Книжный столик

Г.М.Козинцев. Рабочие записи.

"Пора уничтожить кадр как живописную картину, как замкнутое в самом себе целое. Монтаж - не экспозиция выставки. Сюжет - не путеводитель по вернисажу."

"Основное в кадре и в особенности в пейзаже это чтоб его не надо было "рассматривать", "обозревать". Мгновенное впечатление. Ни секунды остановки внимания."

"Война въехала в Ленинград на фронтовых машинах. Мчавшиеся машины изменили привычную внешность улиц. Это было разномастное стадо машин-беженцев. Грязь облепила их со всех сторон. Грязь стала защитной окраской. Мчались с измятыми крыльями. Пробитые пулями кузовы. Стекла были выбиты или продырявлены круглыми дырками. Из окон торчали ветки. Двигались грузовики, закрытые кустами. Движущийся лес из "Макбета" двигался по Кировскому проспекту."

"На Поклонной горе рыли противопожарный ров. Работницы с "Красной Зари" узнавали знакомых актеров."

"Природа - буря в лесу, как продолжение бури войны... Лес с названием тропинок: "Невский проспект", "Дерибасовская", "Крещатик".

"Русская тема: память об убитых участвует в построении совершенного мира."

"Искусство не только отражает мир - оно его населяет."

"Одному человеку упал на голову кирпич, другому - роскошная фарфоровая ваза. Стоит ли тому гордиться?"

"Мы хотим, чтобы "прошло", и перестали желать, чтобы "вышло".

"Художественное произведение менее всего похоже на шашлык. Хорошие сцены. Плохие сцены. Требующие переделки. Кусочки лука - вставить надпись. Помидор - новый финал.
Оценка, выведенная из арифметического подсчета схемы хорошего и плохого, - так же бессмысленна, как анализ живописной картины, поделенной критиком на квадраты.
Наивные люди предполагают, что фильм править очень легко: удалить все плохие места и оставить только хорошие.
Счастливые люди художники: никто не предлагает им отрезать 12см сверху справа, переписать каблук ботинка и изобразить на заднем плане корову. Чужие вкусы, симпатии и антипатии существуют вокруг живописного полотна. Они не могут влезть вовнутрь него.
Если произведение делалось серьезно, если делал его художник, то для развития искусства важнее его "свои ошибки", чем "чужие поправки".

"Притупление рефлекса удивления - самое страшное для искусства."

"Во время эвакуации я понял, что такое богатство: это когда у человека отдельно пальто и отдельно одеяло."

"У Чехова была самая страшная нетерпимость - нетерпимость нетерпимости."

"Каждый писатель имел биографию и судьбу. Ищи не биографию, но судьбу писателя."

"Все меньше и меньше становится книг, без которых трудно жить... Уже не хочу перечитывать Бальзака, странна даже мысль, что можно перечитывать Честертона."

"Ничто не стареет с такой ужасающей быстротой, как терминология. Очень часто кажется, что столкнулся с нелепыми мыслями, а столкнулся всего лишь с давно вышедшей из моды терминологией."

"... Беганье за гением с моральными претензиями и объяснениями, поучая его, каким ему следовало бы быть, когда достаточно радости, что он был."

"Нет хуже, если сцена сразу получается. Что это значит - получается? Ложится на привычку."

"Шекспир, сыгранный как Чехов!!!"

"А ведь, в общем, как просто. Прожита жизнь, и вот, если ты художник - есть про что сказать, и если ты мастер - умение сказать это так, чтобы тебя поняли."

"Нельзя бесконечно объяснять искусство. Его нужно или любить, или не любить.. Научить любить искусство так же сложно, как обучить любви."

"Смешно анализировать звук милицейского свистка с точки зрения теории музыки."

"Ошибки обходятся человечеству Освенцимом."

//про Марло// "Что же ставит человека в возможность нарушения божеских и человеческих норм? Золото. Золото - возможность борьбы с системой. Выход из обреченности в этой системе. Борьба с божественным предопределением."

"Режиссер - поэт, художник, а вовсе не помесь организатора с членом общества по распространению разных знаний."

"Критики стали писать мемуары за актеров. Это особая продукция, о которой стоит задуматься. Все актеры, оказывается, одинаково думали."

"Что получается из попыток объяснить, почему люди плохо живут. Есть штамп "хорошей жизни", но уже есть штамп и "плохой жизни".

"Вся суть в том, что художники и писатели - незасаленные карты в колоде, которые по ходу игры или выбрасываются на стол как козырные, или, наоборот, сбрасываются как ненужные по масти. Игра игрой, а культура к этому не имеет отношения."

"Легкость труда в театре показалась мне сравнительно со съемками удивительной. Тишина в репетиционной комнате, несколько талантливых артистов. И все. Я наслаждался отсутствием "масштаба": миллионной сметы, множества людей разных специальностей, находящихся под твоим началом, сложной техники, опекавших инстанций. Счастье, когда у режиссера "всего мало". Счастье: отсутствие "производства". Лечить нервы кинорежиссеру нужно в театре.
Однако заболеть нервным расстройством легче всего, увидев свой старый спектакль, возобновленный кем-то другим, с новыми исполнителями."

"В Пушкинском театре я услышал странные слова: "Да, я с вами согласен, этот артист действительно не подходит к роли, но никто, кроме него, не сможет так быстро выучить текст... Вы считаете, этот тоже не годится? Возможно, но что делать? Он давал заявку на роль уже давно. Пусть себе играет." Постановка превращается в коммунальную квартиру. В нее въезжают жильцы. Иные с перепуганным от ввода из-за болезни прошлого исполнителя лицом, иные с объемистым багажом собственных трюков и трактовок. Новые жильцы затевают склоку со старыми.
Спектакль превращается в Пантеон русского театра, где в течение нескольких часов можно услышать отрывки из Островского, Чехова и Шкваркина, и все это в обрамлении Шекспира."

"Там, где измерение идет на миллиметры, нельзя мерить аршином."

"Исследование - часто пресс, под который кладется произведение. Пресс приводится в действие: сжимаются слова, поступки, характеры - и остается выжимка сути сочинения; она вынимается из аппарата в виде карточки с анкетой. На ней вопросы и ответы. В чем тема произведения? Какова его мораль? Кто с кем борется? Какие препятствия преодолевает герой? Положительный он или отрицательный? (ненужное зачеркнуть) Чем произведение подтверждает право автора на звание прогрессивного? Почему оно имеет (или не имеет) право ставиться сегодня?
Может быть, признак гениальности и состоит в невозможности получить под этим исследовательским прессом сколько-нибудь разумный вариант."

"Теперь пишут: "Сохранить традиции Эйзенштейна, Пудовкина и Довженко." Это отличная мысль. Но, может быть, стоило бы сохранить не только традиции, но и самих Эйзенштейна, Пудовкина и Довженко? Чтобы "жили традиции" или "жили люди"?

"Процесс кинематографической постановки для режиссера - это поездка на такси, у которого исправно работает только одна часть механизма - счетчик."

"Нельзя открывать новые пути, шагая по Невскому проспекту."

"За выдумку и фантазию теперь иногда сходит хорошая память."

"Канн. Месиво людей, машин, мотороллеров, собак всех пород, цветов, мод, говоров, укладов. Кажется, что руль красного шевроле вылезает из чьей-то спины и голые груди растут из зеленого крыла бьюика. Бред футуристов оказывается реализмом. Спрессованность. Какие-то консервы из спрессованных тел, костюмов, слов,жизней. Может быть, потом все это нужно опустить в воду: концентраты разойдутся и получится какой-то естественный продукт?
Бульварная газета опубликовала интервью с парижской проституткой: "Ваше мнение о фестивале в Канне?" Та ответила: "Жаль, что не пришел американский флот."

"Мы так часто говорим об известном, что является желание, чтобы придумали способ борьбы с произнесением всем известных положений. Например, как только оратор сказал то, что все знают, - штраф. Или в трибуну включена машина, и как трюизм, - в оратора ударяет ток."

"Разговор о модернизме ритмов, ракурсов и пр. Может и должно ли искусство за этим гоняться? То есть "попадать в ногу", иначе - в судорогу?"

"Мы пишем историю изготовления зеркал, вместо повести о людях, в них заглядывающих."

"Конечно, Фальстаф - клоун, рыжий. Но он рыжий у ковра истории."

---

А Метельский уже в предзаказе на лабиринте... 1 сентября обещают.

---

В одноклассниках -



Простоквашино постсоветское.

---

Соседи так долбили своим перфоратором - или чем они там долбят - что у меня выпало стекло из форточки. Ну, то есть, оно уже давно дребезжало, там с одного угла отошла штукатурка или замазка, или что, и этот уголок слегка отошел. А сегодня так все тряслось, так просто все стекло целиком отлетело.
Вот реально заколебали со своим ремонтом. Сколько лет живем в этом доме - и постоянно кто-нибудь что-нибудь да ремонтирует. Маньяки. Психиатрам следовало бы внести это в список психических заболеваний.

---

Набила сумку книжками - которые мною уже прочитаны, но как бы признаны не сильно мне нужными - и отвезла в свою институтскую библиотеку. Там их приняли! Расстались взаимно довольными.
Надо будет еще что-нибудь собрать, в рамках разгребания завалов.
Однако, библиотеки - это такое место... туда же так просто не зайдешь... особенно, если библиотекарь знакомый. В результате набрала себе еще книг на почитать, хотя я еще и прошлые не прочитала. Но меня заверили, что им очень хорошо повышать... уже забыла чего... индекс посещаемости? читаемости? что-то вроде этого.
В этот раз я паслась в разделе истории. Хотя там и все бедненько (эх, где же прошлые времена... ), но я таки отыскала какие-то старые тома с документами... к сожалению, разрозненными... работы издательства "Наука", которое сейчас закрывают, да.
Вот подбираю и думаю - но это ведь материалы по истории! а скоро же начнутся уже занятия! так поди студентам это будет нужно! не слишком ли я борзею?
Потом посмотрела на формуляры - угу, тоже везде последний раз кому-то выдавались лет 20-30 назад. Так что продолжила борзеть дальше.
Но все-таки непонятно - как сейчас учатся-то в ВУЗах? если ничего не читают, включая учебные материалы? или все скачивают из интернета? странно, непонятно...

---

---

Ф.В.Ростопчин "Ох, французы". Это сборник, как я уловила из примечаний, практически всей прозы Ростопчина. Которая состоит из пары-тройки художественных, так сказать, произведений, записок со впечатлениями и мнениями и мемуаров - воспоминаний о войне 1812 года, когда Ростопчин исполнял обязанности военного генерал-губернатора Москвы. Только открыв книжку, прямо во введении - которое в советские времена заботливо помещали чуть ли не везде, чтобы правильно сориентировать читателя - я сразу наткнулась на то, что Ростопчин - фигура одиозная в нашей истории (также, как Бенкендорф! ). Меня это поразило. В смысле, я же только читала Булгаковых, а там ничего такого не звучало... Теряюсь в догадках - почему одиозная? по какой причине? во введении далее - как написал Толстой в своем романе... А, ну да. Это конечно, базару нет. Если Толстой, это стопроцентно, тут ясно каждому...
Ну ладно, будем разбираться. Что касается манеры письма, то лично мне читать было очень приятно (в отличие от Толстого! ) Я вообще люблю старинный русский язык, он так красиво звучит, так живописно и выразительно, это прямо таки физическое наслаждение. А автор к тому же отличается остроумием, или даже - сарказмом и иронией. Весьма ядовитый был человек... правда, у него к этому было достаточно оснований.
"Путевые записки". Тут все ясно, как я понимаю, в те времена было заведено, чтобы культурный человек, отправляясь в путешествие, составлял потом такие обзоры из своих мыслей и впечатлений по поводу увиденного. В изящных и тонких выражениях. У Ростопчина еще и в ядовито-саркастических (чего стоит, например, одна история с какой-то добропорядочной немкой, матерью семейства, у которой после постоя нашей армии родилась дочь с явно калмыцкими чертами ). В общем, очень интересно.
Небольшая повесть "Ох, французы!" (которая и дала название сборнику). Собственно говоря, лично я так и не поняла, при чем тут французы... Ну то есть рассказ ведется от лица некоего рассказчика, который как бы вводит персонажей и про них рассказывает, а попутно много рассуждает на свою любимую тему - как выражались в советские времена, клеймит низкопоклонство перед западом. Рассуждения звучат очень остро и до сих пор злободневно, тут ничего не скажешь. Ну, а сама повесть вообще о любви - как некий офицер демобилизовавшись из армии решил жениться, присмотрел молодую женщину, которая тоже давно мечтала о женитьбе, и вот они благополучно сошлись и поженились. Все очень мило, автор не мучит читателя всякими сложностями и недоразумениями, всякими там завихрениями сюжета... видимо, его больше занимает критика насчет французов. Но в то же время здесь есть любопытные и занимательные картинки быта, это, главным образом, тетка героини со своими крепостными - характерный образ...
Комедия "Вести, или Убитый живой". Небольшая. Носит явно агитационный и пропагандистский характер, так как изобличает сплетников, которые распространяют панику и слухи. Тут представлено патриотическое и добропорядочное семейство, у дочери которого жених находится в действующей армии, и вот они с нетерпением ждут от него известий после сражения, но пока дожидаются достоверных, за дело берутся городские сплетники и приписывают злосчастному жениху все более тяжелые ранения, пока, наконец, он не оказывается совсем убитым... Тут и все семейство бы померло от отчаяния, но в финале является сам жених и недоразумения разъясняются. Забавно.
Несколько как бы писем от лица лирического героя - он же выступал и в комедии, Сила Богатырев. Тут опять идут рассуждения автора против низкопоклонства перед западом... Сюда же примыкают образцы публицистического творчества автора времен войны 1812 года - афиши. Это отчеты о произошедших событиях на фронте (от советского информбюро, да ), воззвания к народу в духе бодрости и оптимизма (враг будет разбит, победа будет за нами) - как сказано в примечаниях, печатались на листках, которые вывешивались в общественных местах... чисто Окна Роста, разницы никакой. Сказано также, что таких афиш сохранилось очень мало, хотя их и выпускали каждый день - жалко.
Ну и, самая интересная часть сборника - мемуары... Небольшой рассказ о смерти Екатерины и восшествии на престол Павла - оказалось очень выразительно и даже зловеще. Эти упоминания о прежних фаворитах, которые молниеносно теряют свою власть и их даже перестают замечать толпы придворных, которые еще вчера лебезили и угодничали... А сейчас надеются сами занять более выгодное место при новом правителе. Да уж.
"Записки о 1812 годе". Да! вот их я и хотела особо почитать. Очень познавательно... (хотя и не то, чего я ожидала, ну что тут будешь делать )
В сущности, в этих записках автор в каком-то роде излагает свою позицию, причины и резоны, согласно которым он принимал решения, действовал так или иначе. Ну и, излагает, что именно он делал... Кратко, сухо, по делу. Во введении сказано, да, что Ростопчина после войны фактически подвергли казни общественным мнением... но он считал ниже своего достоинства оправдываться - может, эти записки являются своего рода объяснением... К сожалению, он их писал за границей и по-французски, по понятным причинам. В смысле, авторский стиль чувствуется, но нет того богатства языка, которое так радовало в других произведениях. Опять же, в записках изложены только события до вступления Наполеона в Москву. Так и не поняла, или автор изначально не хотел писать дальше - хотя именно дальнейшее и интересовало всех (в том числе и меня! ), Ростопчина же обвиняли, как я поняла, в поджоге Москвы и т.д., а он это отрицал... Или просто не успел. В примечаниях сказано, что он эти записки писал в 1825 году, а умер уже в январе 1826г., причем перед смертью находился в очень тяжелом состоянии долгое время, практически в беспамятстве.
Ну, в любом случае, это крайне интересный материал. Я думаю, следует его рассматривать, как показания свидетеля! То есть, помнить, что у автора могут быть личные мнения, предвзятые и все такое. И в то же время принимать информацию к сведению.
Что тут следует из записок, как мне кажется: на момент вторжения Наполеона Россия была к войне не готова (звучит знакомо... ) Армия не была подготовлена, численность ее была более чем в два раза меньше наполеоновской армии, хотя населению, чтобы не создавать паники, это не сообщалось, а наоборот, уверялось, что "нас тьмы и тьмы, и тьмы". Плохо были разработаны схемы снабжения войск - из-за чего постоянно шли поборы и требования с населения на выделение того и этого. Ростопчин об этом постоянно пишет, хотя ему где-то было легче, как он упомянул в самом начале записок, Москва была богатым регионом, поэтому поступавшие требования он мог исполнять более-менее без напряга. Но самое главное - отсутствовала единая военная доктрина - кажется, так я выражаюсь? То есть, одна часть генералитета выступала за сдержанность, уклонение, отступление, основываясь на вышеизложенном. Другая считала, что нужно бить в лоб, навалиться толпой и задавить, "ура, мы ломим, гнутся шведы" и все такое. Ну, как нам известно из истории, победила первая линия - ее проводил Барклай де Толли, потом Кутузов...
Сам Ростопчин тут находится в сложном положении. С одной стороны, как человек здравомыслящий, он определенно признает правоту Барклая-Кутузова. Что в прямом столкновении наши силы будут только нести огромные потери, а достижение какого-либо результата далеко не гарантировано. С другой стороны, это голый рассудок, а что касается чувств, эмоций, то сама мысль о том, что приходится отступать перед французами, сдавать им свои территории, сдавать Москву... невыносимо. К тому же, Ростопчин с самого начала "держал город", уверяя, что сдачи Москвы не будет, потому что это просто невозможно, и даже клялся жизнью, честью и т.д. Он вел эту линию практически до последних дней - массовая эвакуация населения и ценностей началась буквально в последние два дня (это ему потом тоже поставили в вину). Но опять же он свои действия объясняет тем, что в военное время любой ценой нужно пресекать панику, потому что тогда все начнет рушиться катастрофически, и как тогда устоять перед сильным и опасным врагом... И все равно он испытывает чувство глубокой неприязни к Кутузову, который допустил сдачу Москвы, это чувствуется. Но тут уже определенно идут одни эмоции. Я все же думаю, что он к Кутузову не совсем справедлив.
Но какая все-таки трагедия! или драма? не важно. Человек же чувствует чуть ли не с самого начала, что его должность расстрельная, что его просто назначили "козлом отпущения"... И все равно продолжает выполнять службу до самого конца, держит город, держит лицо... Ну, я не знаю, но мне кажется, что на месте той высокодуховной интеллигенции, которая его потом с ужасом порицала, это не слишком-то честно, потому что они-то в таком положении не находились, рук не марали, как говорится. Но и не делали ничего, устранились.
Понятное дело, что все было жестоко, кроваво - ну, это же война! Охота на шпионов, аресты распространителей слухов и упаднических настроений. К слову сказать, давайте вспомним о 37-м годе. У нас любят рассуждать, что это все придумали проклятые большевики со Сталиным. Ну вот, можно посмотреть - никаких большевиков нет в помине, а описываются ежедневные доносы публики, и со слов Ростопчина следует, что многих ему приходится арестовывать просто, чтобы сбить накал страстей и успокоить общественность, и следует еще радоваться, что только арестовывать, а не казнить на месте. Впрочем, как предельно откровенно пишет Ростопчин, он бы без раздумий и казнил, но старался этого до последнего избегать, чтобы не провоцировать толпу и не разжигать погромных настроений, потому что потом было бы просто не удержать контроль, все бы посыпалось. Зато эпизод в последний день перед отступлением, когда он вывел одного из ранее арестованных и приказал его зарубить на глазах у толпы - жуткая сцена. Ну, он еще не просто это сделал, а еще отпустил арестованного француза, с тем, чтобы тот рассказал наступающим французам, как русские поступают с предателями. Работа на пропаганду среди противника. Мда. Ну, может, поэтому интеллигенция его и не полюбила - не желая пачкать руки и брать на себя ответственность...
Да, все же очень жаль, что нет рассказа о том, что происходило дальше. И во введении говорится, и сам Ростопчин в записках упоминает, что он остался поблизости и, видимо, вел какую-то подрывную деятельность. То есть, он мельком упоминает, что в последние дни подобрал несколько человек, с тем чтобы они переодетыми ходили в Москву и ему докладывали, что там происходит. Но ведь это, наверно, не просто ради интереса ему понадобилось? Полагаю, что одним из таких агентов был Булгаков! Он что-то такое очень смутно упоминает в своих письмах. Вроде бы даже его один раз чуть не схватили, чудом уцелел. Но опять же ничего конкретного! Я думаю, это цензура, самоцензура, и все такое. Эх.
Из писем же Булгакова я знаю о том, как закончилась вся эта история - то есть, он подробно описал, как умирал Ростопчин, герой 1812 года, всеми заброшенный и преданный... на руках только своего бывшего секретаря (как следует из писем). Там же упомянуто и о трагической судьбе Мамонова - тоже герой войны, как я поняла, на свои средства организовавший отряд ополчения и даже вроде его возглавивший - партизанил что ли? Мамонов тоже умирал в одиночестве, сойдя перед смертью с ума, под присмотром опять же Булгакова. Ну, то есть, он писал про сумасшествие Мамонова, и сколько с ним было хлопот, а в записках Ростопчина уже упомянуто, про собранный отряд ополчения. Как это грустно...

@темы: Книги

---

Книжный столик

Ф.В.Ростопчин. Записки.

"Сколько миллионов зарыто на петергофской дороге, и все для того, чтоб доставить возможность днем прогуливаться по болотам, а ночью заражаться лихорадкою!"

"Покуда у дворянина осталось что-нибудь непроданное, он думает, что у него достаточно денег на расходы."

"Дорогу в Стрельну я знаю тридцать лет и сколько на ней воспоминаний! Здесь езжал я танцевать, вздыхать, блистать умом, делать глупости. Теперь дорога эта имеет для меня разве ту цену, что, едучи по ней, я убеждаюсь, что у меня есть память."

"Соловья я никогда не любил. Мне кажется, что я слышу московскую барыню, которая стонет, плачет и просит, чтоб возвратили ей ее вещи, пропавшие во время разгрома Москвы 1812 года."

"... Что до Кутузова, на всех портретах он всегда похож на плута, никогда на спасителя."

"Человек калечит лошадь; это благородное, послушное, полезное и несчастное животное изнемогает на службе человеку. Для человека также заставляют и свинью сидеть в горячей воде, чтоб она еще пожирнела и мясо ее сделалось бы приятнее для вкуса человека. А между тем, это двуногое создание, еле дышащее, с явственной печатью смерти на челе, величается царем земли. О! если в один прекрасный день лошади, свиньи и другие животные возмутятся по примеру французов и провозгласят пресловутые права равенства и свободы, - как будет жить человеку?"

"В сем мире даром ничего не делается. Хорошо, если можно отделаться деньгами."

"Четыре года, протекшие со времени Тильзитского мира, совершенно изгладили те прискорбные впечатления, которыми поражены были умы после последней войны. Перестали уже бояться и верить в возможность новых наступательных действий со стороны Наполеона. Публика, приняв на веру все, что могло льстить ее самолюбию, успокоивалась надеждами на силу империи, на отвагу войск и, в особенности, на отдаленность и климат России - две преграды, через которые Наполеон никогда не осмелится перешагнуть. Каждое отдельное лицо обладало своею системою обороны; в каждой семье имелся собственный герой,созданный чванством, враньем, легковерием и пристрастием к чудесному."

"Так как лица, которых считали нужными, в большинстве случаев ломались и, ничего еще не сделав, желали оценки их будущих трудов, просили денежных наград, лент, чинов и т.п., - то я взял на себя смелость потребовать от государя, чтобы мне лично ничего не было дано, так как я желал еще заслужить те милости, которыми августейший его родитель в свое царствование осыпал меня; но, с другой стороны, просил принимать во внимание мои представления в пользу служащих под моим началом чиновников. Нет надобности говорить, что на просьбу эту последовало милостивое согласие, - так легко ничего не давать и не ломать головы над придумыванием, чем бы можно было удовлетворить того или другого человека, часто для того, чтобы сделать его неблагодарным."

"Политика графа Румянцева в отношении Наполеона сводилась к двум пунктам: 1) выигрывать время; 2) избегать войны. Публика, постоянно пребывающая покорнейшим слугою клеветы и послушным эхом глупости, глядела на него как на человека, преданного Наполеону и жертвующего ему интересами России."

"Я удержал его при себе, как и всех прочих, которых нашел в управлении; ибо мое правило было таково, что переменить всегда успеешь, что бывают люди и похуже и что можно извлекать пользу из человека хотя порочного, но умного, который применяет поведение свое к поведению начальника и нередко изменяет оное из страха, раскаяния или расчета."

"Управление городом и губернией требовало немного труда и еще менее бдительности. Изобилие господствовало без малейшего вмешательства администрации."

"Три недели уже стояли жары, заставлявшие опасаться неурожая, подобного прошлогоднему; но в тот самый день, когда весть о моем назначении достигла Москвы, выпал дождь и оживил раскаленную солнцем землю. К дождю присоединилось известие о заключении мира с турками. Благодаря этим двум событиям, на меня очень благоприятно начали смотреть все те, которые верят, что звезда одного человека может влиять даже на атмосферические явления."

"Государь требовал от московского дворянства и купечества субсидии в миллион рублей на покупку волов, и сумма эта внесена была немедленно и вполне охотно."

"Несколько полковников, отправленных из главной квартиры в Малороссию для сформирования там уланских полков, распустили слух, будто после перехода через Неман Наполеон тотчас занял Вильну и что главную квартиру нашу чуть было не захватили там врасплох. Такое начало было дурно. Известие, к несчастью, оказывалось справедливым, и так как я ничем не мог его опровергнуть, то прибегнул к средству, которого держался и во все продолжение этой войны. Средство состояло в том, чтобы при каждом дурном известии возбуждать сомнения в его достоверности. Этим ослаблялось дурное впечатление; а прежде чем успевали собрать доказательства, внимание опять поражалось каким-нибудь событием, и снова публика начинала бегать за справками."

"Я прекратил деятельность полудюжины шпионов, стоивших довольно дорого, так как признавал ее бесполезной при таких обстоятельствах, когда все выражали страх и все общество пребывало в недоумении. Но мне важно было знать, какое впечатление производилось военными событиями на умы. В этом отношении мне хорошо прислуживали три мелкие агента. Переодевшись, они постоянно таскались по улицам, примешиваясь к толпе, в изобилии собиравшейся по гостиницам и трактирам. Затем они приходили отдавать мне отчет и получали кое-какие наставления, чтобы распространять тот или другой слух по городу или чтобы подбодрять народ и ослаблять впечатление, произведенное каким-либо недобрым известием."

"Газетчики, биографы, сочинители исторических романов превозносили иного человека до небес за какой-либо его поступок или за слово; а между тем сам он, может быть, совершив этот поступок или сказав это слово, тотчас же в том раскаялся."

"К счастью, слухи, распускаемые им, не имели тех результатов, на какие он льстился. Общество было слишком занято, слишком озабочено для того, чтобы хоть на одну минуту увлекаться легковерием и обманами, так что всякий слух, который пытались распространить, встречался с недоверием. Самым ядовитым из этих слухов был, будто Наполеон есть сын императрицы Екатерины, которого она наказала воспитать в чужих краях, и будто на одре своей смерти она потребовала от императора Павла клятвы, что он уступит половину Российской империи своему брату Наполеону, если тот когда-нибудь придет туда."

"Мне принесли несколько листков, которые были рассылаемы по почте во все города, находящиеся по большой дороге. Манера их изложения вовсе не соответствовала видам правительства. Ополчение называлось в них насильственной рекрутчиной; Москва выставлялась унылой и впавшей в отчаяние; говорилось, что сопротивляться неприятелю есть безрассудство, потому что при гениальности Наполеона и при силах, какие он вел за собой, нужно божественное чудо для того, чтобы восторжествовать над ним, а что всякие человеческие попытки будут бесполезны."

"Я испрашивал у государя повелений и инструкций относительно того, что должен делать при таких или иных обстоятельствах, но не получал другого ответа, кроме следующего: "представляю вам полное право делать то, что сочтете нужным. Кто может предвидеть события? и я совершенно полагаюсь на вас." Он не захотел, чтобы я проводил его до заставы, сел в свою коляску и уехал, оставив меня полновластным и облеченным его доверием, но в самом критическом положении, как покинутого на произвол судьбы импровизатора, которому поставили темой: "Наполеон и Москва".

"Часто я прогуливался в Кремле, куда присутствие мое привлекало многих лиц из купечества и простого народа, с которыми я разговаривал запросто, сообщая им какие-нибудь добрые вести, которые они потом шли распространять по городу. Однако, надо было быть весьма осторожным с этими людьми, потому что никто не обладает большим запасом здравого смысла, как русский человек, и они часто делали такие замечания и вопросы, которые затруднили бы и дипломата, наиболее искусившегося в словопрениях."

"Когда я появлялся после прибытия курьера, то все глаза устремлялись на меня, стараясь прочесть на лице моем, какого рода известия мною получены. С наблюдений этих часто возвращались, находя, что выражение мое было спокойным и веселым, а между тем у меня была смертельная скорбь на душе. Большая часть этих случайных Лафатеров не знала, что я был очень силен по части пантомимы и в молодости своей отличался актерским искусством."

"Во время занятий, не оставлявших мне ни минуты покоя, злая судьба моя привела в Москву г-жу Сталь. Надо было видаться с ней, приглашать ее к обеду и успокаивать насколько возможно. Г-жа Сталь все жаловалась и страшно боялась, как бы Наполеон, занятый единственно ее преследованием и бесясь на то, что она ушла, не послал бы отряда кавалерии, чтобы похитить ее из Москвы. Чтобы более убедить меня в том, она всегда прибавляла: "Вы знаете этого человека, он на все способен!" Так как в то время, когда она опасалась быть похищенной по приказу Наполеона, последний находился еще на расстоянии 800 верст от Москвы, то я не принимал никаких мер для воспрепятствования этому похищению."

"Время от времени полиция забирала кое-каких появлявшихся болтунов, но так как я не желал оглашать подобные истории, то вместо того, чтобы предавать суду этих людей, которые сами по себе не имели значения, я отсылал их в дом умалишенных, где их подвергали последовательному лечению, то есть, всякий день делали им холодные души, а по субботам заставляли глотать микстуру."

"8 августа в 6 часов утра я был разбужен курьером, привезшим мне известие о взятии Смоленска, со всеми подробностями дела. .. По отъезде курьеров надо было изготовить мой бюллетень и объявить о взятии Смоленска, который в общественном мнении был возведен в оплот Москвы. Я в объявлении своем превозносил до небес героизм одного корпус, который, по моим словам, защищал Смоленск в продолжении трех дней и который перешел за Днепр лишь для того, чтобы присоединиться к главной армии и снова остановить врага. Я воспользовался словами бюллетеня Наполеона, где говорилось, что его потери в людях были неисчислимы. Когда в час завтрака я спустился вниз, к моей жене, она спросила, что со мною? - и когда я объявил ей о взятии Смоленска, то увидел, как губы ее затряслись и конвульсивное движение пробежало по ее чертам. Я пробовал ее утешить, не зная, что произвело в ней такое потрясение - потому что потеря Смоленска ее не удивила. Насилу произнося слова, она спросила у меня: "А Сергей? он, значит, убит?" Она спрашивала о сыне, а я не имел возможности прекратить ее опасений, потому что и сам ничего не знал о судьбе нашего сына, служившего адъютантом при Барклае... Я был так озабочен с 6 часов до 12-ти, что мысли мои не следили за моим единственным сыном. Я думал лишь о спасении России и о погибели ее врага. Вне этого мне все казалось почти безразличным."

"Отыскали в Апокалипсисе пророчество о падении Наполеона и о том, что северная страна, которую страна южная придет покорять, будет избавлена избранником Божьим, имя коему Михаил. На утешение верующим, и Баркла, и Кутузов, и Милорадович были Михаилы. Каждый день в часы моего приема являлись несколько человек с библиями под мышкой; они с таинственным видом объясняли мне разные тексты, приносили мне молитвы собственного сочинения, просили об учреждении крестных ходов, и архиерей совершил один такой ход, - что занимало народ в течение целых суток."

"Я держался правила - никогда не поблажать толпе, иначе она мгновенно теряет к вам уважение. В ее глазах добродушие есть слабость, а потому при поблажке делаешься рабом такого господина, который сам никогда не знает, что делать, и очень редко понимает, что требует."

"Надо признаться откровенно, что, с самого начала этой войны, чем более неприятель занимал областей, тем сильнее возрастали мои опасения насчет того - как бы не согласились заключить мир и с одним росчерком пера утратить доверие России, а вместе с тем и самую Россию. Можно предполагать, что если бы государь находился при армии, то после Бородинского сражения, желая спасти столицу, он оказался бы склонным к выслушиванию предложений врага, замышлявшего его гибель."

"Князь Кутузов, прибыв в Гжатск, потребовал у меня продовольствия для армии, которая теперь находилась в стране, где не было заготовленных магазинов и где даже лучший урожай не может прокормить жителей в течение полугода. Хлеб уже созрел, но какая же была возможность заниматься его уборкой в присутствии двух армий, которые все опустошали: одна - для того, чтобы существовать, другая - чтобы отнять у противника средства к существованию. Однако в губернских магазинах была мука. Я скупил все, что имелось в Москве, и учредил комиссию, которая на другой же день начала свою деятельность. Хлебопеки пекли хлеба, другие разрезали его на кусочки, высушиваемые в печах, нанятых и употреблявшихся для этого дела беспрерывно, в течение дня и ночи. Каждое утро обоз в 600 телег отвозил сухари и крупу в армию, и такого рода продовольствование 116 тыс. человек продолжалось до дня, предшествовавшего вступлению неприятеля в Москву."

"Мною было решено, что прибытие нашей отступающей армии в Гжатск должно служить сигналом к вывозу из Москвы всего, что должно быть оттуда увезено. Не понимаю до сих пор, каким образом все это дошло в указанные места и как не встретило препятствий в недостатке переменных лошадей! Кроме дел судебных, сенатских, военных комиссий и архивов министерства иностранных дел, пришлось увозить заведения ведомства императрицы-матери, государственную казну, патриаршую ризницу, сокровища соборов, Троицкого и Вознесенского монастырей да еще 96 пушек 6-фунтового калибра.. Все это вывезено в течение двух дней и направлено в Нижний, Казань и Вологду. Приходилось глядеть сквозь пальцы на совершавшиеся при этом злоупотребления."

"Многие из знакомых мне богатых купцов приезжали ко мне на дачу, чтобы справиться, там ли еще моя жена и дети, и присутствие оных успокаивало этих купцов относительно приближения опасности."

"День сражения 26 августа был проведен Москвою в сильном беспокойстве. У городских застав можно было слышать пушечный гром."

"Единственными выгодами, которые Россия извлекла из этого сражения, были: 1) почти окончательное уничтожение французской кавалерии, сильно уже расстроенной походом и недостатками в фураже, и 2) впечатление, произведенное прибытием и рассказами раненых офицеров, разъехавшихся по всем губерниям, где у них были имения и родственники. Это примирило с военными народ, зараженный столичными сплетнями, которые приписывали измене отступление наших войск и обвиняли их в трусости."

"Пришли мне доложить о большом столплении людей около одной, очень высокой колокольни, находившейся на краю города, и что повиснувший на кресте оной сокол привлекает внимание всего народа. Я отправился туда не столько из любопытства, сколько для того, чтобы разогнать народ, который всегда склонен выкинуть какую-нибудь глупость, когда соберется толпою. Я застал сборище человек в 1000, глазевшее на несчастного сокола, который, имея путы на ногах, как все соколы, которых дрессируют для охоты, опустился на крест и не мог отцепиться. И вот тысяча зевак остановилась тут, чтобы насладиться зрелищем, которое, по объяснениям самых ученых между ними, предрекало торжество над неприятелем, потому что, говорили они, сокол образует Наполеона, погибающего на кресте. Я стал поддакивать этой бедной толпе, и, таким образом, сокол явился лучом надежды для дураковых людей, которые никогда не обретаются в меньшинстве."

"Я отправился к арихиерею, чтобы сообщить ему о желании Кутузова, то есть, чтобы он отправился к войскам крестным ходом, с образами Богоматери, чтобы священники пели молитвы и кропили войска святой водой перед сражением. Сообщение это пришлось не по вкусу владыке.
- Но куда ж я пойду после молебна? - спросил он меня.
- К вашему экипажу, - отвечал я, - в котором вы отъедете от города, ожидая исхода битвы.
- А если она начнется прежде, чем я кончу? Я ведь могу попасть в эту сумятицу, и меня могут убить.
Чтобы его успокоить, я ему высказал мое убеждение, что сражения не будет; но советовал быть готовым на всякий случай."

"Но более всего озабочивал меня увоз раненых и больных. Еще за пять дней я приказал выставить у одной из городских застав около 5000 повозок с упряжкой и при них довольно сильный караул для того, чтобы крестьяне не убежали. Начальнику транспорта было предписано не отпускать ни одной подводы без приказания, подписанного моей рукой. После письма Кутузова, сообщавшего мне об отступлении, я тотчас же отправил к транспорту надежного человека, который немедленно приказал запрягать телеги и направил их к госпиталю. Там уже отданы были мои приказания: положить на телеги по стольку больных, сколько могло поместиться, и объявить остальным, что неприятель скоро вступает в Москву и что они должны потихоньку идти за транспортом.. Более 20000 человек успело поместиться на подводы, хотя и не без суматохи и споров; прочие последовали за ними пешком. Но около 2000 больных и тяжелораненых остались на своих кроватях, в ожидании неприятеля и смерти. Из них, по возвращении моем, я только 300 человек застал в живых."

"Я послал камердинера на свою дачу, чтобы взять там два портрета, которыми я очень дорожил: один - жены моей, а другой - императора Павла."

"Я не имел ни минуты свободной. Беспрестанно приходили ко мне люди всяких сословий; одни просили повозку, другие денег, так как не имели средств выбраться из города; один известный мне полицейский офицер пришел весь в слезах, ведя за собою своего трехлетнего ребенка, о котором мать при отъезде забыла."

"Ординарец мой возвратился с донесением, что Милорадович с нашим арьергардом уже прошел через Арбатскую улицу и что неприятельский авангард непосредственно за ним следует. Я направил мою лошадь к Рязанской заставе и у моста через Яузу, думая обогнать один из конных отрядов, увидел, что это князь Кутузов с своим конвоем. Я поклонился ему, но не хотел говорить с ним; однако он сам, пожелав мне доброго дня, что можно было бы принять за сарказм, сказал: "Могу вас уверить, что я не удалюсь от Москвы, не дав сражения". Я ничего не ответил ему, так как ответом на нелепость может быть только какая-нибудь глупость."

---

---

Сообщество Джеймса Мастерса активизировалось и напоминает, что сегодня ему день рождения.
Да, было время...
Просто решила в гуглопоиске глянуть, что там есть про сегодняшний день - таки есть. Какой-то Ведон-кон за 2018 год.
Мне кажется, или товарищ сигнализирует "не дождетесь"?

@темы: Баффи-флуд

---

(лазая в ЖЖ) Эх, а я ж эту карикатуру помню еще по тем временам - из журнала "Крокодил". Мы его выписывали. Значит, это где-то начало 80-х... Из раздела про ужасы капитализма, ага. Тогда-то все было чисто абстрактно, в соединении с приятным чувством защищенности и безопасности... мы-то не там, мы-то в СССР. Кто же знал...

---

В одноклассниках -

---

С днем рожденья!

elhana, поздравляю с днем рожденья!


Всего самого замечательного!

---

---

С днем рожденья!

lizzzzzik, поздравляю с днем рожденья!


Всего самого лучшего!

---

Елена Звездная "Академия проклятий". Сразу за весь цикл - там восемь книг, названия пронзительные... "Урок первый: Не проклинай своего директора", "Урок второй: Не ввязывайся в сомнительные расследования", "Урок третий: Тайны бывают смертельными", "Урок четвертый: Как развести нечисть на деньги", "Урок пятый: Как не запутаться в древних клятвах", "Урок шестой: Как обыграть принца Хаоса", "Урок седьмой: Опасность кровного наследия", "Урок восьмой: Как выйти замуж за темного лорда". Вот мне как раз попало в настроение (магические академии и любовные романы! ), и так все в лет пошло...
Сюжет: некая типичная Темная империя (по известному принципу, что берем и меняем местами белое и черное ), населенная множеством волшебных рас и народностей, ну, и люди тоже есть... И все мирно проживают и пользуются равными правами, и все такое. Ну, конечно, высшая аристократия - она тут демонического происхождения, вышли из ада, то есть, из Хаоса, а до того из Бездны, запутанная, в общем, история - балуется коварными заговорами и междоусобными войнушками, народ попроще развлекается хищениями и убийствами, но в целом обстановка стабильная.
ГГ - девушка Дэя Риате, человечка... ради разнообразия, на этот раз - не сиротка, напротив - у нее пропасть родственников. Но они все проживают на самой границе Темной империи, а Дэя попала в нехорошую историю с местным лордом и решила спасаться бегством, то есть, поступить в Академию проклятий. Студенты Академии, то есть, адепты, на период обучения находятся под государственной защитой, а после того и вовсе поступают на государственную службу. Учиться девушке довольно тяжело, потому что средств и поддержки у нее нет, она вынуждена подрабатывать по ночам, прислуживая в городской таверне, и таким образом добывать деньги на учебу, соответственно, остается мало времени на уроки, и Дэя вечно плетется в отстающих... Но все меняется, когда прежнего ректора (тут почему-то - директор, все время путалась ) снимают, и его место занимает молодой высокопоставленный аристократ, один из сильнейших магов и воинов империи и вообще роковой красавец лорд Риан Тьер. Что он забыл в захудалой провинциальной Академии, никому не ясно, но Риан твердо намерен превратить злосчастную Академию проклятий в самое элитное учебное заведение империи. А для этого первым делом вышибить из ее рядов всех бездельников (и среди преподавательского состава в том числе) и недоучек... Естественно, Дэя входит в этот список чуть ли не на первом месте. Пытаясь доказать новому ректору (черт! директору ), что у нее таки есть задатки к учебе, Дэя накладывает на него проклятие из разряда запрещенных - сама не зная, какое, случайно как-то подслушала - оказалось, любовное проклятие Вечной Страсти. У рокового сексуального ректора (директора!!!) тут же все и вспыхивает, да... Но есть нюанс, что у проклятий имеется и откат, в смысле, проклинающий тоже в какой-то мере подвергается действию своего проклятия, и чем выше его уровень, тем сильнее откат, Дэя об этом не подумала... Ну и, как говорится, все и заверте...
Все мне очень понравилось - то есть, первая книга началась как-то резко и я там даже запуталась, кто куда кого зачем... Но потом, к счастью, автор твердо взялась за дело и прямо трудно было от книг оторваться. Тут и любовные страсти - с треугольниками, многоугольниками, черт знает чем... Тут и напряженная, прямо-таки детективная интрига с заговорами и жуткими убийствами... Тут и любимая мною повседневная жизнь, со своими маленькими заботами, радостями и проблемами...
Множество персонажей - и немало довольно хорошо прописанных! - из-за чего происходили всевозможные сюжетные завихрения - очень интересно было за ними следить. Мне особенно понравились ближайшие друзья-приятели ГГ, офицер Юрао Найтес и золотой дракон Наавир, он же кот Счастливчик (тут все сложно ). Конечно, можно придраться, что сцена с насильной подготовкой к свадьбе с участием матери и теток Юрао почти один в один совпадает с соответствующим моментом из "Брюнетки в законе" Жильцовой и Еремеевой, а дракон Наавир практически неотличим от такого же древнего дракона из другого авторского цикла ("Долина драконов"), но что поделаешь, раз жанр такой! В конце концов, главные романтические герои тоже разнообразием не блещут. Фигурное катание. Лично я прекрасно провела время.
(P.S. Обложки в Эксмо рисуют ужасно - натурально трэш... Роковой романтический герой только на паре обложек выглядит более-менее нормально, в смысле, глаз хоть не дергается. )

@темы: Книги

---

Книжный столик

Ф.В.Ростопчин "Ох, французы!"

"Он был некогда женским портным, спился было до того, что кричал на барыню: "Слово и дело", но после как-то установился."

"Может быть, судья и хорошо посудит, узнать нельзя: правосудие ведь с закрытыми глазами; да жаль, что много портит ощупью!"

"Да, нынче все не так, как в наше время: тогда была смерть копейка, а нынче честь полушка."

"- Куда как молодые люди ныне хилы! Все в них слабости: лошадь убьет - обморок, не сватается - обморок, сватается - обморок. А я, бывало, бьюсь час об стену, а все в памяти; да ведь за меня и никто не сватался."

"Ужли Бог Русь на то создал, чтоб она кормила, поила и богатила всю дрянь заморскую, а ей, кормилице, и спасибо никто не скажет? Ее же бранят все не на живот, а на смерть."

"Завелись филантропы и мизантропы. Филантропы любят людей, а разоряют мужиков; мизантропы от общества людей убегают в трактиры."

"Спаси Господи! чему детей нынче учат! выговаривать чисто по-французски, вывертывать ноги и всклокачивать голову. Тот умен и хорош, которого француз за своего брата примет."

"А там оговорка: жестка, дескать, речь. И ведомо так, вить правда не пуховик. Это нынче из нее делают помаду."

"Долгое обращение с людьми уверили в неоспоримой истине, что нет ничего труднее, как исправлять поврежденных и проповедовать добродетель тем, кои ее ищут в словарях для переводу."

" - Ну что за беда война? разве это первая? Для других она страшна, а нам дудки.
- Да как по чужой-то дудке запляшешь, да еще и вприсядку..."

"Нет вздорного дела, которое бы лучше не можно было сделать; но скорость, нетерпение и самолюбие суть большие препоны усовершенствования."

"Мне было 19 лет, я занемог жабою, впал в бред и опомнился без шести чашек крови, кои стояли вокруг меня, как трофеи вокруг славного полководца. Доктор приехал, посмотрел, хвалил мою кровь и сказал: "Теперь довольно; увидим, что дале", - и все увидели меня здорового через четыре дня. Но ведь кровь он смотрел не мою, и никто не знает чью: слуга, который выносил чашки, упал с подносом и все пролил; но чтоб исправить, взял шесть чашек, побежал напротив дома в цирюльню и за пять копеек нацедил крови из первого человека, который явился к фельдшеру. Сию-то смотрел доктор, по ней судил обо мне, и ею спасена моя жизнь; а дело сие вышло после через упреки двух людей: они побранились, подрались и пришли доказывать друг на друга всякого рода мерзости за три года."

"Прежде сего шивали белье по домам русские швеи, и тогда полотна не жалели; а нынче подрядом берут шить магазейные мадамы и, вместо рубашек, будто ошибясь меркой, делают жилеты с рукавами. Иноземцы сперва нам обрезали бороды, потом волосы, там укоротили чувства, раздели, а нынче принимаются драть кожу; но все это так нежно, легко и мило, что мы радуемся и утешаемся тем, что можем благодарить их на их языке."

"Тетка ей сделала пристойное наставление касательно обязанностей жены, госпожи и матери и заставила наедине выслушать на первый раз сокращенный курс, который преподала одна знакомая теткина, бывшая три раза замужем и два раза у разбойников на Волге."

" - Конечно-с! кто против этого спорит? Россия - она всё Россия, откуда ни зайди."

"О, матушка Россия! проволокли цепь детушки твои богатырскими руками; отмежевались живым урочищем; поставили вместо столбов памятники побед, вместо межника могилы врагов твоих."

"Это обыкновенно: половина города за тем в нем и живет, чтоб вестьми питаться, и есть люди ненасытные. Вестям есть фабрики, конторы и, смотря по людям, курс вестовой бывает выше и ниже. При всяком известии о сражении и пустятся по городу, как почтальоны в почтовый день, и примутся, как им угодно, производить в чины, в кавалеры, в герои, в трусы; отправить на тот свет живых; возвращать оттуда мертвых; и множество карет, нагруженных вестьми, ложью и сплетнями, скачут радовать и печалить."

"- Он был и не в руку, и не в ногу ранен, а вот как. Баталия уж совсем кончилась, а ему захотелось взять еще самую-то большую пушку; он и бросился и только что ея схватить, а она и выстрелила двумя ядрами: одно попало в голову, другое в грудь, и оба навылет."

"Время ослабевает печаль, а скорбь души час от часу глубже вырезывает, и эти следы одна лишь смерть заравнивает."

"Беда ходит не по лесу, а по людям. Как быть! живи не как хочется, а как Бог велит."

"Всякая рана, полученная за Отечество, есть печать его."

"Правды никто не любит слушать, а говорить всякой собирается."

"От безрассудного пристрастия и ослепления к иностранным мы обращаемся из людей в обезьяны, из господ в слуги, из русских в ничто."

"Поехать и мне домой; что-то не по себе, крепко я напугался: теперь, того и смотри, что и меня уморят на досуге, а там уверяй, пожалуй, что неправда: меня ж и бранить станут."

"Вот, братцы, как трудно уйти от напраслины! Шептал - записали, молчал - расписали."

"Мне, ей-Богу, не досадно, что публика не очень ласково меня приняла. Ныне проповеди не в моде, а говори о погоде."

"Я доволен, что в Москве веселятся, да не люблю, что не вовремя начинают."

"Соседи пристают, чтоб я закупился сахаром, чаем да кофием; а я не слушаю: пусть наши купцы берут барыши, полно им быть батраками у англичан; пора и этому первой гильдии народу уняться, поделиться всемирной данью и допустить других к торгу без их пашпортов. Кто им соленую воду отдал? ведь она сама в крепость идти не может. Когда мало будет сахару, ну, меньше клади, зубы будут здоровей и мы будем позубастей."

"Да знаешь ли, что такое наша матушка Москва? Ведь это не город, а царство."

"Да коли понадобится, скажи нам батюшка Александр Павлович: "Сила христианская, выходи!" - и высыпет бессчетная, и свету Божьяго не увидишь! Ну, передних бей, пожалуй: тебе это по сердцу; зато остальные-то тебя доконают на веки веков."

"Не бойтесь ничего: нашла туча, да мы ее отдуем; а берегитесь одного: пьяниц да дураков; они, распустя уши, шатаются, да и другим в уши врасплох надувают."

"Сюда раненых привезено; они лежат в Головинском дворце; я их смотрел, напоил, накормил и спать положил. Вишь, они за вас дрались; не оставьте их, посетите и поговорите. Вы и колодников кормите, а это государевы верные слуги и наши друзья. Как им не помочь!"

"От главнокомандующего в Москве. Здесь мне поручено от государя сделать большой шар, на котором 50 человек полетят, куда захотят: и по ветру, и против ветра; а что от него будет, узнаете и порадуетесь. Я вам заявляю, чтоб вы, увидя его, не подумали, что это от злодея, а он сделан к его вреду и погибели."

"Я родился, не ведая зачем, а мои родители благодарили Бога, не ведая за что."

"Меня мучили учителя, шившие мне узкое платье, женщины, честолюбие, бесполезные сожаления, государи и воспоминания."

"Если бы родился в золотой век, из меня, может быть, вышел бы человек вполне хороший."

"Моя жизнь была плохой мелодрамой с роскошной обстановкой, где я играл героев, тиранов, влюбленных, благородных отцов, но никогда лакеев."

---

В лучших фотках недели The Week -



Думали, это какой-нибудь ковбой Мальборо? А это вот пастух в Турции.

---

(лазая в ЖЖ) какие интересные фотки старого Парижа.

yarodom.livejournal.com/811095.html

---

(лазая по ютубу) любопытная беседа об образовании.