобальную.
Ну да поживём - увидим. В любом случае планета у нас была хорошая, вот только люди не очень.
Лидия Чуковская "Записки об Анне Ахматовой. кн.1 1938-1941".
"Я встретила ее на прямой аллее от вокзала к морю. Она шла с какой-то пышноволосой дамой. Аллея была пряма, как струна, и, поглядев им вслед, я подумала, что их стройное явление на этой аллее легче было бы выразить какой-нибудь музыкальной, не словесной фразой."
"А.А. любит и знает Москву, а я только раздражаюсь нескладицей. Ленинград своею стройностью приводит и душу в строй, а Москва выводит из равновесия."
"Ахматова: Вот уже двадцать лет так. Они ничего не помнят и не знают. Каждый раз опять и опять удивляются моим новым стихам: они надеялись, что на этот раз, наконец, у меня окажется про колхозы."
"Ахматова: Знаете, за последние два года я стала дурно думать о мужчинах. Вы заметили, там //в тюремных очередях// их почти нет..."
"Ахматова: Вы знаете, что такое пытка надеждой? После отчаяния наступает покой, а от надежды сходят с ума."
"Ахматова: Всю жизнь я мечтала писать без строф, сплошь. Не удается."
" - Пунины взяли мой чайник, - сказала мне А.А., - ушли и заперли свои комнаты. Так я чаю и не пила. Ну Бог с ними."
"Ахматова: Один скульптор собирался было лепить меня, но потом не пожелал: "неинтересно. Природа уже все сделала."
"Ахматова: У меня всегда была мечта, чтобы муж повесил над столом мой портрет. Но никто не повесил."
"Предложила почитать мне стихи. Спросила: какое мне больше нравится? А.А. сказала: "Про свои старые стихи я знаю все сама, словно они чужие, а про новые никогда ничего, пока и они не станут старыми."
"Ахматова: Я всю жизнь могла выглядеть по желанию: от красавицы до урода." читать дальше "Я смотрела на ее четкий профиль среди неопределенных лиц без фаса и профиля. Рядом с ее лицом все лица кажутся неопределенными."
"- Как же вы все это выдерживали? - спросила я. - Я все могу выдержать. "А хорошо ли это?" - подумала я."
"Ахматова: Ленинград вообще необыкновенно приспособлен для катастроф. Эта холодная река, над которой всегда тяжелые тучи, эти угрожающие закаты, эта оперная, страшная луна... Черная вода с желтыми отблесками света... Все страшно. Я не представляю, как выглядят катастрофы и беды в Москве: там ведь нет всего этого."
"Ахматова: Даты? О датах, пожалуйста, не спрашивайте. О датах со мной всегда говорят, как с опасной больной, которой нельзя прямо сказать о ее болезни."
"Я спросила ее о Зинаиде Николаевне //Гиппиус//. Была ли та красива? "Не знаю. Я видела ее уже поздно, когда она была уже вся сделана."
"Ахматова: Да, Сологуб Пушкина не выносил. Ненавидел. Быть может, завидовал ему: соперник! Сологуб был человеком таким причудливым, что мог и завидовать Пушкину."
"Я спросила: - А вы не находите - странно устроена душа человеческая: стихи, даже самые великие, не делают автора счастливым? Ведь вот Пушкин: он ведь знал, что это он написал "Медного всадника" - и все-таки не был счастлив. - Не был. Но можно сказать с уверенностью, что больше всего на свете он хотел писать еще и еще..."
"Ахматова: Опасная вещь искусство. В молодости этого не осознаешь. Какая страшная судьба, С капканами, с волчьими ямами. Я теперь понимаю родителей, которые пытаются уберечь своих детей от поэзии, от театра... Подумайте только, какие страшные судьбы... В молодости этого не видишь, а если и видишь, то "наплевать"..."
"Ахматова: Разве можно работать рядом с пошлостью? Нищета еще никогда никому не мешала. Горе тоже. А вот такая Зина может все уничтожить."
"Ахматова: У меня очень неинтеллигентная комната: книг не видно."
"- Ах, как бы мне хотелось венчаться, - сказала Лотта. - В церкви, и чтобы все, как положено. - Я венчалась, - сказала А.А. - По всем правилам. И, уверяю вас, гораздо интереснее смотреть, как венчаются другие, чем венчаться самой."
"Ахматова: У поэта такой трудный материал - слово. Слово - материал гораздо более трудный, чем, например, краска. Подумайте, в самом деле: ведь поэт работает теми же словами, какими люди зовут друг друга чай пить..."
"Ахматова: Стихи Пастернака написаны еще до шестого дня, когда Бог создал человека. Вы заметили - в стихах у него нету человека. Все, что угодно: грозы, леса, хаос, но не люди. Иногда, правда, показывается он сам, и он-то сам себе удается..."
"Ахматова: Я балованная, я привыкла, что мои стихи все знают наизусть."
"Ахматова: Он, конечно, поэт, и поэт замечательный, но стихи часто писал плохие. Не думайте, тут противоречия нет; можно быть замечательным поэтом, но писать плохие стихи."
"Ахматова: Я вообще не знаю страны, в которой больше бы любили стихи, чем наша, и больше бы нуждались в них, чем у нас."
"Ахматова: Мне было тяжело от грызни между пушкинистами. Вечером благополучно уснешь, а утром увидишь, что тебе за ночь руку или ногу отъели..."
"Ахматова: Один раз пошли мы с Володей Шилейкиным на какой-то чеховский спектакль. Он мне в антракте говорит: "Ты видела? Там мышка на сцену выскочила. Интересно, это она случайно, или так требуется по режиссерскому замыслу?"
"Я сказала, что слава имеет, видимо, свои худые стороны. - О, да! - весело подтвердила А.А., - когда едешь в мягком ландо, под маленьким зонтиком, с большой собакой рядом на сиденье, и все говорят: "Вот Ахматова", - это одно. Но когда стоишь во дворе, под мокрым снегом, в очереди за селедками, и пахнет селедками так пронзительно, что и туфли, и пальто будут пахнуть еще десять дней, и вдруг сзади кто-то произносит: "Свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду" - это совсем, совсем другое. Меня такое зло взяло, что я даже не оглянулась."
"- Вы, наверно, очень скучаете без моря? - Нет. Я его помню. Оно всегда со мной..."
"Ахматова: Это мнение не литературного, а близлитературного круга. Я узнаю по запаху."
"Ахматова в Чистополе! Это так же невообразимо, как Адмиралтейская игла или Арка Главного штаба - в Чистополе."
"Ахматова: Я убеждена, что поэзии предстоит сейчас сыграть в жизни людей очень большую роль. Роль великого утешителя. В этом море горя."
"Ахматова: Сумасшедшие меня любят. Может быть, потому, что я - идеальный слушатель."
"Ахматова: Боже мой, даже звезды какие-то чужие понатыканы... Даже темнота чужая..."
"Ахматова: На месте узбеков я бы всех нас выслала. А на своем месте я уеду в какой-нибудь другой город, где нет писателей."
"Шток принес ей коврижку и сахар из групкома драматургов. "Меня прикрепили туда по причине драматизма моего положения - других причин нет", - сказала А.А."
"Ахматова //о Раневской//: Если бы в Шекспировской труппе были женщины, они были бы таковы."
"Ахматова: Я видела Распутина один раз. В поезде. Я ехала из Царского с одним моим приятелем. Вдруг вошел Распутин и сел напротив нас. Он был в обычном пальто и шляпе, но в русских сапогах и с бородой. Глаза у него стоят страшно близко друг к другу, как у Льва Толстого, и когда он смотрит на вас - кажется, что его глаза застревают у вас в мозгу."
"Явился доктор с плоским лицом домработницы. "Что вас приковало?" "Почему вы лежите?" "Какая зарплата" "Голодаете?" "Не залеживайтесь!" Выслушав А.А. весьма бегло и не дав ей возможности рассказать ни о ногах, ни о сердце, ни о своем давнем туберкулезе, она удалилась. "Мы всегда думали, - сказала А.А., - что врачи существуют для облегчения страдания больных. Оказывается, их призвание - разоблачать симулянтов."
"Ахматова: Когда я вспоминаю, что говорят обо мне, я всегда думаю: "Бедные Шаляпин и Горький! По-видимому, все, что о них говорится - такая же неправда."
"Верно нельзя уже потом любить людей так, как любишь в молодости. Новых уже "душа не принимает".
Лидия Чуковская "Записки об Анне Ахматовой. кн.1 1938-1941". Вообще-то, по 1942, не знаю, чего это издательство так странно посчитало. Сдуру решила прочитать книжку в один присест (вместо того, чтобы читать потихоньку, неспешно)... Ну, как-то на первый взгляд нормально - маленькие главки-фрагментики, ясный, четкий язык... В результате к концу тома они меня измотали - и Чуковская, и Ахматова (не говоря уж об остальной интеллигентно-творческой тусовке, клубок гадючий, прости господи ) А вот Цветаева меня никогда не изматывала! Цветаева - просто зайчик на фоне всех прочих. В общем, как я и говорю - читается довольно легко (если не касаться всяких моральных вопросов). Я к Чуковской как-то отношусь очень осторожно и с легким недоверием (это еще от дневников Чуковского у меня зародилось, как она все же мотала нервы своему несчастному отцу... ) Но на удивление - пишет она хорошо. Живописно, выразительно... Иногда проскальзывают такие интересные и неожиданные образы, как вот она в ташкентских тетрадях написала - "прошла девушка с корзиной больших и неправдоподобных роз". Впечатляет. Но все равно ее художественную прозу читать не буду! Хватит и мемуарного. Чуковская, будучи преданным поклонником Ахматовой, целенаправленно вела записи о ней - о своих встречах, разговорах. Впечатлениях и прочем. Очень ценный материал - поскольку сама Ахматова вроде бы не оставила особо ни писем, ни дневников. А тут человек сидит рядом и фанатично и педантично фиксирует каждое оброненное слово. Не, так-то меня это здорово напрягает и наводит на всякие еретические мысли. Но для истории осталось. По крайней мере. Я думаю, наверно - учитывая настрой и характер Чуковской - можно рассчитывать на более-менее точное изложение, в смысле, без отсебятины. Записи начинаются со времени, когда у Ахматовой арестовали сына, а у Чуковской мужа (которого почти сразу расстреляли, о чем она узнала уже потом), и они на этой почве особо сошлись, занимались хлопотами, организацией передач. Потом записи резко обрываются к концу 1940 года (вроде бы, какие-то тетради утрачены), и потом уже сразу идут обрывочные записи про эвакуацию и жизнь в Ташкенте. Эти записи остались заметно необработанными. Но характерными. Что тут еще скажешь. Ахматова большей частью прекрасна. Временами ужасна. Яркая личность, титаническая. Чуковская и есть Чуковская - вот как она мелькает в дневниках отца, так и здесь вырисовывается точно такая же. Э... цельный характер. Ну и - эпоха чувствуется, среда... Можно проникнуться.
У Спаркса в твиттере - я все-таки думаю, что неспроста у них там Голливуд налегает на комиксы, комиксы эти того... на мозг плохо действуют. Вот они сейчас уже вколачивают населению, что чертов Трамп находится на темной стороне силы, этот самый Дарт Вейдер, или как их - я в ЗВ не разбираюсь. Видать, для американцев ЗВ даже доходчивее, чем Гитлер и нацисты.
Не, ну так-то, что Клинтон практически открыто заявляет, что она за войну с Россией, ничего не значит. Причины наверняка лежат глубже!
Ну и - как без русских хакеров. Американские хакеры (это там что ли сокращение обозначает "государственные"?) заявили, что они готовы ударить снова, если Россия попытается сорвать американские выборы! (правильно, там наверняка в Кремле, кроме Маши и Жени остались еще полно неохваченных девочек )
В ЖЖ поминают главу российского императорского дома. Глядя на ее фотку, как-то становится тоскливо на душе. Подумалось - такое впечатление, что с конца XVIII века императорским наследникам все подбирали в жены красивых и хорошеньких. Может, лучше подбирали бы хоть пострашнее, но умных - больше бы толку было. А сейчас вообще уже непонятно, кого подбирают.
А в австрийской империи вроде принцессы и императрицы производили впечатление. И где сейчас эта австрийская империя.
Но с этой точки зрения, можно усмотреть и позитив. Вон англичане с XIX века наоборот ставили на страшненьких и хватких. А сейчас они все красавиц подыскивают. Так что по всем законам скоро им кранты!
(лазая в ЖЖ) Инесса-Цыпа решила наехать на Карину Демину, Пехова и Корнева... то есть, она их, конечно, не читала - фи! - но предлагает по обложкам книг сочинить всякую фигню, которая может быть по таким обложкам сочинена. Собственно, там еще пачечка всяких-разных, для объективности, но мне сдается, что это подозрительно - во-первых, у Корнева и Пехова эти книги уже давным-давно в продаже, а у Деминой про Изольду - и вовсе нигде не найти. Во-вторых, можно из совершенно новых обложек точно так же надергать еще жирнее того. А что обложки? Обложки обложками... Меня они иногда смешат, если на них обнаруживаются известные актерские физиономии - по контрасту. А так чего уж, приятно выглядят. (говорит Аглая, закаленная обложками 90-х )
У Плющенко сегодня, оказывается, день рожденья. Скорпиончик... Джонни Вейр его в твиттере поздравляет, как своего дорогого друга. У Вейра полмира в друзьях.
А.Макколл-Смит "Калахари": курсы машинописи для мужчин". Книжка из цикла про мма Рамотсве и ее женское детективное агентство. Все хорошо, в смысле, держится на том же уровне. Сюжет: все живут своей повседневной жизнью и занимаются своими повседневными делами. Мма Рамотсве и ее помощница мма Макутси пытаются поддержать на плаву свое агентство, а тут возникают проблемы - мало того, что и так поток клиентов не фонтанирует, так еще и появился конкурент. Мистер Матеконе так и работает себе в своем автосервисе. С детьми возникли кое-какие проблемы. Два дела, возникшие у мма Рамотсве, тщательно разобраны и доведены до благополучного завершения. Ну и все... В сущности, тут уже даже и не детектив, а просто маленькая жизнь маленьких людей - но очень симпатичных. Вообще, очень приятная серия. Читать ее подряд и залпом - как-то и не того... Но вот так, потихоньку, с перерывами, чтобы каждый раз с удовольствием проникнуться этой жаркой атмосферой Африки и ее жителей, простодушных и дружелюбных (мма Рамотсве и автор вместе с ней твердо в этом уверены) - очень даже неплохо. Где-то даже серия уже и повторяет аналогичную серию про женщину-философа Изабеллу Дэлхаузи. В смысле, что повороты сюжета и различные всплывающие обстоятельства служат для автора поводом поразмышлять о том, об этом... философски. Правда, справедливости ради нужно сказать, что мма Рамотсве гораздо симпатичнее Изабеллы и не бесит... В любом случае, Изабелла насильно лезла везде, где ее совсем не просили, и портила людям жизнь без всякого толку, а мма Рамотсве приходит на помощь тем, кто к ней обращается со своими бедами и решает проблемы, вместо того, чтобы их создавать!
"Нельзя просто так подойти к человеку и сказать, что он ничего не смыслит в таком обыкновенном деле, как поиски мужа."
"Счастье находится в голове. Если в голове есть счастье, то человек совершенно счастлив. Это очевидно."
"Конечно, дело осложнялось тем, что почти все мужчины ходят с полузакрытыми глазами. Иногда мма Рамотсве задавалась вопросом: а хотят ли мужчины видеть то, что их окружает, или же они решили замечать только то, что им интересно?"
"Эти женщины умели надраить сковороду до блеска, твердо зная, что это не пустяк. По таким вещам растущие в доме дети понимают, как им стать приличными чистоплотными людьми."
"Грехи кажутся более страшными и темным в четырех стенах. На воздухе, под открытым небом, они предстают в своем истинном виде - мелкие подлые делишки, которые можно открыто рассмотреть, рассортировать и отложить в сторону." читать дальше "Как найти людей, живущих в буше? Они как призраки. Приходят и уходят ночью, и найти их труднее, чем призраков. У них нет ни имен, ни фамилий, ничего. Как у леопардов."
"Мужчинам нужно побеждать, и если они видят хоть малейшую возможность поражения, то под любым предлогом выходят из игры."
"По-вашему, деньги могут что-то изменить? Вы думаете, что с помощью денег можно изменить прошлое?"
"Просить прощения через кого-то все равно, что вовсе не просить."
"Этот чиновник не слишком умен, но когда речь заходит о правилах, именно такие люди проявляют недюжинное упорство. Из-за того, что они не могут отличить существенное от несущественного, они не соглашаются отступить от буквы правила ни на йоту. И спорить с ними бесполезно. Самое лучшее- поколебать их веру в само правило."
"Жизнь - это борьба с усталостью, усталостью механизмов и усталостью души."
"Почему мужчины и женщины не понимают друг друга? Лучше бы Господь создал всего один вид человека, и дети появлялись бы на свет каким-нибудь другим способом, с дождем, например."
У Спаркса в твиттере - идея прижилась. Еще один анонимный бывший агент - на этот раз ФБР - рассказывает, что Россия годами взращивала Трампа. А журналист, значит, на него ссылается.
Александр Гольденвейзер "Лев Толстой. Воспоминания".
"Толстой: Во всяком искусстве - я это и на своем опыте знаю - трудно избежать двух крайностей: пошлости и изысканности. Из этих двух недостатков изысканность хуже пошлости, хотя бы потому, что от нее труднее освободиться."
"Лев Николаевич любил всегда выбирать "сокращенные" тропинки и заводил всех в чудные лесные места. Надо сознаться, что эти "сокращенные" почти всегда очень удлиняли прогулки."
"Толстой: Если бы импрессиониста попросили нарисовать обруч, он нарисовал бы прямую линию."
"Толстой: Главное заблуждение в том, что люди ввели в искусство неопределенное понятие "красота", которое все затемняет и путает... Искусство - это есть, когда кто-нибудь видит или чувствует что-нибудь и высказывает это в такой форме, что слушающий, читающий или видящий его произведение - чувствует, видит, слышит то же и так же, как и художник. Поэтому искусство может быть самое высокое, безразличное и, наконец, прямо мерзкое, но все-таки это будет искусство. Самая безнравственная картина, если она достигает своего назначения, есть искусство, хотя и служащее низким целям."
"Толстой: Нельзя научить искусству, как нельзя научить быть святым."
"Толстой: Критика, как кто-то справедливо сказал, есть мысли дураков об умных."
"Толстой: Свойство глупых людей: когда вы им говорите что-нибудь, они никогда не отвечают на ваши слова, а все продолжают говорить свое."
"Толстой: "Неясность и запутанность всегда почти служит указанием на отсутствие истинного содержания."
"Толстой: Я не понимаю, как можно писать и не переделывать все множество раз." читать дальше "Толстой: Меня всегда поражает, как мало ценят человека, хотя бы просто как дорогое полезное животное. Мы ценим лошадь, которая может возить, а человек может и сапоги шить, и на фабрике работать, и на фортепианах играть! И умирает 50 процентов! Когда у меня были овцы мериносы, и смертность достигала 5 процентов, то я возмущался и считал, что пастух очень плох. А людей умирает 50 процентов!"
"Толстой: Я еще когда-нибудь напишу про женщин. Когда я буду уже совсем стар, и желудок мой совсем уж испортится, и я одним только краюшком буду еще выглядывать на свет, тогда я высуну голову и скажу им: вот вы какие! И юркну поскорей совсем, а то заклюют..."
"Толстой: Когда вам рассказывают про затруднительное сложное дело, главным образом про чьи-нибудь гадости, отвечайте на это: вы варили варенье? Или: хотите чаю? - и все. Много зла происходит от так называемых выяснений обстоятельств или отношений."
"Толстой: Если я хорошую вещь употребляю на злое дело, то это еще не доказывает, что вещь нехороша сама по себе."
"Толстой: Как нелепы наши суды, видно на каждом шагу. Например, дело тульского священника. Каким образом тульский суд его оправдал, а после кассации орловский присудил к двадцатилетней каторге? Если такие колебания возможны, чего стоят подобные решения? Действительно, это зависит от тысячи случайностей: настроение присяжных, поведение подсудимого - подсудимый расплакался, и это впечатление заставило его оправдать. Настоящая игра в орлянку! Проще и легче было бы загадать: орел или решка, и решать на этом основании дело. Для меня просто загадка, как порядочные люди могут судить?! И почему присяжные могут прощать? Простить могут потерпевшие, а судьи, которых он не обидел, - им нечего прощать."
"Толстой: В настоящее время газетный гипноз дошел до крайних пределов. Все вопросы дня искусственно раздуваются газетами. Самое опасное то, что газеты преподносят все в готовом виде, не заставляя ни над чем задумываться. Какой-нибудь либеральный Кузьминский или тот же Кони возьмет утром за кофе свежую газету, прочитает ее, явится в суд, где встретит таких же, прочитавших такую же газету, и заражение совершилось!"
"Толстой: Когда в стихах говорится про любовь, цветы и т.п., то это сравнительно невинное занятие до шестнадцати лет. Но выразить важную, серьезную мысль в стихах почти невозможно, не исказив ее. Как трудно просто словами выразить свою мысль так, чтобы всякий понял именно то, что хочешь высказать. Насколько же это труднее, когда писатель связан еще размером и рифмой? Это удавалось, и то редко, только самым большим поэтам. За стихами часто прячутся совершенно ложные мысли."
"П.С.Сергеенко сказал про книгу Волынского о Леонардо да Винчи, что это очень хорошая книга. Лев Николаевич заметил: "Да, это, кажется, одна из тех книг, которые хороши тем, что их можно не читать."
"Толстой: Насколько трудно быть критиком действительно хорошим, настолько легко самому бездарному и ограниченному человеку сделаться критиком."
"Толстой: Все наши поступки разделяются на такие, которые имеют цену перед лицом смерти, и такие, которые не имеют перед нею никакого значения. Мы все находимся в положении пассажиров пароход, приставшего к какому-то острову. Мы сошли на берег, гуляем, собираем ракушки, но должны всегда помнить, что когда раздастся свисток, все ракушки надо побросать и бежать поскорей на пароход."
"Толстой: Как я люблю так часто встречающееся в Евангелии слово "посланник"! Действительно, мы все - посланники. И, как послы, мы должны дорожить своим достоинством."
"Толстой: Я давно привык, что со мной обращаются, как с мертвым."
"Л.Н. начал месяца два-три тому назад учиться голландскому языку, а сейчас уже довольно свободно читает - это на 73-м году! Учится языкам он очень оригинально: он берет Евангелие на незнакомому ему языке и пока прочитывает, научается все понимать."
"Толстой: Я лежал и слушал ваши разговоры. Они меня интересовали с двух сторон: просто интересно было слушать споры молодых людей, а потом еще с точки зрения драмы. Я слушал и говорил себе: вот как следует писать для сцены. А то один говорит, а другие слушают. Этого никогда не бывает. Надо, чтобы все говорили, и тут-то искусство автора в том, чтобы заставить красной нитью пройти то, что ему нужно."
"Толстой: Вообще по отношению так называемых великих писателей существует большая несправедливость: их знают все и знают все их произведения, среди которых есть много неудачных и просто слабых. А между тем у никому не известных, всеми забытых писателей часто попадаются удивительные вещи, выше многих и многих произведений признанных, а их никто не читает."
"Когда Л.Н. повезли в Крым, Буланже выхлопотал для Л.Н. и его семьи целый вагон от Тулы до Севастополя."
"Вчера был Чехов. Вид у него плохой: постарел и все кашляет. Говорит мало, отрывочными фразами, но как-то всегда в самую точку. О Чехове Л.Н. сказал: "Он странный писатель: бросает слова, как будто некстати, а между тем все у него живет. И сколько ума! Никогда у него нет лишних подробностей, всякая или нужна, или прекрасна."
"Толстой: Дурно или хорошо, нравственно или безнравственно - это все понятия, относящиеся к нашим поступкам в жизни. Самоубийство только касается жизни, а не все внутри ее, поэтому про него нельзя сказать, нравственно оно или безнравственно. Оно неразумно. Мы не знаем - зачем живем. Кто может знать - может быть, именно эти последние дни и были нужны "хозяину".
"Толстой: Как обыкновенно, когда не о чем говорить, говорят о погоде, так и писатели: когда писать нечего, о погоде пишут, а это пора оставить. Ну шел дождик, мог бы и не идти с таким же успехом. Я думаю, что все это в литературе должно кончиться. Ведь просто читать больше невозможно!"
"Толстой: Я постоянно боюсь попасть в роль тех стариков, которые теряют способность ценить настоящее и понимать его. Но я стараюсь и положительно не могу найти прелесть в современном направлении искусства."
"Толстой: Вообще, у современных писателей утрачено представление о том, что такое драма. Драма должна вместо того, чтобы рассказать нам всю жизнь человека, поставить его в такое положение, завязать такой узел, при распутывании которого он сказался бы весь."
"Толстой: вот доктор Никитин удивился, что я не считаю Гоголя сумасшедшим. Они произвели Гоголя в сумасшедшие, потому что он в Бога верил."
"Толстой: Я много в последнее время думал об этом: искусство существует двух родов и оба одинаково нужны - одно просто дает радость, отраду людям, а другое поучает их."
"Толстой: Я всю жизнь учился и не перестаю учиться, и вот что я заметил: учение только тогда плодотворно, когда отвечает каким-нибудь моим запросам. Иначе оно бесполезно."
"Толстой: Теперь уже во всем мешает эта популярность: что ни сделай, обо всем будут говорить."