«Н.А.Некрасову. начало декабря 1869.
Дорогой мой Николай Алексеевич, зачем Вы пугаете людей, любящих Вас! Как Вам умирать! С кем же тогда мне идти в литературе? Ведь мы с Вами только двое настоящие народные поэты, мы только двое знаем его, умеем любить его и сердцем чувствовать его нужды без кабинетного западничества и без детского славянофильства. Славянофилы наделали себе деревянных мужичков да и утешаются ими. С куклами можно делать всякие эксперименты, они есть не просят….
Вы пишете, что Вы хандрите, о чем бы Вам хандрить! Я понять не могу. Вот мне так можно хандрить, у меня большая семья, в театре мои пьесы нейдут и мне (просто сказать) грозит нищета. Вот Вы похлопочите за человека, любящего Вас по-братски, может быть у Вас от доброго дела хандра и пройдет.»
Олег Даль. Дневники, письма, воспоминания.
«Дневник Эйхенбаум. 10 марта 1983.
Смотрю в окно. Вижу только небо и пролетающих птиц. Это если смотреть лежа на диване. По небу плывут облака, и, как всегда, мне видятся лица – иногда лица близких, навсегда ушедших людей.
А в ленинградской квартире вид из окна был совсем другой: у самого дома стоял огромный тополь, и лица людей я видела на его коре. Но там лица не менялись, как на облаках. Там я видела какое-нибудь лицо очень четко и, когда приходила с работы и ложилась отдохнуть на диван, я сразу же находила это лицо. Я бы могла его нарисовать, если бы была художником. Я и сейчас его помню. А квартира наша когда цвел тополь, была вся в тополином пуху. Многих это раздражало, а мне нравилось…
Но зато птицы там были близки: на деревьях, на балконе, а здесь я вижу только летящих ворон и голубей. Воробьи и синицы там были рядом. Особенно воробьи. Веселые, неугомонные, хорошенькие.
Я вспомнила сейчас, как кормила в Монине синиц 3 марта 1981 года, а Олег уже умер. Он умер утром, а мы узнали о его смерти около 4-х часов дня.»