Книжный столик

И.С.Тургенев. Письма.

«…Не предавайтесь Вашей наклонности к хандре и мрачным мыслям. Хандра – своего рода смерть – а в жизни все-таки нет ничего лучше жизни, как она ни бывает подчас тяжела.»

«Мы все здесь радуемся отражению севастопольского штурма (6 июня) – но, может быть, уже с тех пор он был повторен. А то все были известия не веселые. Иностранные газеты хоть в руки не бери.»

«Время здесь стояло ужасное; такая было сделалась – что должно было опасаться голодного года; мы все ходили в одних рубашках, сидели в темных комнатах – это было нечто ужасное, вроде тюремного заключения – и напоминало даже Уголино и другие жестокие случаи. Теперь, слава богу, это миновалось – пошли дожди – и мы ожили.»

«Бывают эпохи, где литература не может быть ТОЛЬКО художеством – а есть интересы высшие поэтических интересов.»

«Веди жизнь аккуратную – и не подставляй свой без того не яркий светоч дуновению страстей.»

«Что же касается до книги Чернышевского – вот главное мое обвинение против нее: в его глазах искусство есть только суррогат действительности, жизни – и в сущности годится только для людей незрелых. А это, по-моему, вздор. – В действительности нет шекспировского Гамлета – или, пожалуй, он есть – да Шекспир открыл его – и сделал достоянием общим. Чернышевский много берет на себя, если он воображает, что может сам всегда дойти до сердца жизни… Воображаю я его себе извлекающим поэзию из действительности для собственного обихода и препровождения времени!»

«У нас везде была холера и довольно сильная – я ее побаиваюсь – дома-то все ничего – а заедешь в какую-нибудь деревню – и вдруг придется умирать в сенном сарае – скверно!

«Читали ли Вы статью Толстого «Севастополь» в «Современнике»? Я читал ее за столом, кричал «ура!» и выпил бокал шампанского за его здоровье.»

«Очень меня поразила смерть Милютина. Этого я никогда от него не ожидал. Решительно – одно непредвиденное, вероятно, и совершается на деле.»

«Время, в которое мы живем, принадлежит к числу тех, которые повторяются слишком редко – и все люди мыслящие, любящие свою родину, должны желать сближения и духовного сообщения.»

«Очень рад, что портрет мой доставляет тебе некоторое удовольствие – если он глядит на тебя дружелюбно – значит, он похож.»

«Кого бы ты не узнал – это меня, твоего покорного слугу. Вообрази ты себе меня, разъезжающего по загородным лореточным балам, влюбленного в прелестную польку, дарящего ей серебряные сервизы и провожающего с нею ночи до 8 часов утра! Не правда ли – неожиданно и не похоже на меня? Но теперь я объелся по горло – и хочу снова войти в свою колею – жить философом и работать – а то в мои лета стыдно дурачиться!»

«…Если Толстой сам не искалечит своего таланта, он уйдет очень далеко из вида ото всех нас.»

«С Толстым я едва ли не рассорился – нет, брат, невозможно, чтоб необразованность не отозвалась так или иначе. Третьего дня, за обедом у Некрасова, он по поводу Ж.Занд высказал столько пошлостей и грубостей, что передать нельзя. Спор зашел очень далеко – словом – он возмутил всех и показал себя в весьма невыгодном свете.»

«… Несмотря на различие наших мнений, между нами есть – симпатия чувств и ощущений – а эта связь прочнее связи, основанной на тождестве мнений.»

«Прошедшего не переделаешь – остается, насколько хватает умения, пользоваться настоящим.»

«… Очень милая женщина – но с некрасивыми руками, - а для меня это – если не все, то почти все.»

«Ах, какая глупая вещь – потребность счастья – когда уже веры в счастье нет! Однако я надеюсь, все это угомонится – и я снова, хотя не вполне, приобрету то особенного рода спокойствие, исполненное внутреннего внимания и тихого движения, которое необходимо писателю – вообще художнику.»

«Мысли – так называемой творческой (хотя, между нами сказать, это слово непозволительно дерзко – кто осмелится сказать не в шутку, что он – творец?!), одним словом, никакого сочинения в голове не имеется.»

«С Константином Сергеевичем //Аксаковым// - я боюсь – мы никогда не сойдемся. Он в «мире» видит какое-то всеобщее лекарство, панацею, альфу и омегу русской жизни – а я, признавая его особенность и свойственность – если так можно выразиться – России, все-таки вижу в нем одну лишь первоначальную, основную почву – но не более, как почву, форму, НА которой строится – а не В которую выливается государство. Дерево без корней быть не может, но К.С., мне кажется, желал бы видеть корни на ветвях."

«Люди без твердости в характере любят сочинять себе «судьбу», это избавляет их от необходимости иметь собственную волю – и от ответственности перед самими собою.»

«В жизни мужчины наступает – как и в жизни женщины – пора, когда более всего дорожишь отношениями тихими и прочными. Светлые осенние дни – самые прекрасные дни в году.»

«На словах-то мы все мудрецы, а первая попавшаяся глупость пробежи мимо – так и бросимся за нею в погоню. Как оглянусь я на свою прошедшую жизнь, я, кажется, больше ничего не делал, как гонялся за глупостями. Дон-Кихот по крайней мере верил в красоту своей Дульцинеи, а нашего времени Дон-Кихоты и видят, что их Дульциней – урод – а все бегут за нею. У нас нет идеала – вот отчего все это происходит: а идеал дается только сильным гражданским бытом, искусством (или наукой) и религией. Но не всякий родится афинянином или англичанином, художником или ученым – и религия не всякому дается… Будем ждать и верить – и знать, что – пока – мы дурачимся. Это сознание все-таки может быть полезным.»

«Бог с ними, с этими женщинами, которые все гоняются за собственным хвостом. Это прилично только котятам.»

«…Повесть к сроку сочинить трудно – когда не пишется – это не то что сапоги сшить.»

«От брата Вашего, Льва – получил я письмо. Он великий чудак; нам суждено любить друг друга издали – а вблизи – чувствовать взаимное стеснение.»

//Л.Н.Толстому// «Кроме собственно так называемых литературных интересов – я в этом убедился – у нас мало точек соприкосновения; вся Ваша жизнь стремится в будущее, моя вся построена на прошедшем… Идти мне за Вами – невозможно; Вам за мною – также нельзя; Вы слишком от меня отдалены, да и кроме того, Вы слишком сами крепки на своих ногах, чтобы сделаться чьим-нибудь последователем… Словом, друзьями в руссовском смысле мы едва ли когда-нибудь будем; но каждый из нас будет любить другого, радоваться его успехам – и когда Вы угомонитесь, когда брожение в Вас утихнет, мы, я уверен, весело и свободно подадим друг другу руки…»

«…Словом, нам было хорошо – как форелям в светлом ручье, когда солнце ударяет по ним и проникает в волну.»

«Уверен, что под Вашей редакцией журнал пойдет славно. Предвижу также, что не во всем буду соглашаться с Вами; но что за беда! У Истины, слава богу, не одна сторона; она тоже не клином сошлась.»

«Вы говорите, что я не мог остановиться на Ж.Занд; разумеется, я не мог остановиться на ней – так же как, например, на Шиллере; но вот какая разница между нами; для Вас все это направление – заблуждение, которое следует искоренить; для меня оно – неполная Истина, которая всегда найдет (и должна найти) последователей в том возрасте человеческой жизни, когда полная Истина еще недоступна. Вы думаете, что пора уже возводить стены здания; я полагаю, что еще предстоит рыть фундамент.»

«Я один из писателей междуцарствия – эпохи между Гоголем и будущим главою; мы все разрабатывали в ширину и вразбивку то, что великий талант сжал бы в одно крепкое целое, добытое им из глубины; что же делать! Так нас и судите.»

«Мне кажется, главные недостаток наших писателей и преимущественно мой – состоит в том, что мы мало соприкасаемся с действительной жизнью, то есть с живыми людьми; мы слишком много читаем и отвлеченно мыслим; мы не специалисты, а потому у нас ничего не выходит специально. Если кто-нибудь из нас и обращает внимание на частное – то тотчас старается придать ему всеобщее, то есть им придуманное всеобщее значение – и из этого выходит чепуха.»

//Толстой// «Когда это молодое вино перебродит, выйдет напиток, достойный богов.»

«Что ни говори, на чужбине точно вывихнутый. Никому не нужен и тебе никто не нужен. Надо приезжать сюда молодым, когда еще собираешься только жить – или уже старым – когда покончил жизнь.»

«Пожалуйста, не унывайте и кончайте Вашу поэму. Не удастся – делать нечего, а удастся – браво! Что так сидеть сиднем? Пока в себе сомневаешься да против себя воюешь – можно сделать хоть небольшое дело – да дело.»

«Когда Вы меня увидите, Вы удивитесь моей egalite d’humeur. Какая там под ней горечь застыла – к чему докапываться – ни в одном человеке не нужно докапываться до дна.»

«С Вашим братом //ЛНТ// ладить мудрено. Пока его не вырвет от какого-нибудь блюда, он не перестанет есть и хвалить – и будет продолжать, хотя уже будет чувствовать боль под ложечкой.»

«Откуда взяться консерваторству на Руси? Не подойти же к гнилому плетню и сказать ему: ты не плетень, а каменная стена, к которой я намерен пристраивать!»

«Герцен, узнав, что Некрасов в Риме, написал мне, что это ему кажется чем-то вроде «щуки в опере».

«Мой учитель российского языка Дмитрий Никитич Дубянский называл Пушкина «змеей, одаренной соловьиным пением».

«Без сосредоточенности можно сильно чувствовать, понимать, но творит ь – трудно. Дерево сосредотачивается в течение целой зимы, чтобы весной покрыться листьями и цветами.»

«…Чувствую в себе пустоту выпотрошенной рыбы – кислоту непрививного яблока – и глупость, подобную – невозможно сыскать сравнения.»

«Толстой приехал. Действительно он изменился во многом и к лучшему – но скрып и треск его внутренней жизни все еще неприятно действует на человека, нервы которого и без того раздражены.»

«Посылаю этот рассказ Вам, а не Дружинину вот по какой причине: мне кажется, что я в этом рассказе слишком расстегнулся, то есть слишком дал читателю заглянуть в свои непотребные и неопрятные кишки. Если и Вам это покажется, то прошу Вас не давать этого рассказа в печать.»

«Я постоянно чувствую себя сором, который забыли вымести…»

«Ваше описание Рима расшевелило во мне желание быть там, - может быть, я в Риме был бы здоров и работал. Я от Некрасова получил письмо оттуда. Он сообщает мне, что рвет первые весенние цветочки и называет меня голубчиком, а здесь он имел вид человека, с наслаждением думающего о том, как он себе пулю в лоб влепит.»

«Чем более живешь, тем более убеждаешься в том, что возбудить к себе сочувствие – есть редкость и счастье – и что должно этим счастьем дорожить.»

«…Я был осел, приставая к Вам, «почему Вы не пишете?». А вот как самого свернуло – так даже гадко подумать о том, что когда-то сам подливал своего доморощенного масла в эту неуклюжую машину, называемую русской литературой!!»

«Поверьте, всем не молодым худо жить на свете; но еще хуже жить в одиночку.»

«Толстой внезапно уехал в Женеву – и уже написал мне оттуда презамечательное письмо – где он называет Париж Содомом и Гоморрой, а себя сравнивает с камнем на дне реки, которого заносит понемногу илом и которому непременно нужно вдруг сорваться с места и поискать другую реку, где, может быть, меньше илу. Действительно, Париж вовсе не приходится в лад его духовному строю; странный он человек, я таких не встречал и не совсем его понимаю. Смесь поэта, кальвиниста, фанатика, барича – что-то напоминающее Руссо, но честнее Руссо – высоконравственное и в то же время несимпатическое существо.»

«… Но, видно, каждого человека должно брать целиком, как он есть…»

«Некрасов уехал с г-жою Панаевой, к которой он до сих пор привязан – и которая мучит его самым отличным манером. Это грубое, неумное, злое, капризное, лишенное всякой женственности, но не без дюжего кокетства существо (говоря между нами) – владеет им как своим крепостным человеком. И хоть бы он был ослеплен на ее счет! А то – нет. Но ведь – известное дело: это все тайна… Тут никто ничего не разберет, а кто попался – отдувайся, да еще, чего доброго, кряхти.»

«… Работа может одна спасти меня, но если она не дастся, худо будет! Прошутил я жизнь – а теперь локтя не укусишь.»

«Увы! Я могу только сочувствовать красоте жизни – жить самому мне уже нельзя Темный покров упал на меня и обвил меня; не стряхнуть мне его с плеч долой. Стараюсь, однако, не пускать эту копоть в то, что я делаю; а то кому оно будет нужно? Да и самому мне оно будет противно.»

«В человеческой жизни есть мгновения перелома, мгновенья, в которых прошедшее умирает и зарождается нечто новое; горе тому, кто не умеет их чувствовать – и либо упорно придерживается мертвого прошлого, либо до времени хочет вызвать к жизни то, что еще не созрело.»

«Из 50 заграничных русских – лучше не знакомиться с 49-ю.»

«Сообщенные подробности о Писемском и Островском – не слишком отрадны. Но что прикажете делать? У всякого человека своя манера блох ловить. Эти два человека замечательных и чрезвычайно талантливых русских человека не брали себя в руки, не ломали себя; а русскому человеку это совершенно необходимо. Талант их от этого, может быть, уцелел – да ведь он с другой стороны затрещать может.»

//Толстому// «Вы не умеете жить легко. Вы хотите во всем полноту и ясность – и хотите все это тотчас. Вы беспрестанно щупаете пульс своим отношениям с людьми и собственным ощущениям: все это мешает гладкому и легкому течению дня. Мне сдается, что Вам в Москве будет скучно, и Вы будете вдруг метаться из стороны в сторону; а Вам бы теперь надобно спокойно и вкусно работать… Идите своей дорогой и пишите – только, разумеется, не Люцернскую морально-политическую проповедь. Вы пишете, что очень довольны, что не послушались моего совета – не сделались только литератором. Не спорю, может быть, Вы и правы, только я, грешный человек, как ни ломаю себе голову, никак не могу придумать, что же Вы такое, если не литератор: офицер? Помещик? Философ? Основатель нового религиозного учения? Чиновник? Делец? Пожалуйста, выведите меня из этого затруднения и скажите, какое из этих предположений справедливо.»

«Если здоровье вообще нужно человеку, то в особенности оно нужно ему тогда, когда он подходит к 40 годам, то есть во время самой сильной его деятельности. Под старость болезнь дело обычное, в пору молодости – интересное.»

«Удивили Вы меня известием о затеях Толстого! Вот человек! С отличными ногами непременно хочет ходить на голове. Боюсь я только, как бы он этими прыжками не вывихнул хребта своему таланту.»

«Человек, к сожалению, так устроен, что даже ясное понимание того, что он делает или намерен делать – не мешает ему беспрестанно делать самые непростительные ошибки; ему надобно непременно разбить себе голову об стену, хоть он очень хорошо и прежде знал, что стена каменная и тверже его головы. Я знал перед моей поездкой за границей – что мне было бы лучше оставаться дома… и я все-таки поехал. Дело в том, что судьба нас всегда наказывает и так, и немножко не так, как мы ожидали, и это «немножко» нам служит настоящим уроком.»

«… Если б я был поэт, я бы сравнил Ваше счастье с цветком – но с каким? Держу пари, что не отгадаете – с цветом ржи. Вспомните цветущий колос на склоне холма, в сияющий летний день – и Вы останетесь довольны моим сравнением.»

«… Всякому человеку следует, не переставая быть человеком, быть специалистом; специализм исключает дилетантизм, - а дилетантом быть – значит быть бессильным.»

«Она женщина умная, очень любопытствующая и умеющая расспрашивать; на конце каждого ее слова сидит как бы штопор – и она все пробки из вас таскает: оно лестно, но под конец немного утомительно.»

«… Право, мне иногда кажется – я уже теперь чувствую ту пыль, которая будет лежать на моей могиле. Но в сторону грустные мысли! Тем более, что по уверениям мистика Гильденштуббе – весьма легко вести переписку с жителями того света и даже получать от них письма. После этого смерть есть не что иное, как неудачный каламбур.»

«… Политическая возня Вам противна; точно, дело грязное, пыльное, пошлое; да, ведь и на улицах грязь и пыль – а без городов нельзя же.»

«Берите пример с меня: не дайте проскользнуть жизни между пальцев – и сохрани Вас бог испытать следующего рода ощущение: жизнь прошла – и в то же самое время Вы чувствуете, что она не начиналась…»

---

Читательский дневник

И.С.Тургенев. Письма.
«А.И.Герцену. 10 сентября 1856г.
Что же ты никакой вести о себе не даешь, любезный друг? Я все ждал письма… но, наконец, решаюсь сказать тебе два слова: переехал ли ты в Путней – и здоров ли ты – и здоровы ли все вы? Я здесь живу в деревне и наслаждаюсь farniente и охотой. Плохо только то, что охота, за скудостью дичи, - очень посредственна и погода прескверная. Кончил я твои мемуары во 2-й части «Полярной звезды». Это прелесть – и только остается сожалеть о неверностях в языке. Но ты непременно продолжай эти рассказы: в них есть какая-то мужественная и безыскусственная правда – и сквозь печальные из звуки прорывается, как бы нехотя, веселость и свежесть. Мне все это чрезвычайно понравилось – и я повторяю свою просьбу – непременно продолжать их, не стесняясь ничем. Странное дело! В России я уговаривал старика Аксакова продолжать свои мемуары, а здесь – тебя. И это не так противуположно, как кажется с первого взгляда. И его и твои мемуары – правдивая картина русской жизни, только на двух ее концах – и с двух разных точек зрения. Но земля наша не только велика и обильна – она и широка – и обнимает многое, что кажется чуждым друг другу.»

Geo.
«Проблема в том, что многие даже не догадываются, что у них аллергия: в России не хватает специалистов.»
***
«В Атакаме коварные дороги: движения почти нет, но аварии случаются. В пустыне теряется ощущение скорости – легко разогнаться и перевернуться.»
***
«Помимо порций мяса огромного размера здесь подают ротшпон («красное дерево») – вино, которое привозят в Гамбург из Франции и оставляют дозревать в бочках. От этого напиток якобы приобретает морской вкус – традиция, сохранившаяся в городе со времен Ганзы.»
***
«В июне 2012 года умер, не оставив потомства Одинокий Джордж – последняя гигантская черепаха с острова Пинта Галапагосского архипелага. Экологи боролись за сохранение этого подвида сорок лет.»
***
«На холме рядом с маленькой Староладожской крепостью у впадения речки Ладожки в Волхов в 1972 году археологи раскопали остатки трех древних домов. Дендрохронологический анализ спила одного из бревен указал на дату постройки здания – 753 год. А это означает, что Ладога – древнейший средневековый город не только Руси, но и всей Восточной и Северной Европы.»

К.Огинская. Не дареный подарок. Морра.
«Керст долго лежал, невидяще глядя в потолок. Ничего интересного там не было, ровный, белый, без единой трещины, за которую мог бы зацепиться взгляд, но кадет продолжал его разглядывать, изредка моргая.
- Керст?
Погладив его по холодной руке, я решительно забралась на едва вздымающуюся грудь. «Помурлыкаю ему немножко, вдруг поможет», - решила я, распластавшись на белой, шуршащей ткани больничной рубашки.
Мурлыкать я умела преотлично. Лучше любой кошки. Вот только Илиса мое дребезжащее урчание смешило: он все порывался меня повертеть в попытке понять, откуда раздаются звуки. Еще утверждал, что урчальник у меня сломан и неплохо было бы его починить. Ничего не понимал хозяин в горных раграх.
Керст улыбнулся, когда я замурлыкала, еще неуверенно и тихо, настраиваясь, и быстро задремал под набирающее силу мурчание. А я лежала, слушала, как тяжело, с хрипом, он дышит, и про себя ругала аспида, очень надеясь, что ему там икается.
В такие моменты, когда Керст спал и больше не мог контролировать свое тело, приращиваемая рука непроизвольно дергала пальцами и чуть выворачивала кисть. В первый раз меня это очень напугало, и ч, чтобы не бояться в одиночку, почти довела до сердечного приступа отловленную мною в коридоре целительницу. Тогда я орала что-то маловразумительное, периодически повторяя: «Рука уползает, уползает же!» Потом мне, конечно, объяснили, что беспокоиться не о чем, а рука шевелится исключительно из-за соединения нервных волокон и уж точно не пытается уползти от хозяина.»

---

И.С.Тургенев. Письма. с/с в 18 томах. т.2. 1850-1854. Продолжаю читать письма Тургенева, второй том...
Итак, Тургенев возвращается на родину... Как выразительно сказано в примечательной статье - к комментариям - этот период "является самым длительным непрерывным пребыванием Тургенева в России, за исключением детских лет". Шикарно. Еще у Тургенева идут разборки с матерью - но об этом в статье не сочли нужным разъяснить. Мне, наверно, стоило углубляться в это все, изучая каждое письмо с карандашом в руках и перечитывая все комментарии - но мне, честно говоря, было не так уж и интересно... В общем, он жалуется на мать в письмах к Виардо, обвиняет ее всячески и во всем - черт их разберет. Может, это была женщина с тяжелым характером, я не знаю... Но так-то мне и Тургенев не особо нравится - странный он. Потом мать умирает - и они ( с братом) еще долго разбираются с наследством и прочими имущественными вопросами.
Тут еще такой момент - Тургенев, вернувшись на родину, внезапно обнаруживает, что у него есть дочь! восьми лет. Незаконнорожденная. Вот эта история с дочерью у меня вообще вызывает оторопь. То есть, я себе постоянно напоминаю, что это другая эпоха, другие нравы, социальная среда, опять же, соответствующая... и для них это все в порядке вещей... Но все равно воспринимается все так дико... В общем, мать девочки была что ли какая-то швея, ее нанимали на работу к матери Тургенева - а может, она вообще была из крепостных? да нет, вроде, иначе бы об этом в письмах же упоминалось бы? в связи с этими вопросами с вольными и прочим... Во время этих работ Тургенев ее увидел и - просто распорядился, "сказав своему человеку", чтобы привел ее к нему ночью! Тот так и сделал - и вот вам через восемь лет дочь. Тургенев об этом пишет Виардо и поражается, что девочка на него похожа! Типа - при такой-то матери (которая, в восприятии Тургенева, само собой является падшей женщиной) и вдруг на него походит! Далее все происходит еще более дико. Тургенев решает забрать девочку от матери, чтобы та "не испортилась окончательно". Ее же надо воспитывать, пока не поздно. Допустим... но что странно, по мысли Тургенева - воспитывать его незаконнорожденную дочь должна Виардо! То есть, присматривать за ее воспитанием, по крайней мере. Ну вот же она является святым ангелом и "гением чистой красоты", так кому и воспитывать... видимо так... Тургенев тут же извещает об этом Виардо и посылает девочку к ней, во Францию. По мысли Тургенева, она там должна как можно скорее овладеть французским, а русский пусть лучше вообще не вспоминает - а зачем, в самом деле? Виардо вроде как нашла девочке пансион, Тургенев потом переводил туда оплату... Но для меня это все так безумно, я прямо даже не знаю... Тут в одно и то же время он, значит, всячески романтически восхищается Виардо, у него к ней возвышенная любовь... романтическая... и тут же он к ней посылает свою незаконнорожденную дочь от полу-невольной работницы, которую в свое время чуть ли не изнасиловал, после чего спокойно зачислил в падшие женщины... Вот как у людей все это укладывалось в головах и совмещалось? Ну вот, прекрасно все совмещалось и укладывалось...
Тургенев вообще, как мне кажется - по чтению писем - относился к женщинам в целом так... как к определенно низшему сорту... Вот что ли в таком роде, что от них только и ожидается, что ублажение мужчин, а больше нечего от них и требовать. А в том что касается какой-то умственной деятельности, так и вовсе. То есть, при этом какие-то редкие женщины им выделялись и возводились в идеал (романтический), как та же Виардо, к примеру - но в целом вот такое отношение. Адски забавно при всем этом, что в нашей культуре Тургенев считается воспевшим такой нежный одухотворенный образ - тургеневские девушки, все такое. Ну, я и так русскую классику воспринимаю сильно скептически.
Я вот чего-то вообще задумываюсь - а может, Тургенев вообще по сути был какой-нибудь - как сейчас модно очень - с аспергером или чем-то вроде? Все-таки он очень странный. Как-то вот зацикленный на себе, а по отношению к другим - черт знает что. В смысле, он пишет им очень любезно (если пишет), говорит теплые слова - но когда доходит до какого-нибудь практического дела, то далеко не факт. Скажем, обещает кому-нибудь финансовую помощь или просто помощь в каком-нибудь вопросе - потом спокойно пишет - "ой, нет, что-то у меня не вышло". Как тут не вспомнить Чехова! тот уж если решил помочь, так шел и делал... (вздыхает)
В этот же период Тургенев оказывается в ссылке у себя в деревне. Произошли трагические события - Гоголь умер. Тургенев написал в память о нем какую-то статью - и за это его посадили на месяц в СИЗО (то есть, "в часть", как тогда выражались), а потом сослали в деревню, где он провел полтора-два года. Правда, все это время регулярно писал прошения о помиловании, или как это формулируется. Наконец, по хлопотам разных лиц его от ссылки освободили. Ну, я к Тургеневу не испытываю большой симпатии, но, мне кажется, это все-таки перебор. Месяц под арестом и еще потом ссылка - всего лишь за некролог? В комментариях, правда, написали, что "на самом деле" это все произошло из-за того, что Тургенев вызвал ненависть властей из-за своих произведений... Точно, "Записок охотника"... А еще в комментариях написали, что Тургенев вернулся в Россию, опасаясь, что его больше сюда не пустят! Хотя я вот только что письма же читала и по ним ощущала, что он вернулся из-за конфликта с матерью, которая ему деньги перестала высылать... А то, конечно, Тургенева же так напугала перспектива, что его не пустят больше в Россию! так напугала, что он сразу тут провел "самый длительный непрерывный период пребывания". Заметьте, что у комментаторов тоже все прекрасно совмещается!
В общем, лично я заподозрила, что это все произошло из-за каких-то личных пристрастий какого-то конкретного цензора (не Никитенко).
Ну, в любом случае, тут уже читать письма стало гораздо интереснее - Тургенев стал много писать (не только к Виардо), стал интереснее писать... Началась переписка с Анненковым! сразу почувствовалось положительное влияние. Вот не зря я надеялась на Анненкова! До него Тургенев в письмах был куда сдержаннее и скучнее. А тут уже пошел интересный материал... У Тургенева, как ни странно (мне) обнаружилась такая очень приятная манера письма - когда вроде человек пишет и что-то самое простое, самое элементарное - чуть ли не банальности - но делает это очень мило... Кроме того Тургенев часто поражает какими-то убойными сравнениями. Ага! и еще у него проявилась манера использовать тире! Вот это меня поразило. В смысле - я тоже люблю использовать тире... Разве это не странно, что у меня проявилось что-то общее с Тургеневым?

@темы: Книги

---

Книжный столик

И.С.Тургенев. Письма.

«Бывши вынужден, по домашним обстоятельствам, неожиданно скоро уехать из Петербурга, я не успел переписать «Провинциалку» и поручил это дело писцу, который, несмотря на все старание, не мог не наделать множества ошибок, из которых самая неприятная та, что он заставляет графа ПЕТЬ ДУЭТ с г-жою Ступендьевой. Эта вариянта была выставлена мною на полях, на случай, если б особый талант или желание артистки, словом, если б театральные условия потребовал дуэта; но я очень хорошо знал, что это неправдоподобно: можно предположить, что женщина, живя долго в глуши, не забыла играть на фортепьяно, но почти невозможно думать, чтоб она могла петь a livre ouvert. //c листа//»

«…Непозволительно писать – кому бы то ни было – в таком расположении духа, в каком я теперь нахожусь – но я не хотел откладывать еще далее мой ответ.»

«Увы! Против скуки не помогает даже безнравственность – Вы, увидавши меня с известною Вам девицей – едва ли бы вздумали толковать о моей добродетели – а толку все-таки никакого. Известная девица была очень больна – схватила оспу – но это ее не испортило. Начинает надоедать она мне сильно – но делать нечего.»

«Я рад, что Гоголя хоронили в университетской церкви – и действительно нахожу вас счастливыми, что удостоились нести его гроб. Это будет одно из воспоминаний вашей жизни. …Воображаю себе, сколько дрянных самолюбий станут взбираться на его могилу и примутся кричать петухами и вытягивать свои головки – посмотрите, дескать, на нас, люди честные, как мы отлично горюем и как мы умны и чувствительны – бог с ними… Когда молния разбивает дуб, кто думает о том, что на его пне вырастут грибы – нам жаль его силы, его тени…»

«С тех пор, как я себя помню, ничего не произвело на меня такого впечатления, как смерть Гоголя, - все, что Вы говорите о ней – сказано мне прямо из души. Эта страшная смерть – историческое событие – понятна не сразу; это тайна, тяжелая, грозная тайна – надо стараться ее разгадать… Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам – ни одному человеку, самому сильному духу, не выдержать в себе борьбу целого народа – и Гоголь погиб!»

«Благородным людям должно теперь крепче, чем когда-нибудь, держаться за себя и за друг друга. Пускай хоть эту пользу принесет смерть Гоголя…»

«Ваши стихи имеют все качества поэзии, кроме того тонкого, неуловимого – того запаха, которым дышит, играя, счастливая и свободная жизнь. Но откуда взять этого счастья в наше сухое, трудное и горькое время?»

«Сказать между нами, я рад, что высидел месяц в части; мне удалось там взглянуть на русского человека со стороны, которая была мне мало знакома до тех пор.»

«Я эти дни все читал Мольера – одна какая-нибудь //строфа// - своей силой, веселостью, свежестью и грацией – просто положила меня ничком. Они бы ничего – откуда взять Мольеров – да перо потом как-то из рук валится и совестно продолжать свой стрекозиный писк – вот что не совсем приятно – тем более, что уж коли ты сделался литератором, так уж и перестань быть готовым на что-нибудь другое.»

«…У таких стариков, как я, воспоминания заменяют надежды.»

«Трудно современному писателю, особенно русскому, быть покойным – ни извне, ни изнутри ему не веет покоем…»

«… Очень сожалею я о Вас при виде этой резко-белой, мертвой снеговой скатерти – говорят, людям с слабыми глазами хорошо носить черный вуаль, когда они идут гулять зимой.»

«Мысль тоже, как пространство и время, есть делимое in infinitum, ее никак исчерпать нельзя – да и не нужно.»

«Я начинаю чувствовать, что значит жить в провинции – только теперь и понимаю, как можно с нетерпением ожидать книжку русского журнала и прочесть ее от доски до доски.»

«Надобно пойти другой дорогой – надобно найти ее – и раскланяться навсегда с старой манерой. Довольно я старался извлекать из людских характеров разводные эссенции – чтобы влить их потом в маленькие сткляночки – нюхайте, мол, почтенные читатели – не правда ли пахнет русским типом? Довольно – довольно! Но вот вопрос: способен ли я к чему-нибудь большому, спокойному! Дадутся ли мне простые, ясные линии… Этого я не знаю и не узнаю до тех пор, пока не попробую… Для этого я почти рад моему зимнему заключению – я буду иметь время собраться с духом – а главное – в уединении стоит человек от всего далеко – но особенно от литературы – журнальной и всякой; а из меня может выйти что-нибудь только по уничтожении литератора во мне – но мне 34 года – а переродиться в эти годы трудно.»

«Я понимаю, как Вам должно быть тяжело дописывать биографию Пушкина – но что же делать? Истинная биография исторического человека у нас еще не скоро возможна, не говоря уже с точки зрения ценсуры, но даже с точки зрения так называемых приличий. Я бы на Вашем месте кончил ее ex abrupto – поместил бы, пожалуй, рассказ Жуковского о смерти Пушкина, и только. Лучше отбить статуе ноги – чем сделать крошечные не по росту. А сколько я мог судить, торс у Вас выйдет отличный.»

«Я обнаружил, что есть единственный способ победить скуку – это… что бы вы думали? Однообразие. Поясняю: я разделил свой день на несколько частей, каждая из которых предназначена для определенных занятий, всегда тех же самых – и никогда не нарушаю установленного порядка. Вследствие этого время не слишком тянется – это как если бы вы шли по известной вам дороге, конец которой намечен вами самими: когда нет нетерпения и неуверенности – нет и скуки – по крайней мере той скуки, которая тяготит вас и волнует.»

«Посылаю тебе, любезный Некрасов, давно обещанную мною статью о книге Аксакова. Кажется, самая придирчивая ценсура в ней не может найти ничего непозволительного – и если что-нибудь в ней будет вычеркивать – то, значит – дело не в статье – а в имени. Прошу не выставлять под ней ничего, кроме букв И.Т.»

«Приятно мне слышать о развитии Вашего брата – одно очертание его губ обещает человека с нешуточной иронией. Посоветуйте ему только от меня как можно более читать и учиться – это навастривает зубы – а кто хочет кусаться – должен уметь, по мере возможности, оградить себя от укушений.»

«Иногда мне кажется, будто эта книга // «Записки охотника»// писана не мною, так уж я далек от нее. Напряженность и натянутость, которые слишком часто в ней попадаются – отчасти могут быть извинены тем обстоятельством, что когда я писал ее – я был за границей и – окруженный не русской стихией и не русской жизнью – невольно проводил карандашом два раза по каждому штриху.»

«Дай бог любому автору понять и выразить жизнь – где ему мудрить над не или поправлять ее.»

«Я здесь пишу и работаю словно в чужих краях – никто мне не умеет сказать, хорошо ли, худо ли я делаю – а ведь без отголосков такого роду могут работать только люди, подобные Гоголю. Нашему брату без них плохо.»

«…В важности математической верности действительности я убежден.»

«Я, хотя работаю – но «для потомства», т.е. не для современных мышей – а для мышей, которые будут грызть старые рукописи лет через десять.»

«… Он неудавшийся художник, неудавшийся литератор, злобный, вероломный и угодливый, полный прокисшей желчи, которая есть не что иное, как испорченный яд… Вообще литераторы – довольно скверное племя; а те, что являются ими лишь наполовину, вовсе ничего не стоят. Понаблюдайте за движениями его губ и бровей, когда он расточает свои медоточивые слова, какие мерзкие движения кошачьего хвоста!»

«Чем серьезнее на себя взглянет художник – тем лучше для него; и если этот взгляд, на себя брошенный, дойдет до такой ясности, что сомкнет, наконец, ему уста – ТАК умолкнуть – тоже хорошая вещь.»

«Никто не может сказать про себя – есть ли у него талант – и к чему именно, - это должно созреть в человеке, как плод на дереве, - но всякому, даже лишенному творческого дара, необходимо сосредоточиться и придать себе известное направление, а то непременно рассыплешься весь и не соберешь себя потом.»

«Человек вообще скучает не столько от внешних обстоятельств – сколько от тайного ропота собственного бездействия ил беспорядка в деятельности. Я это Вам говорю по опыту.»

«Извините меня за этот наставительный тон – вспомните, что я уже сед, как крыса.»

«У нас теперь совершенная зима; я заперся, как крот в свою нору – и работаю, как крот, роюсь и вожусь в недрах своего романа.»

//Гоголь// «Это колокол Ивана Великого – а мы даже не колокольчики – а сверчки запечные – трещим – и с большим усердием трещим – но кому от этого какая польза?»

«Здоровье мое по-прежнему так себе, словно заяц, получивший заряд мелкой дроби в ту часть тела, которую охотники называют «мешком».

«Я знаю, что в природе и в жизни все так или иначе примиряется – если жизнь не может, смерть примирит.»

«… А ведь стихотворение без подписи в мартовской книжке «Современника» - опять некрасовское. Ну подите, после этого. Нужно же человеку беспрестанно толковать публике, что ему скверно жить на свете!»

«Сам я ничего не делал; перечитывал и исправлял; перечитывал и исправлял написанные главы – безжалостно выкидываю всякое, не идущее к делу сочинительское слово. Впрочем, вы знаете, как всякое желудочное расстройство действует на человека, и потому не удивитесь, если я вам скажу, что все это время я ни на что и никуда не годился – да и теперь еще вял, как поутру скошенный лопух.»

«… Эпоха, к которой он относился по своему таланту – уже прошла – а истории нет никакого дела, что человек еще свеж и только что сложился и вошел в силу – если он ей более не нужен.»

«Лучшая пора в жизни человека – его молодость – не только потому, что тогда ему и спится и естся лучше и сил в нем больше – но потому, что тогда в нем зажигается и горит то «священное пламя», над которым смеются только те, в чьих сердцах оно либо погасло, либо никогда не вспыхивало. Поддержите в себе эту благородную решимость – и знайте, что без веры, без глубокой и сильной веры не стоит жить – гадко жить; знайте, что это говорит Вам человек, про которого, может быть, думают, что он весь насквозь проникнут иронией и критикой – но без горячей любви и веры ирония – дрянь – и критика хуже брани. Во всяком случае, наше призвание – не быть чертями – будемте людьми – и постараемся быть ими как можно долее.»

«… Какой-то жалкий субъект выдумал говорить, что благодарность – тяжелая ноша; для меня же – я счастлив, что я благодарен Толстому – и всю жизнь сохраню к нему это чувство.»

«Мужички совсем одолели нас в литературе. Оно бы ничего; но я начинаю подозревать, что мы, так много возившиеся с ними, все-таки ничего в них не смыслим. Пора мужичков в отставку.»

«У нас весна – но еще отзывается зимой. На днях, вероятно, мы вместо «еще» скажем «уже». Зима не прекращается в любезном нашем отечестве.»

«Фет благоговеет перед второй частью Гетева «Фауста». Его удивляет, что вот тут, мол, все человечество выведено – это почище, чем заниматься одним человеком. Я его уверял, что никто не думает о гастрономии вообще, когда хочет есть, а кладет себе кусок в рот.»

«Все-таки я надеюсь скоро написать статьи для «Сборника». Если только я возьмусь за перо – они будут готовы. Но для этого нужно, чтобы желудок оправился, а то просто ничего невозможно делать. Валяешься целый день на разных диванах, словно кто колесом по тебе переехал. Это очень скучно.»

«Время – необходимо везде. Посейте только доброе зерно – жатва взойдет в свою пору.»

«Не знаю, насколько входило тщеславия в моем обескуражении – собственные наши чувства так искусно умеют маскироваться перед нашими глазами, что и признать их мудрено – но ведь – с другой стороны, как не послушаться советов критика? Это было бы тщеславие еще хуже первого.»

«Эх, Павел Васильевич, люди действительно негодная порода. Самый лучший из нас – мойся и осматривайся беспрестанно – а то как раз замарается, а потом и грязи своей не заметит – привыкнет к ней.»

«… Какой же он martyr //мученик// - черт возьми наконец! Ведь и преследовали его ровно настолько, насколько нужно было, чтобы дать ему случай рисоваться и изливать свою желчь.»

«… Плохо, батюшка, когда приходится, как медведю зимой, жить собственным жиром – хоть оно и имеет свои хорошие стороны…»

«Я думаю поручить мои имения дяде моему Николаю Николаевичу, который хорошо их знает… Видеть дурное, подмечать его и самому его исправлять – великая разница! Я русского мужика знаю, но возиться с ним не умею и не могу – не так создан, что прикажете делать!»

«Он очень благородный малый – и ума в нем много – а тяжеленько ему жить. Кровь в нем не довольно легка – как он сам признается. Нашему брату, свистуну, жить легче. Он не способен лежать пупком кверху и мирно улыбаться собственному бездействию – а это дело хорошее.»

«Сегодня вышел манифест о войне с Англией и Францией. Пользуясь отъездом английского посланника, я купил очень дешево два отличных английских ружья Форсайта.»

«Я очень боюсь, что мы держим друг друга лишь за кончики пальцев – и, мне кажется, я их уже совсем не ощущаю…»

«Получил наконец французский перевод моих «Записок» - и лучше бы, если б не получил их! Этот г-н Шарриер черт знает что из меня сделал – прибавлял по целым страницам, выдумывал, выкидывал – до невероятности – вот Вам образчик его манеры: у меня, например, сказано: «я убежал»; он переводит: «Я убежал, обезумевший, растерянный, растерзанный, словно за мной гналось по пятам огромное множество ужей, управляемых колдунами». Каков бессовестный француз – и за что я теперь должен превратиться, по его милости, в шута?»

«Я на днях познакомился с сестрой Толстого (автора «Отрочества» - скоро не нужно будет прибавлять этого эпитета – одного только Толстого и будут знать в России).»

«Спасибо за утешения насчет войны – а то я каждую ночь вижу Севастополь во сне. Как бы хорошо было, если б прижали незваных гостей!»

«На старости лет (мне 4-го дня стукнуло 36 лет) – я едва ли не влюбился. Вы подумаете: эка влюбчив, старый черт! Что делать! Чувствительным сердцем одарен от природы.»

«В 10-м номере «Современника» Вы найдете повесть Толстого, автора «Детства» - перед которой все наши попытки кажутся вздором. Вот наконец преемник Гоголя – нисколько на него не похожий, как оно и следовало.»

---

Читательский дневник

И.С.Тургенев. Письма.
«Л.Н.Толстому. 3 октября 1855г.
Я давно собирался затеять с Вами хотя письменное знакомство, любезный Лев Николаевич, за невозможностью – пока – другого… Во-первых, благодарю Вас душевно за посвящение мне Вашей «Рубки лесу» - ничего еще в моей литературной карьере так не польстило моему самолюбию. Ваша сестра, вероятно, писала Вам, какого я высокого мнения о Вашем таланте и как много от Вас ожидаю – в последнее время я особенно часто думал о Вас. Жутко мне думать о том, где Вы находитесь. Хотя, с другой стороны, я и рад для Вас всем этим новым ощущениям и испытаниям, - но всему есть мера – и не нужно вводить судьбу в соблазн, - она и так рада повредить нам на каждом шагу. Очень было бы хорошо, если б Вам удалось выбраться из Крыма – Вы достаточно доказали, что Вы не трус, - а военная карьера все-таки не Ваша. Ваше назначение – быть литератором, художником мысли и слова. Я потому решаюсь говорить так с Вами, что в Вашем последнем письме Вы намекаете на возможность отпуска – да сверх того я слишком люблю русскую словесность, чтобы не питать желания знать Вас вне всяких глупых и неразборчивых пуль. Если действительно Вам возможно приехать хотя на время в Тульскую губернию, - я бы нарочно явился сюда из Петербурга, чтобы познакомиться с Вами лично – это Вам не может служить большой приманкой – но, право, для Вас самих, для литературы – приезжайте. Повторяю Вам – Ваше орудие – перо, - а не сабля, - а Музы не только не терпят суеты, - но и ревнивы.»

А.Шнайдер. Тьма императора.
«Утром Арен, как и обещал, зашел к Виктории.
Жена спала, укутавшись в одеяло так, что снаружи виднелась только светлая макушка. Будить ее не хотелось – гораздо больше, чем бодрствующих, император любил спящих людей. Они почти не испытывали эмоций. А если и испытывали – во время сновидений, - то эмоции звучали приглушенно, словно доходили до него через неплотный щит.
Виктории ничего не снилось. Арен сел рядом и дотронулся до мягких волос.
Почему их брак стал для него таким кошмаром, от которого очень хотелось поскорее сбежать? Как все просто в случае со снами – проснулся, и дело с концом. Но как поступить, если не можешь проснуться? И сбежать тоже не можешь. Ничего не можешь.
Только обманывать.»

---

С днем Победы!

---

Читательский дневник

И.С.Тургенев. Письма.
«К.Н.Леонтьеву. 9 июня 1853г.
Я рад, что Вы познакомились лично с Краевским – но позвольте мне, как человеку более опытному в литературных делах, заметить Вам следующее: во-первых, для Вас самих, для будущности Вашего таланта, не думайте, пожалуйста, что можно шутить с публикою – написать, как Вы говорите, «что-нибудь полное лжи и лести» для денег – а потом показаться в настоящем свете – знайте – публику не надуешь ни на волос – она умнее каждого из нас; - знайте также, что, принося ей всего себя, всю свою кровь и плоть, - Вы должны быть еще благодарны ей, если она поймет и оценит Вашу жертву – если она обратит на Вас внимание; - и это понятно, скажу более, это справедливо. Не Вы ей нужны, она нужна Вам, Вы хотите завоевать ее – так напрягайте все Ваши силы. Я этим не хочу сказать, чтобы Вы должны были угождать ей, служить ее вкусам – нет, будьте тем, чем Вас бог создал, давайте все, что в Вас есть – и если Ваш талант оригинален, если Ваша личность интересна, публика признает Вас и возьмет Вас и будет пользоваться Вами – как, например, в другой сфере деятельности – она приняла гуттаперчу, потому что она нашла гуттаперчу вещью полезной и сподручной. Не искажайте своих задушевных мыслей и предначертаний в видах ценсурных, а старайтесь найти предметы безобидные – «Лето на хуторе», кажется, никого оскорбить не может.»

К.Огинская. Не дареный подарок. Кася.
«Меня медленно подняли в воздух за лапу. За ту же самую лапу, за которую вчера весь вечер таскал перекачанный, а потом еще и на землю швырнул, после того как необходимую клятву получил и к спящему привязал. Вдоволь нагоревавшись, я уснула под утро и была разбужена таким варварским способом.
- Хазяин, будь лапушкой, положь на место и дай еще пару часиков поспать, агасеньки?
- Ты кто такая?
- Нечисть. Вчера еще была бесхозная, а теперь твоя. Так что люби меня, хазяин, оберегай и корми. – Призадумавшись на секундочку, я пришла к выводу, что любить меня особо и не нужно, оберегать я себя и сама могу, десять лет как-то оберегалась же, а потому с придыханием велела: - Корми побольше.
Он медленно повернул голову, глядя на свою левую руку. На запястье отчетливо виднелась высветленная, словно выжженная полоска кожи, браслетом обвивавшая руку.
- У меня, если тебе вдруг интересно, такая же, - доверчиво протянула ему левую лапку, заговорщически прошептала: - Только под мехом не видно.
На признание мое он не отреагировал, продолжая тупо пялиться на прямое свидетельство связи с подчиненной нечистью.
- Хазяин, а ты под чем-то, да? Тебя насильно накачали? Или ты сам накачался? Ты имей в виду, я с тобой теперь и в горе, и в радости. – От слов моих его ощутимо передернуло. – Мне бы только знать: у нас сейчас горе, или я могу не волноваться?»

---

И.С.Тургенев "Письма. Собрание сочинений в 18 томах. т.1. 1831-1849". Ну что ж, я себе изыскала еще одно письменное с/с. Начинаю эпопею...
Закончив со чтением писем Чехова... ну, то есть, не совсем закончив, там еще есть отдельные издания... но, по крайней мере, закончив с с/с - я задумалась. Что как-то вроде чего-то и не хватает... Привыкла. Так что, пока библиотека еще работает, я стала прикидывать, за что еще можно взяться. Колебалась между Тургеневым и Толстым (который Л.Н.) - ну просто потому что про них я точно знаю, что у них выходили огромные с/с, так что там наверняка и письма есть. В итоге все-таки остановилась на Тургеневе. У него и количественно меньше... И вообще... Ну вот я уже прочитала двухтомник писем Анненкова - из его переписки с Тургеневым. (очень интересно) Но там были помещены только письма Анненкова! а писем Тургенева не было. Я еще тогда стала обдумывать, что надо бы где-то присмотреть что ли издания писем Тургенева... Так что вот, все логично! читаю Тургенева.
Что касается самого издания - то издано так же академично, как и письма Чехова (ну, то же издательство-то). Собрано все, что только можно, расположено по хронологии, помещены комментарии... Плюс дополнительно - переводы. Да, в отличие от Чехова, который неоднократно в своих письмах высказывал сожаления, что не знает никаких иностранных языков - Тургенев иностранные языки знал в количестве. Французский и немецкий свободно, английский - вроде бы - на уровне чтения... может, еще латынь и греческий в каком-то объеме... Но бог с ними, с латынью и греческим, но на французском и немецком он написал кучу писем! И тут их поместили без перевода, точнее - все переводы собрали отдельно, перед комментариями. Как по мне, решение довольно сомнительное... почему бы не поместить перевод сразу за письмом? Утомишься метаться по книжке туда-сюда - то в письма, то в переводы, то в комментарии... Ну да ладно.
Сразу стало ясно, что это явно не Чехов. То ли тут дело в разных эпохах, то ли в разных социальных средах/группах... то ли все вместе... Но часто впечатление производит настолько странное, что прямо удивительно. (насколько же на этом фоне Чехов ближе и понятнее! не говоря уж о том, что - симпатичнее )
Первые письма идут еще детские - 13-14 лет. Как тут написано в комментариях - когда Тургенев с братом готовились к поступлению в университет... что ли... В наше время звучит странно, да, но тогда понятное дел, что система образования была совсем другая (если вообще была хоть какая-то). Они учились дома, к ним приходили учителя... Тургенев пишет о своих уроках и успехах. Потом, спустя какой-то период времени - несколько писем, видимо, времен учебы - договариваются о переписывании лекций/конспектов. Несколько писем о начале литературной деятельности - начал Тургенев с чего-то поэтического. Общался с тогдашними цензорами и критиками (то есть, конечно, с Белинским и Никитенко! обоих терпеть не могу ) Потом юный Тургенев отправился путешествовать за границу и по этому поводу переписывается с немногочисленными друзьями и знакомыми. Потом происходит эпохальное событие - встреча с Полиной Виардо - и дальше всем известно. Тургенев написал ей пропасть писем, потом поехал во Францию, где продолжил общение. Но тут возникли конфликты с родней - с матерью, которая отказалась высылать деньги на проживание, так что Тургенев вынужден был вернуться на родину. Ну вот, на этом первый том заканчивается.
В целом чего-то особо интересного тут практически не было. Я так понимаю, с одной стороны, и писем мало сохранилось за этот период, и время еще такое... становление личности. К тому же - судя по всему - в это время у Тургенева еще очень мало знакомых, с кем можно было бы переписываться... Так что и писем мало, и они такие... суховатые... Разве что в переписке со знакомыми во время заграничного путешествия попадаются забавные моменты - Тургенев, оказывается, тоже был не прочь пошутить, посмеяться. Кто бы мог подумать (бурчит). Поневоле опять вспомнишь истеричного Белинского, который наверняка участвовал в активном насаждении в русской классике этой угрюмой и унылой пафосности и серьезности...
С другой стороны, если прикинуть, то и Белинского где-то в этом плане понять можно! Уж слишком сильно у нас с той эпохой различаются понятия о юморе и вообще о смешном... Может, тогда смешным считалось только то, что относится к э... низовой сфере... что-то такое грубое, вульгарное... Как тут, для примера - в детских письмах Тургенев рассказывает вот, как они отмечали 1 апреля - не придумали ничего лучше, чем говорить тому или этому, что к нему пришли (а никто не пришел, ха-ха!), а с одним из детей и вовсе отличились - подделали письмо, в котором извещали якобы от дворни, что его мать умерла. Очень смешно, что он расплакался! По мне, так это вообще за гранью. Вот не знаю, или это относится к свойствам личности (Тургенев все-таки ощущается очень странным!), или к нравам эпохи, или все вместе.
Письма на языке я сначала попробовала читать - на удивление оказалось, что я их даже понимаю! То есть, французский понятно, но даже немецкий... в общих чертах... Но скоро я это дело бросила. Ну это же невозможно просто! Я про французский, то есть, в основном, письма к Виардо. Там, конечно, все так четко, правильно... Всякие конструкции, времена и прочее. Но это же все такое пустое, абсолютно безвкусное! Совершенно мертвый язык ощущается. Фуу... Вот уж не знаю, что там воспринимала эта злосчастная Виардо... Или Тургенев был в живом общении адски харизматичным, так что эти воспоминания воздействовали даже спустя годы переписки, или Виардо была такая добрая женщина, или это была любезность и внимание к этому дикарю-русскому - черт его знает. Я без понятия. Даже нет никакого желания разбираться в вопросе. Хватит уже того, что Тургенев к этой Виардо пишет и пишет... Виардо мне надоела до ужаса. (это еще при том, что письма с ее стороны не помещены, так что мы ее никак не можем воспринять и ощутить )
Так вот и есть, о чем тут подумать. Это ведь Тургенев, судя по всему, изначально так воспитывался... в смысле, с детства вокруг него общались больше на французском и немецком... он на этом вырос... Если посмотреть детские письма, то прямо же временами ощущается, что он по-русски не совсем уверенно выражается. Именно что не в плане орфографии, правописания - это бы понятно - но он путается в самих языковых конструкциях! как употреблять предлоги, падежи, в таком роде. Для него русский - такой же иностранный! Но в то же время и эти языки - французский и немецкий - тоже остались просто мертвыми языками из учебника... Ужасно, по-моему. Ну да, а потом Тургенев все-таки качнулся в сторону русского языка и преуспел до такой степени, что мы сейчас по нему учим русский в каноне - ну, тут я думаю и постарались всякие типа Белинского. Определяющие, что считать каноном. А можно еще подумать интересное - что наши столпы русской литературы - Гоголь и Тургенев - так-то вообще-то значительную часть времени предпочитали проживать в Европах, а не на родине...

«Я слышал, что ты писал, что едешь в милицию. Дядя, я тебя не пущу: если поедешь, так обниму тебя, и тогда поезжай со мною или останься.»

«Препровождая Вам мои первые, слабые опыты на поприще русской поэзии, я прошу Вас не думать, чтоб я имел малейшее желание их печатать – и если я прошу у Вас совета – то это единственно для того, чтобы узнать мнение Ваше о моих произведениях, мнение, которое я ценю очень высокого. Я колебался, должен ли я был послать драму, писанную мною 16 лет, мое первое произведение, что если б я… не думал, что по первому шагу можно по крайней мере предузнать будущее, я бы никогда не решился Вам ее послать.»

«Вы, наверное, пеняете на меня, что я так долго не шлю к Вам тетрадки Вашей – но, узнавши причину, Вы, наверное, будете снисходительны. На прошлой неделе меня дышлом каретным выкинуло из дрожек; я себе расшиб чашку и вывихнул плечо; благодаря бога, плечо мне тут же вправили и к колену приставили пиявки – что меня спасло. Я и теперь не могу ходить и пишу к Вам с постели.»

«… Друзей – так по крайней мере я думаю – не приобретают – нам дает их провидение.»

«Здоров и весел, сколь возможно. Правда, что меня, кроме душевных страданий – физические мучения не легко преодолевают и не оставляют никакого следа в моем характере: не далее как в сентябре месяце прошлого года я на дороге сломал себе опять руку, шел с этой рукою 7 верст пешком, ждал 12 часов перевязки – но все кончилось благополучно: руку вправили – и я приехал сюда без дальнейших приключений.»

«Во время нашего отсутствия беды валились на меня, как шишки на бедного Макара: во-первых, получил я письмо о пожаре нашего дома, где жила маменька – почти все сгорело – спасли только самое главное; брат принужден ехать на ремонт; во-вторых, некая бестия, которую человек мой приводил 2 раза ко мне в ноябре и которую я в лицо – буквально – не знаю (в комнате было темно), подала на меня просьбу о взыскании с меня – за родины, крестины и похороны будто бы моего детища, за 6-ти недельную болезнь и, что смешнее всего – за defloratio. Я – и нарушение невинности! Скажите на милость! С убытками процесса вся штука станет мне талеров 200: я взял адвоката… Все это очень горько»

«В театре был 4 раза: Леве очаровательна; m-lle Шлегель из Дрездена поет хорошо, лицо – настоящий блин. Правда, Вы не видели баядерок: представьте себе смуглых,полунагих, пестро одетых девчонок; сзади стоит группа трех индейцев, старика и двух взрослых мужчин в белом с головы до ног – один тянет раздирающую ноту из инструмента вроде кларнета, другой бьет в род барабана, третий постукивает двумя камешками и поет в нос странные слова. Баядерки почти не сходят с места, - согнувши коленки вперед, они проворно топают ногами, кривляют все тело, водят руками мерно по воздуху, бледнеют, входят в исступление… Они произвели на меня тяжкое впечатление: мне казалось – они трепещут перед своим богом, как птица судорожно бьется при взгляде гремучей змеи. В индейцах преобладает еще растительная натура: я заметил, что один из них стоял в течение получаса, как камень – не шевельнул пальцем.»

«Недавно пришла мне в голову мысль – я занимался наблюдениями над собственным характером – что «от пробуждения я никогда не перехожу к действию»» //на нем.//; у французов, напротив, всякий зародыш мысли тотчас переходит в дело и слово: не диво, что являются и глупости; каждая глупость есть неразвитая мудрость, выступившая до времени в тело. Не так ли?»

«Я все не перестаю читать Гете. Это чтение укрепляет меня в эти вялые дни. Какие сокровища я беспрестанно открываю в нем! Какая жизнь, какая страсть, какое здоровье дышит в «Римских элегиях»! Эти элегии огнем пролились в мою кровь – как я жажду любви! Но это томленье бесплодно: если небо не сжалится надо мной и не пошлет мне эту благодать. А – мне кажется – как я был бы добр, и чист, и откровенен, и богат, полюбив! С какой радостью стал бы я жить и с ней.»

«Между прочим, должен Вам сказать – что я снова нездоров. У меня сделалось очень тягостное сердцебиение – и мне доктором запрещены пряности, чай, кофе, говядина, вино, сладости, женщины и все grandes emotions. Скажите на милость – что ж осталось мне?»

«На возвратном пути против нас сидела милая девушка; я молча любовался ей – Ефремов рисовался, но довольно несчастно; мы приехали; вот ее черная шляпка пропадает в толпе; вот она и скрылась – и навек. Но она на несколько мгновений заняла мою душу, и воспоминание об ней будет мне отрадно.»

«Какое смешное слово: прыщ. Попробуйте произнести его несколько раз сряду, с большим раскатом на «р» - раскрыв углы рта – и смотреть, не улыбаясь, в зеркало. Будет очень странно.»

«Вы вправе требовать от меня многое об Италии – но я сам еще не знаю ясно, что я оттуда вынес: но что я выехал богаче, чем приехал, в этом я уверен. Со мной случилось то же, что с бедным человеком, получившим огромное наследство: трудно и запуганно.»

«… Мы часто говорили о смерти: он признавал в ней границу мысли… Смерть имеет глубокое значение, если она вступает – как последнее – из сердца полной развившейся жизни: старцу – она примирение, но нам – веление судьбы.»

«Зачем на земле может гибнуть или страдать прекрасное? Или нам верить, что все прекрасное, святое, любовь и мысль – холодная ирония Иеговы? Что же тогда наша жизнь?»

«Рука бога не перестает сеять в души зародыши великих стремлений и, рано ли, поздно – свет победит тьму.»

«Из сердца творца истекает и горе и радость – часто их звуки сливаются: одно неполно без другого.»

«… Ваши короткие письма меня радуют: они служат мне признаком вашей обильной жизни.»

«… Он обогатил меня тишиной, уделом полноты…»

«Перед одним человек безоружен: перед собственным бессилием.»

«Случалось ли тебе сорвать долгую ветвь камыша или распуколку розы, сдирать скатанные оболочки и все находить другие, все белее и мягче, все теснее скатанные, и с радостью доискиваться последнего, сокрытого зерна. Я в детстве часто трудился подобным образом и досадовал и задумывался, видя, что последние оболочки так тонки и нежны, что отодрать их невозможно. Вот образ философической системы. Но ты будь терпелив, дай расцвести цветку, и ты будешь любоваться его изящной формой, наслаждаться его запахом, и перечтешь все его распустившиеся листики и тычинки.»

«От скуки, признаюсь, беру перу и германидоротеизирую. Слушая: a la Karamsin: «… О, друг мой, - сказал я, обливаясь слезами» и т.д. «Мы обнялись и смешали наши слезы» и т.д. – Странная участь слез, подумаешь! Их глотают, как вино, мешают, как лекарство, проливают, как воду, удерживают как лошадей: поливают, обливают, заливаются, истекают слезами; они катятся градом, потоком, даже реками; слезы радостные – слезы горестные - слезы сладкие – слезы умиления – слезы жемчуги, слезы алмазы, о слезы, слезы, молите бога за нас!»

«Пробуду я в Дрездене 5 дней; на 6 день я прибуду в Берлин. Советую вашей братье выстроить мне на дороге в Потсдам трухмальную арку следующим образом: Бакунин становится буквой «с»; ты, за невозможностью придать твоему телу некруглое положение, становишься подпорой Бакунину; на шее Бакунина становится Скачков, одетый в розовое трико, на голову ему возлагается венок, в одну руку дается труба, в другую пальма (бумажная, пожалуй), он представляет славу. Так как, по всей вероятности, он в скором времени замерзнет, то все эти предметы не худо привязать к его членам. Я вылезу из коляски; сперва скажу вам речь; по окончании речи Ефремов 101 раз звукоподражает пушечному выстрелу: звуки, не выходящие из верхнего отверстия, в счет не принимаются. После всех выстрелов я проезжают на четвереньках под аркой, за невозможностью пройти стоя, и иду далее, вы же идете за мной и поете. Таким образом я намерен возвратиться в город Берлин.»

«Судьба моя всегда за мной ковыляет в виде старой, гадкой бабы с толстым носом и дубиной в руках: вот и теперь скорчилась и сидит в углу, и дуется, и грозит мне… вот вот треснет. И я, как ни рисуйся, а, признаюсь, слегка потрушиваю. Что мне делать с старой бабой? У других она молоденькая, своенравная бабенка: иногда потреплет – а там и по головке гладит. А моя – просто свинья.»

«Поверьте мне, здоровье – хорошая вещь, лучше свежепросольных огурчиков.»

«Как бесконечно сладостна – и горька – и радостна и в то же время тяжела жизнь! Пребываешь в постоянной борьбе – и никогда не можешь спастись при помощи отступления: надо довести всю борьбу до конца.»

«… Мы можем прожить целый век – глупей вчерашнего нам не бывать, - хорошо, что отправились спать.»

«О моей поэме я говорить не хочу… я не люблю возвращаться к своей блевотине, как говорит Писание.»

«… Дай Вам Бог пробиться мужественно перед – не для того, чтобы достигнуть каких-нибудь благ – истины или знания, - но для того, чтобы сохранить до конца энергическое чувство человеческого достоинства, без которого жить – очень гадко и неприятно.»

«Панаев доставил мне от Вашего имени перевод Байронова «Сна» - и сказал, что Вы желаете знать мое мнение насчет этого перевода. Я вчера прочел и сличил его с оригиналом и убедился, что г-н переводчик плохо знает и английский и русский язык.»

«… «Современник» идет хорошо. Одно: опечатки! Ни в одном трактирном тюфяке, ни в одной женской кровати нет столько блох и клопов, как опечаток в «Современнике».

«… Да напишите Вы мне между прочим несколько слов о состоянии нашей литературы, сделавшейся для меня чем-то необыкновенно загадочным и крайне неизвестным.»

«Без писем, без журналов я совершенно отрезан от России; это очень мне тяжело – но горю помочь, видимо, нечем. Никогда горох не отскакивал от стены так, как мои неотступные моленья от покрытых панцирями грудей моих приятелей. Дай бог им здоровья и надворного советничества!»

@темы: Книги

---

Читательский дневник

И.С.Тургенев. Письма.
«П.В.Анненкову. 24 февраля 1853г.
…Никто больше меня не признает той роковой связи между жизнью и литературной деятельностью, о которой Вы говорите – но эту связь не сами мы делаем – вот в чем штука. Поломать себя, сбросить с себя разные дрязги, которые большею частью сам тщательно на себя накладываешь – как масло на хлеб – можно; переменить себя нельзя. Хорошо тому сосредоточиться, который у себя в центре опять находит натуру – и всю натуру – потому что сам – натура; а наш брат только и живет, что беготнею то наружу – то внутрь. Иной сосредоточится – и вдруг сделается прост, чист и ясен – как нуль. В каждом столетии остается много-много два-три человека, слова которых получают крепость и прочность жизни народной; эти ведут оптовую торговлю; мы с Вами сидим в мелочных лавочках и удовлетворяем ежедневным и преходящим потребностям. Впрочем, и это имеет свою хорошую и полезную сторону; не будем унывать и по мере сил проложим свой небольшой след.»

Discovery.
«Историки рекламы считают, что первым, кто начал рекламировать не просто товар или бренд, а человеческие эмоции, стала международная алмазная корпорация De Beers. Это произошло в 30-е годы ХХ века, когда уровень продаж драгоценностей был рекордно низок – в общественном мнении на тот момент укоренилось представление, что драгоценные камни, и в особенности бриллианты, нужны разве что миллионерам, а обычному человеку они ни к чему. Эрнест Оппенгеймер, тогда возглавлявший корпорацию, решил все изменить. Под его руководством была разработана маркетинговая кампания, призванная убедить обычных американцев в том, что помолвка с кольцом без бриллианта – практически деньги на ветер.
В основу рекламной стратегии легла простая мысль. Алмаз – одно из самых твердых веществ на Земле, поэтому только он может выступать гарантом вечной любви. De Beers, таким образом, продавала не просто красивую безделушку. Она продавала мысль о счастливом браке на всю жизнь, причем финансово перспективном – раз уж жених не поскупился на бриллиант. Благодаря такой рекламе в США сформировалась новая культурная традиция – дарить на помолвку кольцо с бриллиантом. Через 20 лет такое украшение было у 80% американских невест, а затем традиция «ушла в мир».

К.Огинская. Прикладная некромантия. Записки между страниц.
«На первом этаже, в общей зале, наткнулась на зломордого, которого сейчас встретить точно готова не была. И растерялась. Я-то растерялась, а вот он отчего-то обрадовался:
- Сенья! А я тебя везде ищу. Мира сказала, что ты ко мне собиралась, но в нашем общежитии никто тебя не видел… Сень, а что такое? Почему ты побледнела? Все в порядке?
- В полном, - соврала я.
- Ладно. В любом случае хорошо, что я тебя нашел. Пошли.
Пойти мне предлагалось в его комнату, где мрачную некромантскую гармонию нарушало лежащее на кровати белое платье. Красивое, с пышными юбками, усыпанными жемчугом и тонкой серебряной вышивкой по лифу.
Полюбовавшись на него недолго, я с сомнением заметила, обернувшись к застывшему у меня за спиной некроманту:
- Асвер, не хочу тебя расстраивать, но даже я вижу, что платье тебе мало будет.
- Главное, чтобы тебе в пору пришлось, - серьезно ответил он. Тактично напомнив: - Ты же хотела красивое свадебное платье? Вот оно. Мне пришлось целый день ходить по магазинам с твоими родственницами, чтобы подобрать подходящий вариант.»

---

Дмитрий Смекалин "Господин маг. Новые возможности". Фэнтези, академка - в антураже альтернативной Российской империи и почти бояр-аниме... Вторая часть цикла.
Сюжет: все то же самое. Первая часть закончилась на том, что Петя Птахин, кадет магической академии, триумфально возвращается с практики на Дальнем Востоке, разжившись там орденами, кое-каким имуществом и магическими артефактами. Сейчас ему предстоит обучение на втором курсе. А новый набор кадетов выдался интересный - в числе прочих привезли на учебу аж натурального шамана - начинающего, конечно. Но важные чины возлагают на него большие надежды, так как очень рассчитывают завязать отношения с шаманами, про которых практически ничего не известно. Петя тоже возлагает надежды - внезапно обнаружилось, что у него тоже есть некоторые наклонности к шаманской магии... А уж пользоваться подвернувшимися возможностями и не упускать своей выгоды Петя приучен с малолетства! Вот так незаметно и новая практика настала - что-то она принесет...
По-прежнему читаю цикл с большим интересом, мне все ужасно нравится. Просто люблю такое. Автор во всех подробностях описывает разные магические штучки, повседневную жизнь и проблемы студенческой - то есть, кадетской - жизни... Практика, как водится, проходит феерично, что добавляет экшна и авантюрно-криминально-шпионских интриг. Вот романтической линии, как ни странно, так и нет - ну, то есть не странно, раз автор у нас суровый мужчина, они обычно в романтику не углубляются. Но ГГ по-прежнему так и не обзавелся никакой девушкой, несмотря на время от времени предпринимаемые попытки. Как-то большей частью, по законам жанра, авторы своих героев в этом плане не обделяют.
Главным образом, мне тут нравится образ ГГ - необычный. Тут он одновременно и пройдоха, и авантюрист, и добродушный провинициал, поражающий какой-то необыкновенной простодушной наивностью... То он планирует и проводит хитроумные комбинации на грани закона (а то и за гранью!), то высчитывает экономию на всем, вплоть до копейки, то делает какие-нибудь широкие жесты, одаривая случайных знакомых щедрыми подарками... Но выглядит гармонично. Наверно, все в соответствии с каноном... Как там - ехал на ярмарку ухарь-купец?
Заканчивается опять завершением практики и началом третьего курса. Логически рассуждая - ну должна же уж тогда и третья часть быть? по меньшей мере? (вздыхает)

@темы: Книги

---

Читательский дневник

И.С.Тургенев. Письма.
«К.С.Аксакову. 16 января 1853г.
Согласен с Вами насчет «родового быта». Мне всегда казался этот родовой быт – так, как его представляют Соловьев и Кавелин – чем-то искусственным, систематическим, чем-то напоминающим мне наши давно прошедшие гимнастические упражнения на поприще философии. Всякая система – в хорошем и дурном смысле этого слова – не русская вещь; все резкое, определенное, разграниченное нам не идет – оттого мы, с одной стороны, не педанты – хотя зато, с другой стороны…
Я русскую историю знаю, как только может знать ее человек, не изучавший источников; суждение мое о ней вытекает более из сочувствия к тому, что теперь делается в русской жизни; стоит хорошенько присмотреться к современному распорядку деревенскому, чтобы понять невозможность соловьевского родового быта. Признаюсь откровенно, в выводах Ваших согласиться не могу: Вы рисуете картину верную – и, окончив ее, восклицаете: как это все прекрасно! Я никак не могу повторить этого восклицания вслед за Вами. Я, кажется, уже сказывал Вам, что, по моему мнению, трагическая сторона народной жизни – ускользает от Вас – между тем как самые наши песни громко говорят о ней! Мы обращаемся с Западом, как Васька Буслаев с мертвой головой – побрасываем его ногой, а сами… Вы помните, Васька Буслаев взошел на гору, да и сломал себе на прыжке шею. Прочтите, пожалуйста, ответ ему мертвой головы.»

Playboy.
Эми Вайнхаус: “Самая большая ошибка, которую могут сделать родители, - это зачать ребенка под плохую музыку.»
***
Дэвид Боуи: «Завтрашний день принадлежит тем, кто чувствует его наступление.»
***
Земифира: «Я по натуре оптимист. Все будет хорошо, а дату лучше не уточнять.»
***
Андрей Макаревич: «Старый человек – это тот, кто перестает воспринимать и начинает вспоминать.»
***
Шон Коннери: «Когда начинаешь записывать свою жизнь на бумаге и перечитывать это, то понимаешь, каким глупым и наивным ты был.»
«Америка лидирует в каких-то областях, но с точки зрения культуры они все в будущем, прошлого для них не существует. А история полезна хотя бы для того, чтобы понимать, почему в наше время столькими странами управляют идиоты.»
«- Какое наследство вы оставите потомкам?
- Ну вот когда умру, тогда и спросите… Мое главное правило – кормежка прежде всего. Я бы хотел, чтобы и после моей смерти за мой счет кормилось не меньше людей, чем сейчас.»

---

Порция гламурятины - на этот раз мужчинской. Playboy.

«Нас предупредили, что во время чрезмерно пылких занятий любовью //с использованием данного презерватива// могут слышаться звуки, как от пакета для мусора».

«Настоящий джентльмен должен иметь: право сказать: я прожил достойную долгую жизнь, и вот что я думаю…»

«Носки должны хроматически соединять обувь и брюки, а не резать их визуально.»

«Если любите дарить носки или пену для бритья, то сделайте это с размахом: подарите годовой запас носков на любой вкус.»

«Марка Crash Baggage из Венеции производит уже помятые чемоданы. Философия бренда – handle without care, не волноваться по поводу того, что ваш багаж поцарапают, ведь это уже сделали за вас.»

«Настоящий джентльмен не обязан иметь: особые льготы или связи, потому что джентльмен сам несет ответственность за поступки и решает свои проблемы.»

«Настоящий мужчина готов идти на дикого зверя! Хотя бы в кулинарном поединке.»

«Видит бог: если мы работаем достаточно усердно и стремимся к успеху, нет ничего удивительного в том, что время от времени мы ведем себя как мерзавцы. Вполне ожидаемая штука, знаете ли, - прямо как сердечный приступ.»

«Кондиционер для бороды – это ода брутальности.»

@темы: Гламур-мур-мур

---

(заглядывая в новинки на фантлабе) Однако... Что ли Дяченко решили написать продолжение Vita Nostra? Пишут, что в июле собираются выпускать.
Что-то мне тревожно. Время прошло... авторы, похоже, изменились...

---

Екатерина Каблукова "Выигрыш". Фэнтези, любовный роман. Хм.
Сюжет: Феба, молодая женщина трудной судьбы, держит игорный дом в Лондоне... то есть, в аналоге Лондона в фэнтезийной альтернативной реальности. Ее заведение пользуется популярностью, главным образом потому, что Феба отличается необыкновенной красотой. Из-за этого же у нее и много проблем, так как она привлекает внимание разного рода порочных личностей из высшего света, не привыкших к отказам. Вот один из таких занялся натуральным шантажом, скупив все долговые расписки Фебы. Пытаясь изыскать необходимые средства, Феба надумала срочно выйти замуж за какого-нибудь богатого представителя общества... Подходящую кандидатуру не пришлось долго искать - влюбленный юнец, давно увивающийся вокруг Фебы. Вот только Феба не придала должного значения тому, что юнец является наследником одного из самых могущественных и высокопоставленных лордов - самого лорда-чародея! Который, конечно, совсем не пришел в восторг от таких перспектив и решил во что бы то ни стало разобраться с авантюристкой...
Я с интересом читаю книги автора и до сих пор все они мне нравились. (Ну, если не считать одной, но там свои проблемы) Но эта книжка, честно говоря, не относится к лучшим у автора... Так-то вроде должно быть завлекательно и увлекательно - автор явно тут подражает Джорджетт Хейер (как в книжке про любовь дракона! ), я это люблю... Но - скучновато. Чего-то не хватает. Как-то все ощущается неровным, разболтанным... даже не знаю, как объяснить. А! вот, например. Сразу начинается какое-то действие, а ни герой, ни героиня как бы никак еще не представлены читателю, ощущаются невнятными игровыми фигурами... не вызывают ни интереса, ни симпатии. Потом вроде положение немного выравнивается, но все равно временами кажется - ну, мне казалось - что они ведут себя неестественно... А я как-то уже привыкла, что у автора все логично и обоснованно. Магия тут вообще ощущается начисто чужеродной.
В общем, так себе. Автор может гораздо лучше.

@темы: Книги

---

Читательский дневник

И.С.Тургенев. Письма.
«П.Виардо. февраль 1852г.
Не могу продолжать это письмо так, как его начал. Нас поразило великое несчастье: Гоголь умер в Москве, умер, предав все сожжению, все – 2-й том «Мертвых душ», множество оконченных и начатых вещей, - одним словом, все! Вам трудно оценить всю огромность этой столь жестокой, столь невосполнимой утраты. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был не просто писатель: он нам открыл нас самих; он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого. Быть может, эти слова покажутся вам преувеличенными, вызванными горем, но вы не знаете его…Надо быть русским, чтобы понимать, кого мы лишились!
…Все новости, пришедшие в эти дни из Москвы, лишь подтвердили зловещие слухи, распространившиеся с самого начала. Ничто, ничто не уцелело. За 10 дней до своей смерти он все сжег и после этого нравственного самоубийства слег, чтобы больше не подняться. Правда, мне невозможно объяснить вам причину этого ужасного решения; вам будет достаточно узнать, что смерть его была трагичной, почти добровольной; она – результат долгой и мучительной борьбы, которая давно раздирала его. Но какое право имел он унести все эти сокровища с собой? Разве они уже не стали нашим общим достоянием? Заметьте, Гоголь должен был вскоре выпустить в свет новое и полное издание своих сочинений. Похороны его вызвали поистине всеобщую скорбь. Гроб не дали водрузить на катафалк. Толпа несла его на руках до самого кладбище, расположенного в 6 верстах от церкви. Представьте себе, здешняя цензура запрещает уже самое упоминание его имени!!»

М.Ефиминюк. Школа выживания. Между двумя мирами.
«- У тебя такие маленькие руки, Лера. Такие тонкие пальцы.
- Руки как руки, - отозвалась я. – Пальцы как пальцы.
- Но они умеют создавать удивительную магию.
- Когда мне было десять, я оживила всех своих кукол. Они танцевали в детской польку, и тетушка Матильда упала в обморок от страха. Тогда никто не подумал, что моя магия удивительная. У меня отобрали стило, а кукол закрыли в чулане. Они там еще седмицу скреблись, пока в рунах не погас магический свет.
- Что было дальше?
- Дальше? – я попыталась вспомнить, какими проделками доводила родственников. – Дальше я научила кухонную табуретку шагать.
- Тебя наказали? – Кайден не сдержал смеха.
- Не помню, но табуретка маршировала пару седмиц. Тетка пригрозила, что прибьет к полу все мои игрушки, если я хотя бы раз еще трону мебель. Потом родители признали, что из меня вряд ли выйдет благородная девица, купили первое рабочее стило и вместо кукол начали дарить учебники по артефакторике. Больше всех расстроилась мама, она до конца надеялась, что я научусь играть на клавесине.»

---

Читательский дневник

И.С.Тургенев. Письма.
«М.А.Бакунину и А.П.Ефремову. сентябрь 1840г.
У нас в деревне был огромный дом. Нам, детям, казался он тогда целым городом. В нашей части стояли запыленные шкафы с стеклянными дверцами: там хранились груды книг 70-х годов, в темно-бурых переплетах, кверху ногами, боком, плашмя, связанных бечевками, покрытых пылью и вонявших мышами. Мне было лет 8 или 9. Я сговорился с одним из наших людей порыться в заветных шкафах. Дело было ночью; мы взломали замок, и я, став на его плечи, исцарапавши себе руки до крови, достал две громады: одну он тотчас унес к себе – а я другую спрятал под лестницу и с биением сердца ожидал утра. На мою долю досталась «Книга эмблем», претолстейшая: на каждой странице были нарисованы 6 эмблем, а напротив изъяснения на четырех языках. Целый день я перелистывал мою книжицу и лег спать с целым миром смутных образов в голове. Я позабыл многие эмблемы; помню, например, «Рыкающий лев» - знаменует великую силу; «Арап, едущий на единороге» - знаменует коварный умысел (почему?) и прочее. Досталось же мне ночью! Единороги, арапы, цари, солнцы, пирамиды, мечи, змеи вихрем крутились в моей бедной головушке; я сам попадал в эмблемы, сам «знаменовал» - освещался солнцем, повергался во мрак, сидел на дереве, сидел в яме, сидел в облаках, сидел на колокольне и со всем моим сидением, лежанием, беганием и стоянием чуть не схватил горячки. Человек пришел меня будить, а чуть-чуть его не спросил: «Ты что за эмблема?»

М.Ефиминюк. Школа выживания. Между двумя мирами.
«Я как раз протягивала монетки за длинный батон с хрусткой корочкой, когда открылась входная дверь, брякнул колокольчик, а следом прозвучал до боли знакомый спокойный голос:
- Здравствуйте.
Рука дрогнула, мелочь рассыпалась. Ругнувшись сквозь зубы, я моментально нырнула под прилавок и даже успела подхватить пару медяков, прежде чем они провалились между половицами, но один проворный четвертак, точно живой, ускользнул из-под пальцев и врезался в начищенную мужскую туфлю. Пока я тянулась, стоя на коленках, Оливер монетку поднял.
- Доброе утро, Валерия, - произнес он.
И почему каждый раз, когда мы сталкивались, я обязательно валяюсь у него в ногах? Какая-то дурацкая традиция
- Господин преподаватель?
- Вам помочь? – Изогнув брови, он смотрел на меня сверху вниз.
- Как-нибудь сама… - Поднявшись, я с излишним старанием принялась отряхивать коленки, лишь бы не смотреть ему в лицо, и не только в лицо. – Какая неожиданная встреча!
Вот уж точно неожиданная В квартале три пекарни. Тебе, господин преподаватель, было сложно завернуть в булочную на соседней улице?
- Как приятно видеть вас таким…- Я запнулась, пытаясь подобрать слова, но перед глазами, как будто на соседе не было несколько слоев одежды, снова возник отличный прес и несколько размыто – то самое место, которое чуть позже оказалось спрятанным под ладонями. – Таким одетым!
Он кашлянул в кулак.
- Мне тоже приятно видеть тебя именно в булочной…
- Аж не верится, правда?»

---

Юрий Визбор "Я сердце оставил в синих горах". Советская литература. Сборник творчества Визбора. Хороший сборник - очень объемный (о, этот советский мелкий шрифт! как увижу, сразу воспринимаю книгу, как отпечатанную единственно правильным образом... ), охватывает вообще все - сначала стихи и песни (я думаю, не все, но - самые яркие), потом три повести, потом немного рассказов, далее, как я понимаю, статьи и очерки на разные темы, в основном - альпинизм и повествования о друзьях и знакомых из мира кино, авторской песни. В завершение - несколько страниц из записных книжек. Тут я не поняла, все поместили, или тоже самое яркое... Также вставлены статьи-воспоминания о Визборе, помещены его фотографии. Внутри разделов все расположено в хронологическом порядке.
Хотелось начать классически - кто не знает Визбора... но что-то боюсь, что сейчас, может, и не знают. Или не все знают. Мда. Я до сих пор знала по песням - вот как попал мне альбом "морских" авторских песен, так сразу и началось... Знала, конечно, что у него есть еще и проза, но она мне была практически неизвестна... Вот как раз и познакомилась, масштабно так. И впечатление создается чего-то такого... цельного... последовательного... Что вот человек всю жизнь идет без метаний, без каких-нибудь там резких поворотов и виражей. Только все больше углубляя и развивая начальную тему. И все это - очень хорошо... Так ярко, красиво, так поэтически и выразительно... Высокая романтика, высокая героика - сейчас у нас этого нет. И, мне кажется, нам этого не хватает. Потому что же совсем не каждый может вот такое выдавать на полном серьезе, и чтобы это было естественно, не раздражало, не казалось маской и фальшивкой. У Визбора - получается. Вот читаешь и думаешь - ну, по-другому же и быть не может! Только так...
Стихи и песни - какие-то я, конечно, и раньше знала (часто слушала), какие-то нет. Думала, быстро пролечу раздел. Но - затягивает. Постепенно как-то погружаешься в эту атмосферу... Ну, может, это и не шедевр поэзии. Может, временами это все слишком "красиво"... прямо на грани китча - ковриков с лебедями и русалками, все такое. Но за счет ощущения полнейшей искренности и простоты - доброты! - все-таки эту грань не переходит. Ну, просто вот так человек писал стихи и песни. Но это тоже нужно! Спокойный, негромкий голос...
Повести: тут вообще все так сложилось, как будто специально скомпоновано. Но их просто поместили в хронологическом порядке. То есть, тут вот это оно и есть - развитие темы. Тема во всех трех повестях одна - противостояние Героя (в литературном смысле), который человек нового, социалистически-коммунистического общества, с идеалами коллективизма, взаимовыручки, радения за общее дело, общее благо и прочее - и Анти-Героя (антагониста? ), мещанина, эгоиста, человека, думающего и заботящегося только о себе и о своих интересах, живущего для себя. И прочее. И это противостояние с течением времени только все нарастает, градус напряженности повышается... Я, конечно, читаю сейчас, так сказать - после всего, так что, может, это субъективное впечатление, под влиянием текущего положения - но вот кажется, что во всем этом звучат какие-то трагические и безысходные ноты, со временем все больше и больше... Нет разрешения конфликта, нет хэппи-энда - ну, его и не было. Как мы знаем. Так что сейчас даже радостные и счастливые моменты и эпизоды отдают горечью...
"Арктика, дом два". Это повесть я читала! Публиковали во время перестройки в одном из журналов, не помню, каком. Мы их тогда выписывали целую кучу, чуть ли не половину каталога... Вот даже не помню - или это тоже шло под знаком освобождения из-под запретов? что ли раньше не публиковали? Так-то она написана в 1968 году. Если не публиковали, то странно, почему - исключительно советская повесть, утверждающая идеалы, все такое. Помню, когда я ее тогда читала, мне ужасно понравилось, восхитила романтика суровых арктических трудовых будней, работа пилотов... Сейчас читаю и поражаюсь - я тогда умудрилась вообще не осознать и не воспринять, что автор там хотел сказать и донести... Мда. Очень философский вопрос - кто и как, в какие моменты жизни, на основании какого опыта понимает прочитанное. Ребенок из старших классов школы (малолетний дебил! (с) Гоблин ) увидел только самолетики. Сейчас я читаю и вижу - тревогу автора, его глубокое беспокойство. Там, оказывается, заложено предупреждение! прямо-таки - люди, будьте бдительны. Кто бы услышал-то. Пока на своей шкуре не почувствуешь... Ну да - размышляю я - когда я тогда читала это все, пусть даже и перестройка, но никто же и предположить не мог, что скоро все это рухнет. С ощущением полной безопасности и незыблемости окружающего мира можно спокойно это все читать. Как отдельные недостатки, а не что-то серьезное.
В общем, сюжет: дело происходит в Арктике, где организованы разные полярные станции. Вроде бы заканчивается сезон навигации, то есть, скоро они будут практически отрезаны от большой земли. И тут по радиоэфиру долетают чьи-то разборки - на одной из станций ожидают необходимого груза, а судно-транспорт по причине неблагоприятных метеоусловий, застряло во льдах и вынуждено сменить маршрут. Слушают это все совсем на отдельной станции. И тут пилот вертолета, командир звена, просто принимает решение по-быстрому слетать на это застрявшее судно, взять груз и закинуть на станцию. Никто, конечно, не возражает, хотя начальством не санкционировано. Они долетают до транспорта, но пока грузились и оформляли документы, радист вертолета, некий молодой человек Санек, отправился пьянствовать кое с кем из экипажа транспорта и в ходе попойки умудрился пропить почти весь спирт из технических запасов вертолета - он там нужен для антиобледенительных систем. В результате они доставили груз на станцию, к радости тамошних полярников, и собирались лететь к себе, но тут посреди полета их стал догонять шторм? или ураган... в общем, погода испортилась - и тут они обнаружили отсутствие спирта. В связи с чем вертолет попал в критическое состояние и дальше продолжать лететь не мог. Застряли посреди Арктики...
Ну вот, все очень четко. Из-за разгильдяйства и прямых преступных действий радиста Санька, который пропил общественное добро, даже не задумываясь, как это отразится на остальных - весь экипаж чуть не погиб. Что интересно, автор тут специально все расписывает - как я сейчас вижу! Вот противостояние командира экипажа, пилота Калача, который к тому же ветеран войны и герой Советского Союза и - какого-то полного ничтожества, эгоиста, зацикленного на себе и своих удовольствиях - но с огромным самомнением. Автор подробно освещает историю/биографию Калача и Санька. Они двое - главные действующие лица, остальные находятся на втором плане. И автор изображает их даже похожими - но в каком-то зеркальном отражении что ли... Вот начало повести - они оба совершают нечто, непредусмотренное правилами и уставами, по собственному самовольному решению, без согласования с начальством. Только Калач самовольно решил помочь людям - и даже можно легко понять, что у этих полярников аховое положение, навигация заканчивается, они не могут получить свой груз, погода портится, пока будут связываться с начальством, объяснять ситуацию, запрашивать инструкций-разрешений, время уйдет. К тому же автор показывает, что Калач - опытный пилот, он не действует с бухты-барахты, он просчитал расклад, и понял, что может это сделать. А Санек просто разбазарил общественное добро, причем критически необходимое для безопасности полета - для собственного развлечения и удовольствия. Даже не задумываясь, как вертолет будет лететь без этого спирта. Не думая о других. Затем, когда автор обрисовал их биографии, тоже обнаруживается некое зеркальное сходство - у Калача сложные отношения с детьми, потому что он всю жизнь большую часть времени уделял работе и мало бывал дома. А Санек жил в свое удовольствие, заводил интрижки - не обременяя себя супружеством - его подружки беременели, он от них старался отделаться... не говоря уж о каких-то детях, зачем ему такая обуза.
В финале повести Калач разговаривает с другим ветераном, штурманом, и они об этом как раз рассуждают - что-то неладное в обществе, какая-то бацилла появилась - что все больше распространяются такие люди, как Санек. В лучшем случае бесполезный балласт, а зачастую и натуральные паразиты, живущие за чужой счет, и вредители. И они завершают тем, что - нет, рано нам еще уходить на покой, надо еще поработать... Я бы сказала, звучит адски актуально! звучало... даже в 60-е, а уж во времена перестройки и подавно.
"Альтернатива вершины Ключ". Повесть написана в 70-е. По виду вообще похоже на киносценарий... Но я даже не знаю, снимали там что-то или нет... Дело происходит где-то в горных районах. Здесь находится некий город, где живет и тренируется команда спортсменов-альпинистов, под командованием опытного капитана Володи Садыкова. Тут я напряглась, потому что вся эта альпинистская героика и романтика мне не очень близки... Но оказалось, что автор проявил себя человеком вменяемым и адекватным - в смысле, различающим жизнь и игры-развлечения. В общем, команда Садыкова готовится к очередному восхождению, они запланировали пойти на рекорд - пройти очень сложный маршрут, до сих пор считавшийся непроходимым. И тут к ним обращаются по производственным нуждам - там происходит строительство и возникла угроза обрушения скального массива, в результате чего могут произойти большие разрушения и даже жертвы. Это была чья-то ошибка в планировании, но сейчас надо просто что-то срочно делать - укреплять массив - сделать это могут только опытные альпинисты. Команда должна уже была выезжать в горы, но Садыков решает, что они успеют провести нужные работы и еще успеть на сезон. Работы проводят, затем команда отправляется на свой маршрут, и с большими трудностями преодолевает самый опасный участок. Сейчас уже всем понятно, что с маршрутом они справятся. И тут приходит сообщение, что произошло землетрясение, и массив все-таки не удержался и вот-вот рухнет. Нужно срочно возвращаться и все работы делать по-новой. Тут среди команды возникают разногласия - или прервать маршрут и вернуться или продолжать и идти на рекорд, потому что в другой раз повторить этот рывок они просто не смогут...
Вот! Все та же тема, развитие все того же конфликта. Что более важно - общественная польза, благо коллектива - или личные победы и достижения. Для остроты конфликта автор добавляет такие условия, что вообще-то происходящая техническая катастрофа ни в какой степени не относится к зоне ответственности героев, не они допустили ошибку в планировании, из-за которой сейчас возникла такая опасность, не они даже должны заниматься ее устранением, в смысле, это не входит в их обязанности по работе, это совсем другое производство, со своими работниками. К ним просто обратились, как к наиболее опытным в этом вопросе людям. То есть задано такое - вы лучше всех можете это сделать - значит, получается, вы должны это сделать. По крайней мере, Герой, Володя Садыков это все понимает именно так. И острота конфликта вышла на новый уровень. Если в первой повести Анти-Герой выступал, как человек случайный, посторонний, просто такая бацилла, попавшая по недосмотру в наш дружный коллектив, вовремя не увидели, не приняли мер - то здесь Анти-Героем оказывается человек не чужой, ближайший друг и товарищ, с которым прошел всю жизнь, доверял, как самому себе...
"Завтрак с видом на Эльбрус". Эта повесть, видимо, уже последняя... написана в 1983 году. И она ощущается уже как итоговая - осмысление прожитого, осознание того, с чем остался к этому этапу. Вся повесть пронизана глубокой горечью и печалью. Герой, журналист Павел, к своим сорока годам терпит полный крах - его бросила жена, развод - уже второй! Павел потерял цель и смысл жизни, ему невыносимо прежнее существование, он решает сделать паузу. Бросает работу, уезжает на Эльбрус, где устраивается в туристический лагерь инструктором по горным лыжам. Раньше он занимался альпинизмом, сейчас просто решил проработать во время туристического сезона. В закрепленной за ним группе оказывается молодая женщина Елена Владимировна, которая явно тоже переживает разрыв отношений, она сразу проявляет интерес к Павлу. Елена Владимировна - симпатичная женщина, умная, тонко чувствующая... но Павел не чувствует в себе никаких сил, чтобы завязывать новые отношения.
Тут продолжается все тот же конфликт, на этот раз уже в предельной стадии. Герою противостоит не кто-то из внешнего мира, не чужак, даже не друг - а он сам. Все происходит внутри - как дальше жить, сохранить свои принципы и идеалы, поступать по-человечески - или попытаться получить себе какую-то выгоду, тем более, что это так легко и для этого даже не нужно предпринимать никаких усилий, все само идет в руки... В финале Павел все-таки делает свой трудный выбор, что дает какую-то надежду на лучшее.
Ну, а так-то уже надежд не осталось. Как мы знаем. Всего через несколько лет страна перестанет существовать, и сейчас даже все эти конфликты - скорее всего - будут казаться странными и непонятными... Юрий Визбор умер в 1984 году. Так рано... Но, с другой стороны, судьба отнеслась к нему просто по-сказочному - он не дожил до этого краха, ему не пришлось делать выбор... Он так и остался светлым и чистым человеком...

@темы: Книги

---

Книжный столик

Ю.Визбор. Я сердце оставил в синих горах.

«Мы предвкушали завтрашний день. Судьба несла его, как торт на золотом блюде.»

«Жизнь дается всяким людям, даже заведомым мертвецам. Они, прожив на свете двадцать два года, пишут шариковой ручкой записку, начинающуюся со слова «дорогая» и бегут с веревкой к дверному косяку, выкрикивая на ходу общеизвестные положения о любви. И если даже это оказывается сентиментальным фарсом и если – смотрите! – наш герой жив, он сидит у телевизора и курит сигарету, он все равно мертв, ибо ему не дано узнать цену жизни. Истина, добытая великими страданиями, украшает человека, но не как орден, который сияет у всех на виду, а как прекрасная вершина, скрытая в глубине хребтов и доступная только тому, кто к ней придет…»

«Я лег на спасательные сани. Небо нагнулось надо мной, как медсестра.»

«Тучи уже так прижали полосу заката, что его можно было, как письмо, просунуть под дверь.»

«Вот я вижу труд людей, труд тяжелый, это я понимаю, потому что каждый метр на этой дороге может в любую минуту обрести название. И будут потом говорить: «Ну знаешь, после Зажигалки есть Васильевский поворот, где Васильев в позапрошлом году замерз…»

«Нагни голову и иди. Видишь, это ведь не так страшно. Рядом с тобой идут люди. Нагни голову и иди. Люди же нагнули головы и идут. Как будто планета ощетинилась иголками людей против этого ветра.»


«Так было всегда – сначала шел ты, потом шел взрыв, потом шел бульдозер. Шагай, тяни на своем плече дорогу…»

«На свете есть много неоконченных дел. И это прекрасно – продолжать чьи-т о усилия, тянуть лямку своего поколения, сознавая, что эта лямка начинается где-то в старой русской инженерии. Все мы бурлаки, и баржа, которую мы тянем, - наша индустрия. И все же, если тебе когда-нибудь представится возможность начать дело с нулевой отметки, с первого кола, иди туда, вбивай свой кол в жизнь, потому что каждый человек на свете должен иметь такое место, где он прошел первым…»

«… Черное чудовище телефона, набитое бессмысленными разговорами…»

«- А долго будут стрелять, вы не знаете?
- Стрелять будут всю войну.»

«- Но будем надеяться, что бог не бюрократ…»

«Скверный человек может быть очень хорошим ученым. Но хороший альпинист не имеет права не быть хорошим человеком.»

«… Будто ширма, отделяющая людей от богов, стоит цепь вершин: пик Москва, пик Бородино, пик 30-летия Советского государства…»

«Стали натягивать трос… Звенит тонкая сталь, как струна гигантской гитары длиной в двести пятьдесят метров.»

«… Фильм предполагал со стороны смотрящих его степень сотворчества… его дорожные знаки предполагалось читать на высоких скоростях мышления.»

«- Посмотрите, у меня затылок в порядке? В смысле красоты?»

«- Есть еще желающие? – спросил массовик.
- Есть, но только они не хотят, - ответили из темноты.»

«… Дрянные песни не искоренишь статьями и разговорами. Их можно искоренить только другими песнями – хорошими.»

«Я испытываю глубочайшее удовольствие, когда слышу или вижу, как поет человек. Песня – и не только твоя собственная, но и та, которую ты исполняешь, - наделена некоей тайной познания другой души.»

«Творчество является единственным сколом души человеческой…»

«Когда вы начинаете писать песню, у вас сложившаяся конструкция, вы знаете, к чему должны прийти, и вдруг появляется момент, который начинает вас тянуть в совершенно другую сторону, куда вы и не смотрели… Я думаю, нужно туда идти. Туда, где темно.»

«Искусство призвано удивлять человека, если выражаться языком для пешеходов, несложным. И через удивление достигать своих, других целей. Сказать человеку: «Будь героем! – это все равно что ничего не сказать. Но спеть песню, в которой был бы элемент удивления, того, что может человека зацепить необычно, - вот это и есть номер, которым стоит заниматься.»

«В одной из статей критик Юрий Карякин высказал замечательную мысль: Родиной для человека является не только та часть земли, на которой он родился и живет, но и Время, в котором он живет.»

«Для меня все семьи делятся на те, где смеются над разбитой чашкой, и на те, где ругаются из-за этого.»

«Странно, что бог наделил нас разумом и не дал защиты от него.»

«Не все, что торчит из воды – лебедь.»

---

С Пасхой всех, кто празднует!

---

Читательский дневник

И.С.Тургенев. Письма.
«Н.Н.Тургеневу, апрель 1831.
Середа, 1 апреля. Обманывал, был обманут, смеялся над обманутыми я в этот день. Утром, как я готовился, Николенька мне принес свернутую бумажку и сказал: «Вот письмо». Я развернул: ничего не было. Я пошел к г-ну Мейеру и сказал, что к нему пришел слуга г-на Владимирова; он вскочил, никого не было. Но всего лучше обманут был Сережа. Мы согласились с Никанором и написали старинным почерком: «Милостивый государь! Извещаю Вас о смерти Вашей любезной матушки. Как Николаю Николаевичу нет времени, то он приказал мне написать. Ваш и пр. Павел Москалев. Из Спасской домовой конторы». Намазали печать и отдали Сереже. Тут-то начались вздохи, слезы и бог знает что; наконец, его разуверили.
Четверг, 2 апреля. Мы еще до сих пор не получали писем от папаши, не оттого, что он не писал, но что почта до сих пор не приходила по причине скверной дороги. Теперь в Москве с большей части улиц подымается уж пыль, как проезжают. Река сошла, и пропасть человек сбирается смотреть на Каменном мосту, как огромные льдины почти в половину реки летят, лезут, вдруг бух об аркаду и разрушаются с треском в малые льдины, другая через нее, третья, четвертая… Можно сказать об них: из льдин порождаются льдины другие. Это стих моего сочинения.»

М.Атаманов. Защита периметра.
«- Принц, вас спрашивает ваш личный телохранитель Фобос, соединять? – поинтересовался хамелеон, и я дал согласие на соединение.
- Мой принссс, что дальше делать с ваша самка? Сперва Астра долго-долго отказываться вылупляйся из кокон, а теперь все время танцевать и не останавливайся!
Я попросил богомола повернуть камеру, чтобы я мог своими глазами увидеть происходящее. Астра действительно танцевала – самозабвенно, отрешенно, как будто в последний раз в своей жизни. Обнаженное тело красавицы сверкало и переливалось разноцветными искрами в лучах тусклых ламп корабля исееков, затем яркие всполохи постепенно затухали, стоило принцессе выйти из полосы света в тень. Зеленые волосы танцовщицы почему-то очень соответствовали атмосфере и казались единственно возможными для этого странного танца. Я обратил внимание, что толпы исееков всех трех рас образовали широкий круг и молча наблюдали за неожиданным представлением, не решаясь отвлечь девушку и прервать ее танец. Наконец, я попросил Фобоса подозвать излишне увлекшуюся Астру к экрану. Принцесса вздрогнула и со всех ног подбежала к монитору на стене большого зала.
- Кронпринц Георг! Ой, что у вашего высочества с лицом?! – девушка испуганно замерла, ее глаза расширились от ужаса.
- Неважно, - отмахнулся я. – Ты лучше объясни мне, что это за стриптиз ты устроила на крейсере Роя?
Астра смутилась и постаралась прикрыться руками. Потом обиженным тоном начала рассказывать свою версию случившегося.
- Я долго ждала ваше высочество, но затем уснула. А потом что-то громыхнуло, и свет погас. В темноте стало трудно дышать, но не успела я испугаться по этому поводу, как в спальню ворвался огромный исеек с фонарем на панцире, схватил меня, завернул в паутину и потащил куда-то. Я видела людей, звала на помощь, но мне никто не помог. Богомол притащил меня на свой корабль и начал своими острыми конечностями сдирать с меня кокон. Вокруг было много насекомых, я очень испугалась, что они меня сейчас сожрут. Но потом я вспомнила слова матери, что насекомые не едят женщин, и что самки у них танцуют брачные танцы, чтобы привлечь самцов. И я стала танцевать, чтобы они поняли наконец-то, что я – самка, и меня есть нельзя!»