Привидение кошки, живущее в библиотеке
М.Пришвин. Дневники.
«Хорошо политику действовать, разбивая людей на классы и внутри классов, ставя расчет свой на среднего человека. Хорошо математику строить, пользуясь даже бесконечностью, как знаком. Но я, художник, не только бесконечность, а даже таракана в своем изображении не могу обойти и в тараканьем существе должен открыть тараканью личность».
«Бабочка чем хороша и особенно прекрасно и свята, что, летая с цветка на цветок, собирая пыльцу, оплодотворяя растения, работая, как все, совершенно молчит, а пчела, работая, жужжит. Если бабочка «святая», то пчела, по-моему, просто труженица, и я не назову ее святой до тех пор, пока не узнаю в точности, о чем же именно она жужжит».
«Сильно талантливый человек и не может быть очень умным, потому что при уме должна быть злость и холод, а талант греет, и ум на таланте как бы на теплой лежанке».
«Главная мудрость нажитая выражается тем, что человек, имея какой-нибудь загад, не торопится с его выполнением, а выжидает, поручая в этот промежуток нечувствительно для себя «задаром» работать тем же самым естественным силам, которые выращивают, например, посеянную рожь».
«Узнавая человека, смотрю на вещи, им создаваемые, и по ним сужу о человеке, а то ведь если в самого человека смотреть, то ничего о нем нельзя сказать: хороший сам по себе плох на деле, плохой прекрасно делает. Так вот, есть вещи, которые как будто больше, чем сам человек, и по этим необыкновенным вещам я догадываюсь и о самом человеке».
читать дальше
«…Никогда деревья не бывают так расположены к человеку, как в такой вечер, почти человеческие слова высвистывают певчие дрозды – нет у них своего сознания, но они рады и отвечают сознанию, если появляется со стороны».
«…Страна эта существует и только мы не умеем, не хотим даже сделать личное усилие для ее достижения (нужно по крайней мере ноги отрезать человеку, чтобы он начал чувствовать бесконечную цельность жизни)».
«Не только лес рубить надо, если он поспел и если правильно рубить, а если время вышло, оправдалась жизнь, то и самому умереть ничего…»
«После всех трудностей нам, конечно, чудесный бор был как рай, но в то же время мы были и смущены: зачем было так далеко ходить, если такой же рай есть под Москвой. Так вот мы живем и не знаем и не хотим понять, что живем в раю…
Тут вся тема: нет на свете более мрачной силы, чем та, от которой люди страшно угнетены и несчастны, - это сила привычки. Привычка лишает выбора. Привычка – это паутина: ее выпускаем мы из себя, ею опутываемся и ничего не видим, даже рядом с собой, из своего кокона».
«Архангельск. Чем-то похоже немного и на Владивосток: каким-то образом море дает знать о себе: что-то большое живет здесь близко, огромное… С морем еще нельзя так распорядиться, как с лесом, и на море человека нельзя так унизить, как в лесу и на пашне. И вот это именно, - что нельзя так унизиться при свидетеле, - море и накладывает отпечаток на приморские города: в крайнем случае тут как будто всегда есть выход: взять да и уехать в море, омывающее все страны, все берега, соединяющее все земли, все народности».
«Не вдали, а возле тебя самого, под самыми твоими руками вся жизнь, и только что ты слеп, не можешь на это, как на солнце, смотреть, отводишь глаза свои на далекое прекрасное. И ты уходишь туда только затем, чтобы понять оттуда силу, красоту и добро окружающей тебя близкой жизни!»
«Путешествие ценно не так тем, что оно обогащает человека новым знанием, как тем, что оно открывает глаза на близкое. И есть путешествие в такую отдаленную страну, возвращаясь откуда, люди могут понимать любовь к ближнему и даже к врагу, - только надо очень далеко уехать: я там не бывал».
«Самая опасная охота на диких зверей является лишь забавой детей старого возраста. Единственно опасным для всех зверем, на которого нет охоты и выходят на которого лишь поневоле, - это зверь, обитающий в человеке. Множество людей, сами того не зная, живут только страхом этого зверя, ненависти к нему, презрения, но еще большее множество при каждом удобном случае сами обращаются в такого же зверя. Конечно, есть и настоящие люди, охотники на этого зверя: ими жизнь продолжается. Но нерадостная это охота… что-то вроде охоты на смерть».
«Время подошло к практике и действию. Мы ждали пророков, а пришли экономисты».
«Мелькнет иногда, не в том ли дело, не в том ли смысл вещи и цель автора, чтобы представить нам в жизни две правды, большую и коротенькую; причем в Германии между правдами существует некоторая гармония: благодаря этому малая правда роскошно и прочно устраивает повседневную жизнь людей; а в Петербурге обе правды враждебно распадаются, и человек становится двойным: на службе один, дома другой».
«У писателя в его книгах должно быть как у самого хорошего хозяина: все вещи собрал любимые, знакомые и нужные».
«Жизнь писателя тем страшна, что те два-три часа и то не каждый день – ведь только каких-нибудь два часа творчества! Остальные часы, 22 часа в сутки, пустые часы эти существуют лишь для подготовки тех двух настоящих часов жизни; у людей нормальных жизнь должна оставаться цельною во все 24 часа».
«Мы ведь все в любви своей от невесты в приданое получаем звезды и месяц, и песенки, но куда-то они деваются после брака. Наверно, мы тратим их, а надо это сохранить, все это большое небесное и земное хозяйство, получаемое нами в браке от женщины».
«За поэзию нельзя давать ордена и чины. Разрешение быть самим собой, – вот все, что может поэт искать у граждан для себя, и на всяком месте оставаться поэтом – вот его долг и гражданственность».
«Некоторые думают, что двадцать поколений немцев работали, чтобы создать Гете, надо бы сказать, что работали они между прочим, сами того не зная, вернее, просто жили, а Гете сам собой заводился, как заводятся птицы в чистых кустах».
«Лес великий, наши сосны перед чинарами, как спички, но какой это лес, если можно забраться повыше и просмотреть его сверху насквозь. У нас на севере это и есть самое главное в лесе, что он выше нас…»
«Откуда только это взялось, что осел глуп? Мало ли людей, нагруженных тяжестью, идут по жизни тоже молча медленным шагом. Неужели это тоже ослы? Нет! Это не ослы, а мудрецы идут, они понимают, чувствуют жизнь в ее достоинстве так глубоко, что если оставить всю суету, тщеславие, хлесткость и только ровным ритмическим шагом идти под тяжестью, то все-таки и тут не конец, и тут можно привыкнуть нести и жить хорошо про себя… Да разве вся тяжесть условностей так называемой культурной жизни не для таких создана, чтобы внутри ее мог человек жить про себя? И так можно по-ослиному на любую гору всякому подняться».
«Мой враг в творчестве – это прежде всего мое собственное желание повторять себя самого без всяких новых усилий».
«Можно сказать, что всякое настоящее творчество есть замаскированная встреча одного любящего человека с другим, и часто на таких больших отрезках времени, что без книги, картины, звука эти люди в пределах земли никак не могли бы встретиться».
«Архивом своим заниматься надо, потому что это именно долг мой, живущего человека, в отношении себя, как покойника (да, действительно, заниматься своим архивом – это значит создавать свои похороны)»,
«Искусство не может быть безлично: его создает только личность».
«Нет, нельзя мне понять жизни воды по человеку внутри себя. Но зато, глядя на воду и забыв о себе, я могу легко понять действия человеческие в истории».
«Есть люди, которых оценить можно только во время какого-нибудь дела, захватывающего их целиком. В этот момент они все на свете понимают, и, если бы можно было их спрашивать,, записывать их ответы, мы бы давно узнали такие вещи, что такое правда и многое, о чем сейчас и не догадываемся. Но безумно спрашивать в интересах человеческого сознания в то время, когда идет борьба за самую жизнь. Оттого и кажется, что нет правды на свете. В бессловесном молчании переменяют люди эти нашу жизнь. Другой человек, напротив, при всем своем мучительном желании не может с головой уйти в дело, и скопленная энергия ищет себе какого-то иного выход. Вот я такой человек и хочу оправдать и теперь жизнь свою рассказом о своем друге, который, по-моему, должен бы все знать, но не может ничего сказать о себе».
«Гриб растет ведь только до того времени, пока его не найдут: после этого он делается предметом потребления. Так точно и писатель растет».
«Самое трудное в деле писателя не писание: писание – это самое легкое. А трудно переживать то время, когда не пишется. В то время, как люди занимаются игрой, писатель прячется. Книги, выпущенные автором, всегда есть обман уже по одному тому, что содержат лучшее его жизни и не раскрывают, какою ценой далось это лучшее. Автор отдает обществу свои сливки, а сам простоквашей питается».
«Нельзя целью поставить себе счастье: невозможно на земле личное счастье как цель. Счастье дается совсем даром тому, кто ставит какую-нибудь другую цель и достигает ее после большого труда».
«Всем научились пользоваться люди, только не научились пользоваться свободой, если она просто придет. Может быть, бороться с нуждой и крайней необходимостью легче гораздо, чем со свободой. В нужде люди закаляются и живут с мечтой о свободе – и на этом пути являются праздники: чуть-чуть полегче и праздник. От праздника к празднику с мечтой о свободе и до смерти. Но вот приходит свобода, и люди не знают, что с ней делать, люди дуреют, имеют возможность летать, а сами мечтают о натуральном хозяйстве».
«Художник есть такой человек, который сохранил в душе своей себя, как ребенка, и может по-своему смотреть на мир тем первым младенческим взглядом и потом пропускать свой материал через всю сложность взрослого, мыслящего человека».
«К пониманию простейших вещей философ доходит сложным путем, и, поэтому его положение среди простого народа всегда опасно, еще бы: человек мучительно думает и доказывает то, что все знают».
«Вот эта же самая, точно такая, цвела черемуха, когда любовь я мог понимать, только по роману Ивана-Царевича с Марьей Моревной. И теперь, когда у меня уже внуки, раз в год, когда зацветает черемуха, понюхав ее, на одно мгновение я вдыхаю в себя ту любовь. И так не одна черемуха, а всякий запах является как бы термосом нашей души и до старости дает возможность помнить свое детство не головой, а всем существом».
«Конечно, и во мне всякий есть человек, но я выбираю из всего себя лучшее, делаю из него человека возможного и называю это – реализм, а не то реализм, как некоторые думают, чтобы вывертывать из себя без разбору и находить в окружающем мире людей ему подтверждение».
«Нет, никогда в лесу не бывает пусто, и если кажется пусто – это ты сам виноват».
«В мире нет ничего чужого, мы так устроены, что видим только свое: только одно свое раскрытое «я».
«Думаю о «по ту сторону добра и зла» - там, где человек не оскорблен, не обижен. Там находятся родники поэзии. Проходя оттуда к нам через почву добра и зла, поэзия часто принимает вкус добра, и потому поэта часто считают добрым человеком. Поэзия начинается не от добра. По ту сторону добра и зла хранятся запасы мировой красоты, лучи которой проходят через облака добра и зла…»
«Природа поступает со своими черновиками разумней, чем мы, писатели: мы их рвем и показываем личико. Природа все свои черновики хранит в живом виде, и благодаря этому я могу, занимаясь с усердием, рассмотреть, как соединилось лицо человека, и все детали лица…Увлекательное это занятие – проследить все фазы создания какой-нибудь вещи, записать все и оставить все это жить, как в природе. Со временем явится такой удивительный поэт, он все лоскутки мои соберет, и будут они жить – целый мир рядом с героем его…»
«Конечно, в писании тоже есть свои законы и первый закон, чтобы написанное было интересно для чтения. Задача моя чрезвычайно трудная и две опасности, как Сцилла и Харибда, ужасные: одна опасность, что повесть напишется хорошо, а план ее окажется неинтересным, и никто это читать не будет; другая опасность, напротив, интересно будет… но самую повесть не напишу».
«Смерти, конечно, все живое боится и бежит от нее. Но когда надо постоять за такое, что больше себя, - есть это! – человек, охваченный смертью, говорит: помирать собираешься – рожь сей! И сеет ее для тех, кто будет после него, и так подает руку другим, и по мостику своего жизнетворчества, как по кладочке, над смертью потом переходит в жизнь будущего».
«Мы с чрезвычайной скоростью куда-то мчимся, я это замечаю по вехам прошлого, возьмешь что-нибудь, например, Толстого, и ужасаешься, как далеко эта веха от нас…»
«Как судить небывалое? Нет ни аршина, ни метра у людей для меры небывалого. Тогда все это событие персонифицируется и является единственный, богоподобный герой-победитель, и о нем говорят, что победителей не судят. И только когда уже все кончится, и все прошлое встанет как одно лицо и не из чего будет возникать небывалому, тогда настанет тот Страшный суд, на котором будут судить всех победителей.
Победители создают небывалое? Или время переходит в небывалое и с ним появляются люди-победители?»
«Перечитал речь Тургенева при открытии памятника Пушкину… что «простой народ» ни в какой стране не читает своих гениев. Теперь в этом вся закавыка. Мы не знаем, кому мы книгу даем и что из этого выйдет. Не в писателе дело теперь, - довольно написано! – а в читателе».
«Перед тем как хорошо написать, рушатся леса трудных придумок, и открывается совершенно простой путь, и все делается на этом пути так легко, что кажется, будто вовсе напрасно перед этим трудился».
«Вся вера в «прогресс» основана, конечно, на том, что когда человек находится в недоумении и пусть лично, то ему надо схватиться за что-то вне себя, и вот эта иллюзия о мире внеличном, движущемся к лучшему, и есть «прогресс». На самом деле мир всегда одинаков, и стоит, отвернувшись от нас. Есть, однако, у человека возможность иногда заглянуть миру в лицо: и вот это и есть все наше счастье, заглянуть миру в лицо».
«По правде сказать «я» можно лишь на родном языке…»
«Собирал сборник для юношества из своих старых рассказов… Я хотел весь сборник назвать по рассказу «Марья Моревна». После стал думать, не лучше ли назвать по рассказу «Черный Араб». Углубился в размышление: чего больше не хватает нашему романтизму: Прекрасной Дамы или же рыцаря? И нет, пришлось отказаться от Марьи Моревны: женщин хороших у нас еще довольно, а рыцарей очень уже мало. Нет! Пусть сборник, посвященный рыцарю, и называется мужским именем, «Черный Араб».
«Есть множество сил, еще не открытых, но которыми мы бессознательно пользуемся. Так вот есть сила излучения добра, когда самому хорошо, когда сам человек счастлив».
«Подлинная жизнь – это жизнь каждого человека в связи с его близкими: в одиночку человек – это преступник, или в сторону интеллекта, или же в сторону банального инстинкта. Мой человек – это самое то, что наша интеллигенция называла презрительно «обывателем». На деле же это именно «сам-человек». А что индивидуальность? Каждый «сам-человек» содержит свою собственную индивидуальность, и надо обладать родственным вниманием, чтобы уметь отличать в каждом свойственную ему индивидуальность».
«Весною, как бы ни было плохо в природе, какой бы ни был тусклый день – все равно весь день так не простоит и переменится к хорошему: тебе тут делать нечего, садись в седло, сложи поводья и знай, что приедешь к хорошему. Осенью другое дело, тут все зависит от тебя самого, как ты в себе».
«Одна трудность – переносить пустыню, другая – оставаться самим собой при встрече с другим человеком».
«Тем самым, что я существую в родной стране как художник-писатель, признаваемый за талант и врагами, я защищаю страну в тысячу раз больше, если бы стал плохо… писать прямо об обороне страны. Будем ли мы жить, если нас займут немцы, ни один политик сейчас не может сказать, решение скрывается в вере, и если я пишу и у меня есть читатели, то, значит, я еще верую, что наша страна будет свободной. И потому не надо раздумывать много, а побольше и получше писать».
«Между личностью и обществом есть люфт, когда и личность может наделать беду обществу, и общество может погубить личность: и тут вся игра, стоящая целой жизни».
«Я думаю, что волшебный лес существует сам по себе и как бы прорастает в душе человека, как бы рождается, от чего является мысль, и эта новорожденная мысль находит себе соответствие в обыкновенном лесе: возрожденная идея как бы узнает себя. Так что душа наша как бы вечно бродит по местам своей родины, вспоминает и узнает их…»
«Смотришь на цветущий луг, - это одно, и смотришь дома на единственный цветочек, взятый с того же луга, - это совсем другое. То же самое лес и маленькое деревце, пересаженное в огород. Миры одинаково прекрасные, но разные, и есть люди, которые любят плавать по морям, и есть любители налитого аквариума».
«Самое нехорошее в литературе, что писатель откуда-то берет себе право смотреть на жизнь как на свои материалы и пользоваться ими, то есть он делает то же самое, что и охотник за шкурками бобров: сдирает шкурку, а самое животное бросает».
«Хорошо политику действовать, разбивая людей на классы и внутри классов, ставя расчет свой на среднего человека. Хорошо математику строить, пользуясь даже бесконечностью, как знаком. Но я, художник, не только бесконечность, а даже таракана в своем изображении не могу обойти и в тараканьем существе должен открыть тараканью личность».
«Бабочка чем хороша и особенно прекрасно и свята, что, летая с цветка на цветок, собирая пыльцу, оплодотворяя растения, работая, как все, совершенно молчит, а пчела, работая, жужжит. Если бабочка «святая», то пчела, по-моему, просто труженица, и я не назову ее святой до тех пор, пока не узнаю в точности, о чем же именно она жужжит».
«Сильно талантливый человек и не может быть очень умным, потому что при уме должна быть злость и холод, а талант греет, и ум на таланте как бы на теплой лежанке».
«Главная мудрость нажитая выражается тем, что человек, имея какой-нибудь загад, не торопится с его выполнением, а выжидает, поручая в этот промежуток нечувствительно для себя «задаром» работать тем же самым естественным силам, которые выращивают, например, посеянную рожь».
«Узнавая человека, смотрю на вещи, им создаваемые, и по ним сужу о человеке, а то ведь если в самого человека смотреть, то ничего о нем нельзя сказать: хороший сам по себе плох на деле, плохой прекрасно делает. Так вот, есть вещи, которые как будто больше, чем сам человек, и по этим необыкновенным вещам я догадываюсь и о самом человеке».
читать дальше
«…Никогда деревья не бывают так расположены к человеку, как в такой вечер, почти человеческие слова высвистывают певчие дрозды – нет у них своего сознания, но они рады и отвечают сознанию, если появляется со стороны».
«…Страна эта существует и только мы не умеем, не хотим даже сделать личное усилие для ее достижения (нужно по крайней мере ноги отрезать человеку, чтобы он начал чувствовать бесконечную цельность жизни)».
«Не только лес рубить надо, если он поспел и если правильно рубить, а если время вышло, оправдалась жизнь, то и самому умереть ничего…»
«После всех трудностей нам, конечно, чудесный бор был как рай, но в то же время мы были и смущены: зачем было так далеко ходить, если такой же рай есть под Москвой. Так вот мы живем и не знаем и не хотим понять, что живем в раю…
Тут вся тема: нет на свете более мрачной силы, чем та, от которой люди страшно угнетены и несчастны, - это сила привычки. Привычка лишает выбора. Привычка – это паутина: ее выпускаем мы из себя, ею опутываемся и ничего не видим, даже рядом с собой, из своего кокона».
«Архангельск. Чем-то похоже немного и на Владивосток: каким-то образом море дает знать о себе: что-то большое живет здесь близко, огромное… С морем еще нельзя так распорядиться, как с лесом, и на море человека нельзя так унизить, как в лесу и на пашне. И вот это именно, - что нельзя так унизиться при свидетеле, - море и накладывает отпечаток на приморские города: в крайнем случае тут как будто всегда есть выход: взять да и уехать в море, омывающее все страны, все берега, соединяющее все земли, все народности».
«Не вдали, а возле тебя самого, под самыми твоими руками вся жизнь, и только что ты слеп, не можешь на это, как на солнце, смотреть, отводишь глаза свои на далекое прекрасное. И ты уходишь туда только затем, чтобы понять оттуда силу, красоту и добро окружающей тебя близкой жизни!»
«Путешествие ценно не так тем, что оно обогащает человека новым знанием, как тем, что оно открывает глаза на близкое. И есть путешествие в такую отдаленную страну, возвращаясь откуда, люди могут понимать любовь к ближнему и даже к врагу, - только надо очень далеко уехать: я там не бывал».
«Самая опасная охота на диких зверей является лишь забавой детей старого возраста. Единственно опасным для всех зверем, на которого нет охоты и выходят на которого лишь поневоле, - это зверь, обитающий в человеке. Множество людей, сами того не зная, живут только страхом этого зверя, ненависти к нему, презрения, но еще большее множество при каждом удобном случае сами обращаются в такого же зверя. Конечно, есть и настоящие люди, охотники на этого зверя: ими жизнь продолжается. Но нерадостная это охота… что-то вроде охоты на смерть».
«Время подошло к практике и действию. Мы ждали пророков, а пришли экономисты».
«Мелькнет иногда, не в том ли дело, не в том ли смысл вещи и цель автора, чтобы представить нам в жизни две правды, большую и коротенькую; причем в Германии между правдами существует некоторая гармония: благодаря этому малая правда роскошно и прочно устраивает повседневную жизнь людей; а в Петербурге обе правды враждебно распадаются, и человек становится двойным: на службе один, дома другой».
«У писателя в его книгах должно быть как у самого хорошего хозяина: все вещи собрал любимые, знакомые и нужные».
«Жизнь писателя тем страшна, что те два-три часа и то не каждый день – ведь только каких-нибудь два часа творчества! Остальные часы, 22 часа в сутки, пустые часы эти существуют лишь для подготовки тех двух настоящих часов жизни; у людей нормальных жизнь должна оставаться цельною во все 24 часа».
«Мы ведь все в любви своей от невесты в приданое получаем звезды и месяц, и песенки, но куда-то они деваются после брака. Наверно, мы тратим их, а надо это сохранить, все это большое небесное и земное хозяйство, получаемое нами в браке от женщины».
«За поэзию нельзя давать ордена и чины. Разрешение быть самим собой, – вот все, что может поэт искать у граждан для себя, и на всяком месте оставаться поэтом – вот его долг и гражданственность».
«Некоторые думают, что двадцать поколений немцев работали, чтобы создать Гете, надо бы сказать, что работали они между прочим, сами того не зная, вернее, просто жили, а Гете сам собой заводился, как заводятся птицы в чистых кустах».
«Лес великий, наши сосны перед чинарами, как спички, но какой это лес, если можно забраться повыше и просмотреть его сверху насквозь. У нас на севере это и есть самое главное в лесе, что он выше нас…»
«Откуда только это взялось, что осел глуп? Мало ли людей, нагруженных тяжестью, идут по жизни тоже молча медленным шагом. Неужели это тоже ослы? Нет! Это не ослы, а мудрецы идут, они понимают, чувствуют жизнь в ее достоинстве так глубоко, что если оставить всю суету, тщеславие, хлесткость и только ровным ритмическим шагом идти под тяжестью, то все-таки и тут не конец, и тут можно привыкнуть нести и жить хорошо про себя… Да разве вся тяжесть условностей так называемой культурной жизни не для таких создана, чтобы внутри ее мог человек жить про себя? И так можно по-ослиному на любую гору всякому подняться».
«Мой враг в творчестве – это прежде всего мое собственное желание повторять себя самого без всяких новых усилий».
«Можно сказать, что всякое настоящее творчество есть замаскированная встреча одного любящего человека с другим, и часто на таких больших отрезках времени, что без книги, картины, звука эти люди в пределах земли никак не могли бы встретиться».
«Архивом своим заниматься надо, потому что это именно долг мой, живущего человека, в отношении себя, как покойника (да, действительно, заниматься своим архивом – это значит создавать свои похороны)»,
«Искусство не может быть безлично: его создает только личность».
«Нет, нельзя мне понять жизни воды по человеку внутри себя. Но зато, глядя на воду и забыв о себе, я могу легко понять действия человеческие в истории».
«Есть люди, которых оценить можно только во время какого-нибудь дела, захватывающего их целиком. В этот момент они все на свете понимают, и, если бы можно было их спрашивать,, записывать их ответы, мы бы давно узнали такие вещи, что такое правда и многое, о чем сейчас и не догадываемся. Но безумно спрашивать в интересах человеческого сознания в то время, когда идет борьба за самую жизнь. Оттого и кажется, что нет правды на свете. В бессловесном молчании переменяют люди эти нашу жизнь. Другой человек, напротив, при всем своем мучительном желании не может с головой уйти в дело, и скопленная энергия ищет себе какого-то иного выход. Вот я такой человек и хочу оправдать и теперь жизнь свою рассказом о своем друге, который, по-моему, должен бы все знать, но не может ничего сказать о себе».
«Гриб растет ведь только до того времени, пока его не найдут: после этого он делается предметом потребления. Так точно и писатель растет».
«Самое трудное в деле писателя не писание: писание – это самое легкое. А трудно переживать то время, когда не пишется. В то время, как люди занимаются игрой, писатель прячется. Книги, выпущенные автором, всегда есть обман уже по одному тому, что содержат лучшее его жизни и не раскрывают, какою ценой далось это лучшее. Автор отдает обществу свои сливки, а сам простоквашей питается».
«Нельзя целью поставить себе счастье: невозможно на земле личное счастье как цель. Счастье дается совсем даром тому, кто ставит какую-нибудь другую цель и достигает ее после большого труда».
«Всем научились пользоваться люди, только не научились пользоваться свободой, если она просто придет. Может быть, бороться с нуждой и крайней необходимостью легче гораздо, чем со свободой. В нужде люди закаляются и живут с мечтой о свободе – и на этом пути являются праздники: чуть-чуть полегче и праздник. От праздника к празднику с мечтой о свободе и до смерти. Но вот приходит свобода, и люди не знают, что с ней делать, люди дуреют, имеют возможность летать, а сами мечтают о натуральном хозяйстве».
«Художник есть такой человек, который сохранил в душе своей себя, как ребенка, и может по-своему смотреть на мир тем первым младенческим взглядом и потом пропускать свой материал через всю сложность взрослого, мыслящего человека».
«К пониманию простейших вещей философ доходит сложным путем, и, поэтому его положение среди простого народа всегда опасно, еще бы: человек мучительно думает и доказывает то, что все знают».
«Вот эта же самая, точно такая, цвела черемуха, когда любовь я мог понимать, только по роману Ивана-Царевича с Марьей Моревной. И теперь, когда у меня уже внуки, раз в год, когда зацветает черемуха, понюхав ее, на одно мгновение я вдыхаю в себя ту любовь. И так не одна черемуха, а всякий запах является как бы термосом нашей души и до старости дает возможность помнить свое детство не головой, а всем существом».
«Конечно, и во мне всякий есть человек, но я выбираю из всего себя лучшее, делаю из него человека возможного и называю это – реализм, а не то реализм, как некоторые думают, чтобы вывертывать из себя без разбору и находить в окружающем мире людей ему подтверждение».
«Нет, никогда в лесу не бывает пусто, и если кажется пусто – это ты сам виноват».
«В мире нет ничего чужого, мы так устроены, что видим только свое: только одно свое раскрытое «я».
«Думаю о «по ту сторону добра и зла» - там, где человек не оскорблен, не обижен. Там находятся родники поэзии. Проходя оттуда к нам через почву добра и зла, поэзия часто принимает вкус добра, и потому поэта часто считают добрым человеком. Поэзия начинается не от добра. По ту сторону добра и зла хранятся запасы мировой красоты, лучи которой проходят через облака добра и зла…»
«Природа поступает со своими черновиками разумней, чем мы, писатели: мы их рвем и показываем личико. Природа все свои черновики хранит в живом виде, и благодаря этому я могу, занимаясь с усердием, рассмотреть, как соединилось лицо человека, и все детали лица…Увлекательное это занятие – проследить все фазы создания какой-нибудь вещи, записать все и оставить все это жить, как в природе. Со временем явится такой удивительный поэт, он все лоскутки мои соберет, и будут они жить – целый мир рядом с героем его…»
«Конечно, в писании тоже есть свои законы и первый закон, чтобы написанное было интересно для чтения. Задача моя чрезвычайно трудная и две опасности, как Сцилла и Харибда, ужасные: одна опасность, что повесть напишется хорошо, а план ее окажется неинтересным, и никто это читать не будет; другая опасность, напротив, интересно будет… но самую повесть не напишу».
«Смерти, конечно, все живое боится и бежит от нее. Но когда надо постоять за такое, что больше себя, - есть это! – человек, охваченный смертью, говорит: помирать собираешься – рожь сей! И сеет ее для тех, кто будет после него, и так подает руку другим, и по мостику своего жизнетворчества, как по кладочке, над смертью потом переходит в жизнь будущего».
«Мы с чрезвычайной скоростью куда-то мчимся, я это замечаю по вехам прошлого, возьмешь что-нибудь, например, Толстого, и ужасаешься, как далеко эта веха от нас…»
«Как судить небывалое? Нет ни аршина, ни метра у людей для меры небывалого. Тогда все это событие персонифицируется и является единственный, богоподобный герой-победитель, и о нем говорят, что победителей не судят. И только когда уже все кончится, и все прошлое встанет как одно лицо и не из чего будет возникать небывалому, тогда настанет тот Страшный суд, на котором будут судить всех победителей.
Победители создают небывалое? Или время переходит в небывалое и с ним появляются люди-победители?»
«Перечитал речь Тургенева при открытии памятника Пушкину… что «простой народ» ни в какой стране не читает своих гениев. Теперь в этом вся закавыка. Мы не знаем, кому мы книгу даем и что из этого выйдет. Не в писателе дело теперь, - довольно написано! – а в читателе».
«Перед тем как хорошо написать, рушатся леса трудных придумок, и открывается совершенно простой путь, и все делается на этом пути так легко, что кажется, будто вовсе напрасно перед этим трудился».
«Вся вера в «прогресс» основана, конечно, на том, что когда человек находится в недоумении и пусть лично, то ему надо схватиться за что-то вне себя, и вот эта иллюзия о мире внеличном, движущемся к лучшему, и есть «прогресс». На самом деле мир всегда одинаков, и стоит, отвернувшись от нас. Есть, однако, у человека возможность иногда заглянуть миру в лицо: и вот это и есть все наше счастье, заглянуть миру в лицо».
«По правде сказать «я» можно лишь на родном языке…»
«Собирал сборник для юношества из своих старых рассказов… Я хотел весь сборник назвать по рассказу «Марья Моревна». После стал думать, не лучше ли назвать по рассказу «Черный Араб». Углубился в размышление: чего больше не хватает нашему романтизму: Прекрасной Дамы или же рыцаря? И нет, пришлось отказаться от Марьи Моревны: женщин хороших у нас еще довольно, а рыцарей очень уже мало. Нет! Пусть сборник, посвященный рыцарю, и называется мужским именем, «Черный Араб».
«Есть множество сил, еще не открытых, но которыми мы бессознательно пользуемся. Так вот есть сила излучения добра, когда самому хорошо, когда сам человек счастлив».
«Подлинная жизнь – это жизнь каждого человека в связи с его близкими: в одиночку человек – это преступник, или в сторону интеллекта, или же в сторону банального инстинкта. Мой человек – это самое то, что наша интеллигенция называла презрительно «обывателем». На деле же это именно «сам-человек». А что индивидуальность? Каждый «сам-человек» содержит свою собственную индивидуальность, и надо обладать родственным вниманием, чтобы уметь отличать в каждом свойственную ему индивидуальность».
«Весною, как бы ни было плохо в природе, какой бы ни был тусклый день – все равно весь день так не простоит и переменится к хорошему: тебе тут делать нечего, садись в седло, сложи поводья и знай, что приедешь к хорошему. Осенью другое дело, тут все зависит от тебя самого, как ты в себе».
«Одна трудность – переносить пустыню, другая – оставаться самим собой при встрече с другим человеком».
«Тем самым, что я существую в родной стране как художник-писатель, признаваемый за талант и врагами, я защищаю страну в тысячу раз больше, если бы стал плохо… писать прямо об обороне страны. Будем ли мы жить, если нас займут немцы, ни один политик сейчас не может сказать, решение скрывается в вере, и если я пишу и у меня есть читатели, то, значит, я еще верую, что наша страна будет свободной. И потому не надо раздумывать много, а побольше и получше писать».
«Между личностью и обществом есть люфт, когда и личность может наделать беду обществу, и общество может погубить личность: и тут вся игра, стоящая целой жизни».
«Я думаю, что волшебный лес существует сам по себе и как бы прорастает в душе человека, как бы рождается, от чего является мысль, и эта новорожденная мысль находит себе соответствие в обыкновенном лесе: возрожденная идея как бы узнает себя. Так что душа наша как бы вечно бродит по местам своей родины, вспоминает и узнает их…»
«Смотришь на цветущий луг, - это одно, и смотришь дома на единственный цветочек, взятый с того же луга, - это совсем другое. То же самое лес и маленькое деревце, пересаженное в огород. Миры одинаково прекрасные, но разные, и есть люди, которые любят плавать по морям, и есть любители налитого аквариума».
«Самое нехорошее в литературе, что писатель откуда-то берет себе право смотреть на жизнь как на свои материалы и пользоваться ими, то есть он делает то же самое, что и охотник за шкурками бобров: сдирает шкурку, а самое животное бросает».
20 июля... Армада наконец вывесила планы на август.
Правда что ли?
Да, собственно, чему и удивляться - ГГ постепенно взрослеет, матереет... И вот хотя автор и попробовал новый для себя формат, и начал с подростка, но постепенно все равно его носит все к тому же - излюбленному типу героя. Такой себе волк-одиночка, бывалый-битый-стриженый и все такое. И юный Петя Линь как-то потихоньку начинает походить на Льда. 
Да и почему бы Льду в юности не быть таким же вот Петей... 
И вот - сколько я терпеливо дожидалась этой книжки... сначала пока она выйдет из вечного предзаказа... потом, чтобы вошла в какую-нибудь акцию... А сейчас мне так стало невыносимо - зная, что вторая часть вот она, лежит... черт с ней, пошла ее так покупать, без акций. 
Первая книжка была чистым ужасом... вторая сразу ошеломила мозговыжигающим началом, но потом вроде бы повели речь о магической академии... вроде бы пободрее стало... Но это мне только показалось.
Автор пишет шопопало, громоздит нелепость на нелепость, маразм на маразм... При этом автор смело взялась за тему времени - ну надо же. Я еще могу понять, когда за это берутся авторы британских сериалов - это их любимая тема, но и то их иногда заносит и не удается вывернуть на крутых поворотах. Боже мой, думаю, что же будет с такой психоделикой делать автор Е.Богданова, которая не в состоянии написать сюжет в духе "мама мыла раму" без того, чтобы у читателя дым пошел из ушей... 
Вот уже пол-июля прошло, а на сайте все замерло намертво, планы на август не вывешивают... 
Но тут книжку взяла в библиотеке, так что по-любому дочитаешь. 
Может, дело в объеме? По уму бы это все хорошо смотрелось в масштабной эпопее, томов на несколько... Чтобы все подробно прописать и углубить, все нюансы, детали антуража, характеры персонажей... А так все втиснуто в один небольшой томик стандартного формата - страниц на 300. Из-за этого все как-то скомкано, резко, дергано.