Читательский дневник

Поэзия испанского Возрождения.
Лопе де Вега.

Этот мир, должно быть, стеклянный,
Он надтреснут, и в час урочный
На осколки он разлетится,
Потому что стекло непрочно.

Нам порой говорит рассудок,
Что и мы уцелеем едва ли:
Картой меньше – и мы внакладе,
Картой больше – опять проиграли!

Говорят, что правда на небо
Вознеслась из нашей юдоли, -
Постарались люди на совесть,
Чтоб она не вернулась боле.

Л.Сидоров. Северный страж
«Лес неожиданно стал реже. Вдалеке между стволами показались крошечные домики.
- Ну наконец-то!
Воспрянув духом, рванул к жилью. Добежав до первого дома, озадаченно остановился.
- Ерунда какая-то…
То, что издали впотьмах принял за строения, вблизи мало напоминало нормальный дом. Скорее гротескные домики на детской площадке. Только давным-давно заброшенной. Покрытые мхом крыши и трухлявые старые бревна покоились на высоких еловых пеньках. Словно кто-то очень заботился, чтобы хлипкое строение не касалось земли.
Обойдя домик, подошел к низенькому входу и заглянул внутрь. В полумраке виднелась груда тряпья. Поколебавшись, снял рюкзак и с трудом протиснулся в узкий проем. Нашарил мобильник и включил подсветку. В тусклом свете из тряпья показался человеческий череп.
- Тьфу ты, черт! – испуганно отпрянул Алексей
Устыдившись неожиданного малодушия, взял себя в руки. Стыдно. Врач называется. Шарахнулся, как будто привидение увидел. Видели бы такую реакцию преподаватели, отчислили бы в два счета. И правильно. Подумаешь, скелет и скелет.
Да, дела… Это что же, такое местное кладбище, что ли? Вот занесло… И что делать? Ночь уже на дворе… Поежившись, нерешительно оглянулся на выход. Непроглядная тьма показалась зловещей. Снова вылезать в дождь и впотьмах искать укрытия? И волки опять же. Судя по ночной многоголосице, в случае чего патронов точно на всех не хватит. Брр… Нет уж. Лучше здесь. Женщине явно все равно, а тут хоть какая-то крыша над головой. И хоть чуть теплее».

---

Просто телеграмное...



(не наклевывается ли у меня опять какая-нибудь акция, типа - ежедневный телеграмный юмор? )

---

Ежедневная музыка.

---

Читательский дневник

Станислав Ежи Лец.
«И молчание является одной из форм творчества. Если оно обрамлено двумя творениями».
***
«Нужно, чтобы в крови было отвращение к ее пролитию».
***
Ах, если бы неиспользованное время можно было откладывать на потом!»
***
«Из недосказанностей возникла литература».
***
«Чем уничтожить силу притяжения? Привычкой».
***
«Наматывайте жизнь на катушку памяти».
***
«Когда рушится мост, оба берега живут себе дальше».
***
«Кто учится жизни, пусть будет готов к вопросам из другой области».
***
«Предпочитаю сказки из области прошедшего сказкам из области грядущего».
***
«О, если бы на собственные риторические вопросы я мог бы ответить хотя бы на троечку с минусом!»
***
«Мы учимся. Может быть, после смерти из нас прорастет древо познания добра и зла?»
***
«Похитители людей караются. А похитители масс?»
***
«От оппозиции можно вылечиться».
***
«Как же не быть оптимистом, когда вокруг столько идиотов, которым прекрасно живется, и которые слывут умными, способными, талантливыми?»
***
«Надежда – мать глупых, что, однако, не мешает ей быть очаровательной любовницей отважных».
***
«Тем же самым мозгом и думать, и верить?»
***
«Если Господь вездесущ, то каждая дорога должна вести к нему».
***
«Между Сциллой и Харибдой остерегайся еще и себя».

К.Стрельникова. Дикая и опасная.
«- С тобой остаться, Соня? – спросил дядя Миша, высадив меня у подъезда. – Глупостей не наделаешь?
- А? – я очнулась и непонимающе уставилась на него. – Дядь, ты чего? Мне еще искать тех ублюдков, что маму с папой грохнули. – Перед глазами снова все поплыло, слезы покатились по щекам.
- Следователи пусть ищут, - дядя нахмурился. – Тебе учиться надо. Денег подкидывать буду, с работой не торопись пока. Может, чего придумаю.
- Я найду, - тихо повторила я. – Полиция может до скончания веков копаться с этим делом…
- Ладно, - вздохнул дядя. – Похоронами займусь, ты отдохни пока.
Я вышла, а он уехал. Поднимаясь на третий этаж, отстраненно думала, что теперь делать с трешкой, доставшейся мне в пользование… За этими мыслями поднялась на свой этаж и замерла, уставившись на торчащий в двери сложенный листок бумаги. Выдернула, развернула. «Ты следующая, тварь!» Опа. Страха не было, вместо него появился нездоровый азарт: я поднесла листок к носу, словно надеясь что-то унюхать. Пальцы легко пробежались по надписи и… подушечки кольнуло странное ощущение. Перед глазами замелькали образы, Федькина ухмыляющаяся рожа. Потом словно кто-то на паузу нажал, память услужливо подбросила картинку пару раз виденного мной папаши сдохшего ублюдка. Ага-а-а… Пальцам стало тепло, и я откуда-то поняла, что вычислила автора записки. Папочка Федьки, значит, считавший меня виноватой в смерти его сына».

---

Елена Петрова "Проклятое везение" и "Проклятое везение. Таурин". Дилогия. Сразу за две книги. Фантастика, приключения. (и даже не любовный роман! хотя издано и в ромфантовской серии)
Сюжет: девушка Женя жила обычной жизнью... как вдруг ее похитили инопланетяне. Оказалось, что в космосе существуют разные развитые цивилизации, но земляне об этом не в курсе, потому что вокруг них объявлен карантин. А Женю похитили космические пираты, по заказу работорговцев... Тут опять же выяснилось страшное - на некой планете существует запретный темный ритуал, в ходе которого дряхлые богачи могут обменяться телами с молодыми красивыми юношами и девушками и продолжать жить в свое удовольствие. Женю и подобрали по определенному заказу - под типаж внешности. Но в ходе жуткого ритуала произошел сбой - как, опять же, потом выяснилось, потому что гнездо преступников накрыли силы галактической безопасности - и в результате Женя утратила свое тело, но вселилась не в запланированный полутруп, а в своего соседа по цепочке - такого же похищенного инопланетного мальчика! В общей суматохе ей удалось бежать... Так начались приключения землянки, внезапно ставшей ребенком мужского пола, на просторах галактики...
Автора я прекрасно помню - это было еще на заре, можно сказать, ромфанта - знаменитая "Лейна", которая тогда произвела большую шумиху... Да уж... поразительно, какой путь прошел жанр за это время. И авторы, и их тексты, и читатели тоже. Ну, лично мне "Лейна" активно не понравилась - я ее читала исключительно как трэш. Нет, правда, это было настолько бредово... Кровь из глаз и дым из ушей, мда. Естественно, ничего больше у автора я читать не планировала. Но тут увидела в библиотеке эту дилогию... аннотация завлекала - все-таки не каждый день у нас встречаются книги, где ГГ меняет пол. Интересно.
И как ни странно - мне все понравилось! Книжка затянула буквально с первых страниц - острая завязка, динамика... Все происходит молниеносно... ГГ, конечно, по-прежнему мэрисьюшна - и сама по себе, со своими личностными качествами, волей и целеустремленностью, все такое - и еще при этом самом запрещенном обряде получила тело представителя редкой космической расы, обладающей множеством паранормальных способностей. Ну, что поделать, законы жанра... В любом случае, по сравнению с Лейной - просто небо и земля.
А во второй книге и вовсе вдруг началась академка - ну просто мой любимый цвет, мой любимый размер... Время пролетело незаметно. В финале автор, будто спохватившись, таки добавила нечто похожее на любовную линию, но это было настолько схематично... выглядело чисто как отписка, дань условностям. Так что все равно это просто приключенческая книжка - что и к лучшему. Финал, кстати, тоже оказался на высоте - нет, все, конечно, было ожидаемо... но вышло хорошо. Супер. очень приятно, что автор, оказывается, может писать захватывающие книги.

@темы: Книги

---

Картинкофлуд

Для фанатов любовных романов. (много)
Д.Стааль, К.Крааш «Любовь и прочие яды».
«Я повернулась к нему и засмотрелась – ведь снежинки серебрили его потрясающие черные волосы, придавая парню солидности… а мужественный профиль в свете фонарей…»
Ну, Кандински наделал мне много вариантов… хотя, в принципе, тут всего несколько типов в разных вариациях… Но из жадности все потащила.

---

Просто из телеграма -

---

Ежедневная музыка.

---

Читательский дневник

П.Неруда. Молчание – не золото.

В лавчонке этой я купил бы руки взамен моих –
Мои поизносились.

Когда бы я сумел на склоне лет все заново начать, тачать, ворочать,
Когда бы смог продолжить путь – продлиться!
Хочу я заново потрогать мир, тела, колокола, стволы и корни,
Родиться в новых пальцах и ногтях,
Но главное – рубить, строгать, ковать
И строить акведуки, мастерские,
Пахать, пока земля за тяжкий труд
Не наградит нас орденами глины –
За нашу скромную земную вечность.
***

Я, выросший в древесной толще,
О многом мог бы рассказать.
Но я познал, произрастая,
Такую тишину, что должен
Об очень многом помолчать –
Об этом знают лишь растенья,
Их счастье лишь в одном – расти,
Стремленье их – быть подревесней,
Их дело – стать как можно чище,
В их жилах золотое время
Струится вверх по зову неба –
Пока не станет апельсином.

С.Лукьяненко. Гаджет.
«Хороший пилот не считает свой корабль всего лишь механизмом. Выскальзывая из пилотажного пространства, отдавая команды на остановку двигателей и переходе на режим швартовки, Алекс еще успел почувствовать отголосок эмоций своего корабля. Тоска и ревность. Жалобная обида собаки, чей хозяин ласкает чужого пса.
Космические корабли никогда не снабжали полноценным искусственным интеллектом. Слишком много трагедий случалось из-за кораблей, по-настоящему любивших своих пилотов и свой экипаж. Слишком много возникало любовных треугольников и четырехугольников, слишком много безумной ревности, ссор, обид, скандалов и истерик. Все это было бы очень смешно, если бы не приводило к смерти – к пилотам, палящим друг в друга из табельных пистолетов, к кораблям, ныряющим в фотосферу звезды из-за неразделенной любви.
Но даже тот урезанный искусственный интеллект, которым обладало «Зеркало-2», был способен любить и страдать. Говоря откровенно, разум, не способный любить и страдать, разумом не является.
«Жди, я вернусь», - прошептал Алекс своему кораблю. И испытал мучительную боль человека, целующего некогда любимую жену перед встречей с любовницей. Ко всем проблемам, стоящим перед ними, добавилась еще одна. Он полюбил «Серебряную Розу». Полюбил так, как способен полюбить корабль только пилот».

---

Из телеграма - для аутотренинга -

---

Ежедневная музыка.

---

Читательский дневник

К.С.Хенн. Служба доставки книг.
«Шаши было очень любопытно познакомиться с монахиней. Она хотела бы знать, едят ли они что-нибудь кроме просфор, носят ли под чепцом волосы (и какой они обыкновенно длины) и существуют ли специальные пижамы для монашек. Вопрос о том, обязательно ли все должно быть вымыто святой водой, она решила приберечь. Но еще один так и вертелся на языке.
- А это правда, что тебе нельзя выходить замуж, если ты монахиня?
- Я уже замужем.
- Ого! А Бог об этом знает?
Амариллис засмеялась.
- Бог и есть мой жених.
- Значит, твой жених живет совсем далеко.
- Почему же? Небеса прямо над нами.
- Да, само собой. Но ведь ты не умеешь летать. - Она взглянула на обитель Амариллис. – Или все-таки?..
- Я никогда не пробовала.
- Стоит попробовать. Если ты невеста Бога, ему ведь хотелось бы, чтобы ты была рядом с ним.
- Все монахини – его невесты.
- Я думала, у человека может быть только одна жена. – Потом Шаша кивнула, потому что поняла. – Он же Бог. Конечно же, ему не обязательно придерживаться своих же правил.
От таких слов сестра Амариллис потеряла дар речи».

В.Воронцова. Практикующий. Сделка с вороном.
«Поправив круглые очочки в толстой оправе, Лев Константинович сел за преподавательский стол и потребовал у Кручиловой журнал посещений. Стараясь пропускать мимо ушей его противный дребезжащий голос, называющий фамилии, я видела, как он отмечает присутствующих в своей ведомости.
- Петров?
- Болеет, - стандартно ответила Ленка.
- Воспалением хитрости? – фыркнул Щебин. – Передайте юноше, что у него всего две явки за семестр, и я не допущу его к экзамену без сдачи хотя бы восьми работ из десяти.
Да уж, не повезло Ваське. Я мысленно подсчитала свои собственные сданные работы и посещения. Вроде бы на допуск наскребалось.
- Самойлова?
- Отсутствует.
- Болеет?
- Отсутствует по семейным обстоя…
Почувствовав какую-то странную тревогу, я повернула голову к окну. К нему стремительно приближалось что-то черное и… Я вскрикнула, когда в стекло, прямо напротив моего лица, на полной скорости врезалась ворона. Всего мгновение черные глаза смотрели на меня с безумием, паникой и ужасом, а затем погасли. Птица рухнула на землю.
Кто-то вскочил со своих мест, раздалась еще пара вскриков, я же смотрела на кровавые брызги на стекле, чувствуя, как внутри все резко ухнуло куда-то вниз. Что это? Предзнаменование? Чье-то предупреждение? На каждый вопрос приходилось по удару сердца, во рту появился металлический привкус – разволновавшись, я обрезала язык об клык. Голова резко закружилась, виски пронзило раскаленной иглой. Ирка потянула меня за рукав, заставляя сесть. Надо же, до этого я не понимала, что оторвалась от стула.
- Дыши, просто дыши и думай о чем-то хорошем. Не смотри вокруг, у тебя глаза почти желтые, - прошептала Ругалова».

---

Новелла Матвеева "Избранное". Советская литература, поэзия.
По несчастливому стечению обстоятельств, у меня как-то в детстве не сложилось с автором... Дело в том, что Новелла Матвеева относилась - в каком-то роде - к бардам и авторской песне, вот этому вот всему... И пусть не так часто, как, скажем, Никитины, но все же появлялась на экранах телевизоров, на концертах каких-нибудь. Так что имя мне было знакомо. Но не сложилось! Как сейчас помню - какой-то концерт по телевизору, объявляют Новеллу Матвееву... и она принимается петь... про дырку в стене. Ну, вы знаете, - если кто интересовался авторской песней. Там что-то типа лирической баллады про женщину, которая оплакивает ушедшего возлюбленного и сначала испытывает теплые чувства к гвоздю, на который он повесил что-то из одежды, потом, с течением времени, гвоздь выпал, но ей было достаточно, что дырка осталась, потом дырка тоже затерлась, но ей было достаточно, что она знала, что дырка там была! Увы... может, это очень хорошая вещь, мне уже не оценить. В детстве я ее совершенно не в состоянии была понять и воспринять. Что за чушь - подумала я - и автор среди меня отправилась в черный список. С пометкой, что мне это не надо.
И за все это прошедшее время у меня даже вообще не возникало ни единой мысли о таком авторе - потому что, едва заслышав это имя, я сразу вспоминала - дырка в стене! Но тут мне попалась статья в "Литературной газете" (которая часто меня наводит на какие-то книги и каких-то авторов, вот, к слову сказать, с ее же наводки я познакомилась с Ю.Кузнецовым...), там очень интересно рассказывали про Новеллу Матвееву. По случаю какой-то знаменательной даты. И главное, приводили цитаты и фрагменты. Это меня заинтересовало. Проверила в нашей библиотеке - к счастью, там оказалась книга автора, из тех приятных толстых сборных томиков, которые выпускали в последние советские годы - очень они мне полюбились. Взяла почитать.
Ну и - это действительно оказалась прекрасная поэзия... Может, автор временами слишком упирает в классическую манеру - получается такая прихотливая узорная вязь... немного тяжеловато для восприятия, приходится прилагать усилия... чтобы почувствовать образ... Но главное, что он там есть. Очень красиво... Особенно стихи на, так сказать, корабельно-морскую тематику - может, тут что-то близкое к Гумилеву... ну, мне послышалось что-то общее. И, как оказалось, я все-таки с удовольствием слушала по крайней мере одну песню автора - хотя и не имела понятия, что это ее песня. "Какой большой ветер напал на наш остров..." Тоже барды пели.

И - еще порция цитат.

«Открывателя не гложет тень сомнений: в тайну вечности его вникает гений, но вникает ли и гений: для чего?»

«…А впрочем, выясняется в конце, что все подвалы наши – на эстраде. Все тайны, как посмотришь, - на лице. У нас и подсознание снаружи. Все просто: нам получше – вам похуже. Кот хочет сала, палки просит пес. Успех собрата мучит нас до слез. Но чтоб до истин этих доискаться, не стоит в преисподнюю спускаться!»

«Сколько ликов у льда! Он подобен, вертясь перед вами, отражению в ложке, в зрачке, в колесе, в самоваре. Но его отражения – сжатей, подавленней, глуше: будто издали, искоса в зеркало смотрятся души, подойти не решаясь и честно в стекло поглядеться».

«И плагиатор ценит тон любезности. Зови ж его не хищником словесности, а… сборщиком фольклора безымянного в среде поэтов мировой известности».

«Мудрец вопросы миру задает. Дурак ответы скорбные дает. (К тебе, глупец, как раз не обращались; ведь ты и есть причина всех невзгод!)»

«Скажи: нельзя ли быть и честным и живым? Трагический исход – неужто неминуем?»

«Есть, есть разрыв – ручаюсь головой! – меж сущностью и формой стиховой: от формы пляшешь, носишься, летаешь… От сути – ковыляешь, чуть живой…»

«Поэт не о себе скорбит. Как ни тяжка зависимость певца от черствого куска, стократ ему больней, что от куска зависят умы, характеры, народы и века».

«Когда заносчивость припишут вам лукаво, но и на равенство у вас отнимут право и каждой курице дозволят клюнуть вас, - ловите этот час и знайте: это – слава».

«Не верь, что постоянство приедается. Такая мысль ничем не подтверждается: когда ж успело б нам приесться качество, которое так редко попадается?»

«Поскольку в историческом потоке не вдруг поймешь, где доблести, где склоки, - давай не на историю молиться, а на ее отменные уроки!»

«Бесчинства объясняются войной. Зловредный нрав – природою дурной. И только честь ничем не объяснима. Но верить можно только ей одной».

«Поэт, пинающий собаку, божусь, не вступит с тигром в драку».

«Странно мечтать о блаженстве небесном, не ходив по земле пешеходом безвестным».

«Не видит, не слышит поселок, окуренный снами, что вырвались рощи, ушли из земной западни; деревья не здесь! – лишь подножья шершавые с нами, как письма о том, что к рассвету вернутся они. И наземь сойдут по ковру укороченной тени, улику – воздушную лестницу – спрячут. А жаль: их утро подменит; они возвратятся не теми, какими их видела ночь и небесная даль…»

«Блещет небо за облаками, как за сохнущими сетями – море…»

«Душистый горошек… Невидимых кошек прозрачные ушки в огне…»

«Любое художество – бой, читай: не бывает громов унисонных и молний, согласных с тобой».

«…Была ли щель, через которую могла пойти в другую сторону вода истории? Не знаю… Но часто вспоминаю… того, чьи странствия чудесные, слова прямые, мысли честные показывают непреложно, что людям быть людьми – возможно».

«В окнах стоит тишина – нежно, как в вазе вода…»

«Когда выходишь из кино в мерцанье вечера сырое, лишь краем глаза замечая, что землю снегом замело, то существуешь за двоих: и за себя, и за героя. Или совсем не существуешь – ни за себя, ни за него. Ознобом воздух напоен, тоской по Куперу и Грину… Кинематограф, как сова, тебе глядит упорно в спину».

«Как жаль, что Золушка теперь, когда на бал бежать ей нужно, уж не проходит через стены, а прошибает стены лбом!»

«Дурак-то он дурак, но – в собственную пользу!»

«Есть резон моему пристрастью и гончарному упоенью: если бьется посуда к счастью, то не бьется – к успокоению».

«Любой ценою избегают Севера пичуги. Если видят Север, то весною. Если зиму видят, то – на Юге… Есть неизъяснимая отрада в том, как, путешественники света, видят птицы только то, что надо: лето да весну, весну да лето. Не страшась ни океанов грозных, ни пустынь сухих, - они всегда ведь из обрывков весен кратких, розных вечную весну хотят составить!»

«Всяк зимует. Полземли пасует перед стужи идолом поганым. Только птицы всюду – за весною. Как толпа детей за балаганом…»

«Стонут вихри в дуплах… Мне вот-вот примнится, что садам привычно с якоря корней срываться еретично».

«Письмами чайки горят в камине заката… Парус мой, парус – нищенская заплатка! И море под нами шатко, и небо для нас – загадка, - лишь волны – за складкой складка – несут умолчания дна…»

«Прекрасна сила. Только не сама, а как служанка Сердца и Ума. Душа есть рыцарь,плоть – оруженосец. А не наоборот…»

«…А у чайки вскрик – не с одним наклоном: то ли в небо зов, то ли зов ко дну».

«Откуда мы взяли, что вещая жизни загадка сродни аппетиту? И выглядит лакомо, сладко? И надо ль быть гением, чтобы приметить незлобно: пред нами Земля. И явленье сие – не съедобно».

«Мало прошло по земле справедливых баталий: в черной отаре лишь несколько белых овец! Но и в приятнейших войнах, как мы подсчитали, все-таки самое славное время – конец».

«Глядеть на птицу в небе – и есть остановиться. Глядеть на птицу в небе – всегда глядеть с вокзала…»

«Комар запел одинокий, незримый – тонок и слаб, как завязанный бантиком воздух».

«И одуванчиков легионы – в прекрасный мир иллюминаторы золотые…»

«…Верю, что цветы, не найденные днем, в темное, по запаху – найдутся».

«Что за счастье, Ночь, в твоем саду всем чуть слышным и совсем неслышным!»

«Открыть – добро ли, зло ли – не могут те, кто злы: зло слишком близко им, а благо им – забавно».

«Лунное счастье на чьей стороне? Не знаю… Ведь нынешним детям Земли приходится жить при доступной Луне. А мы – недоступную видеть могли».

«Жизнь – цветок. Ей закон – аромат».

«…Как с перевязанной щекою истомленный человек, луна ущербная в небе крива».

«Заклинательница змей, отчего мне не нравится твое колдовство? Ты как будто что-то лепишь из змеиных тел; что ж ты слепишь? Я бы знать хотел! Вот усатая привстала змея, - ты слепи мне из нее соловья! Ах, не можешь? Так зачем надо заклинать то, что можно только проклинать?»

«…И как в передничке за прялкой сидеть не станет мореход, то не мечтай, что этот жалкий насест поэзия займет!»

«Ах, нам для странствий кругосветных не требуется ничего. Мечта наш парус надувает, сны – кормят нас и укрывают… ах, нам достаточно бывает воображенья одного».

«Века кружат в пространстве, пространство кружится в веках. Романтик может жить без странствий, но без мечты о них – никак!»

«Сделай песню, щемящую сладко, Муза – пчела полыни!»

«Я знаю, что можно не видя любить и невидимым жить. Но можно ли, в комнатах сидя, бродяжьему флагу служить?»

«Трудней, чем зарубки на сучьях, давать хитрецам имена: их лики меняются. Сущность их – та же во все времена».

«Вот я – зевака пейзажей! Порой восторженный, чаще дремотный… Я тут как тут. Ведь пейзаж без зеваки похож на ботинок без пары».

«…Не хочешь мне помочь в отваге и размахе, не суйся помогать мне в скромности и страхе, управлюсь без тебя!»

«Как много редкого на свете! И как мало обыкновенного! Глядеть так прямо страх… Ты помнишь, как в глазах у нас уже мелькало от уникального? Как путалось в ногах неповторимое? Притом, что нам с тобою от исключительного не было отбою! Валили, взяв разгон, к нам то единственные в роде, то из ряда вон выходящие… Свиненок с крыльями… Звезда во лбу козла… Избранничество есть заскок не одиночек, а необъятных толп несметного числа! В какой козявке не сидит наполеончик?! Кто не владыка сфер? Какой дурак не гений? Какой пошляк – не демон? Где просто человек? Должно быть, этот мир не из молекул сделан, а из заносчивостей всех, кому не лень…На равенство ни в жизнь дурак не согласится!»

«Ла-с. Только редкое нормально. Лишь нормальность по-настоящему редка на свете сем».

«…Изобретательную хищность никогда не путать с навыками тонкого труда, а сон сомлевших змей – с ленцою неуклюжей; есть твари, чей досуг землетрясенья хуже, в чьей грозной праздности – смерчей припляс…»

«Рифмы – крылья слов. Слова же – крылья действий».

«Как всадник, на скаку склоняясь, шапку ловит, я рифму выхвачу из хаоса вещей!»

«Простак, приметивший сквозь дырки быта вечность. – он-то и есть поэт!»

«Не спорю: никогда, конечно, сам не знаешь, куда тропа свернет, когда стихи слагаешь: уж так заведено, что с непредвиденным непостоянны узы, и где настигнут нас, а где покинут музы – нам ведать не дано».

«Как знать, куда меня дорога приведет: к бессмертным или же к Бессмертному Кощею».

«Кто сам не песня – тот обычно против песни…»

«В море ночи закат уносит облаков последнюю щепку. Странно! Ветер и свет на небе, а в саду и темно и тихо».

«Эх, да где же тебе догадаться, что не есть предметы богатства: кот на лестнице, шум деревьев, стихов наброски…»

«Понемножку я живу, всякой малости рада. Я владею подобием сада шириною с ладошку. А дале? Разве только уж рощи взгляда? Начинаются, простираются, не кончаются рощи взгляда моего…»

«…Спасибо злым людям! Напору злобы, дувшей нам в спину, злобы, гнавшей нас в гору – к мастерам!»

«Зима. Какие краски в эту пору хмурые! Какие серые и черные! Но… снегиря я вдруг увидела в окно: он звонко пел, не видя этой хмурости, - непослушанья красное пятно! Он был так ярок! Точно воин, раненный в бою со стужею – за честь весны!»

«Вот уж, кажется, десятки, - что там! – сотни тысяч раз слышали, что надо жизнью за поэзию платить! Да. За вечное везенье в сочинении стихов – жизнь отдайте без остатка…»

«Нам хочется чудес великих! Но откуда мы взяли, что не чудо хотя бы – этот лес? Хотя бы этот берег с ключами и камнями? Хотя бы этот снег с бегущими тенями? Хотя бы – человек?»

«Придет художник – правого спасет, неправый суд – на холст перенесет. Все гении сначала – адвокаты».

«К воспоминаниям зовет старая песнь меня…»

«Нет ненужной мечты, нет напрасного сна, и ничто не пройдет просто так. Души верят в свою бесконечность. Она, это вера – совсем не пустяк».

«Даль – всем помощник, каждому союзник. И зримая и скрытая в цене».

«Всплыла в своей скорлупке жемчужина с заоблачного дна; дитя луны, малютка в лунной шлюпке, большой луне была удивлена!»

«…В зимних дней однообразии все мысли крылись, все фантазии, как в белом цвете – все цвета».

«Навстречу мне – не помню, сколько раз, - вы подымали пару мрачных глаз, тяжелых и увесистых, как гири. В каком-то смысле вы штангистом были!»

«Как?! Вечно пальму первенства искать, а дивной пальмы равенства не знать?! По счастью, тем, кто трудится, плевать на всех «родившихся повелевать»; там, где они приказывать родятся, не всяк родился им повиноваться».

«Людская серость всех лютей стремится спятить. Допинг нужен ей. И факелам тем пуще дурни рады, чем суше в зной пороховые склады».

«Что за комиссия! Создатель! Что за мука быть честного отца примерными детьми!»

«То темно, то скучно взрослым было, «шумно», «душно», «поздно», «грязно», «тесно»… А у детства только два мерила: «интересно» и «неинтересно».

«Кто стихам подвержен, тем сначала низкую боязнь отбросить надо. Ни в простецких лясах, ни в изыске не обрящешь нужные слова, лишь в бесстрашной храбрости и риске обитает тайна божества».

«Мой друг, не доверяй поверхностному взгляду! И разницу как раз увидишь без труда меж отдыхом «сейчас» и отдыхом «всегда»!

«Детства золото неразменное! Лед, в который глядится Вселенная! Елка ростом с кометный хвост! Разве это не странно, не ново? И не лучше ль богатства земного снег – от совсем удаленных звезд летящий; снег – с еще не рожденных звезд?!»

«Время приходит в негодность, если рушится поочередность света и тени».

«Новое только тогда хорошо, когда оно лучше старого!»

@темы: Книги

---

Ежедневная музыка.

---

Читательский дневник

Новелла Матвеева.
Корабельный рай.

Пусть кораблям, погруженным на дно, сны о счастье не снятся:
Тяжко им так, что и к Судному дню им теперь не подняться!
Много моллюсков на них наросло, еще больше – печали.
Эй, не горюй! Уже то хорошо, что летели и мчали.

Пена с бушприта в четыре ручья кружевного стекала…
Как – в предрассветной свинцовости – кровь фонаря иссякала
Грозно! Но козни такой на борту океан не запомнит,
Чтобы фрегат быть собой перестал до того, как затонет.

Бледное облачко вдруг разрасталось, отстав от эмали
Штиля, - и призраки тьмы у матроса штурвал отымали…
Взрыв! Но ни страсти такой на борту, ни такого подвоха,
Чтоб галеон, до того как рассыплется, выглядел плохо.

Флинта и Моргана, впрок погружая их рожами в пену,
Море влекло и тащило; других выдвигало на сцену…
Кровью обрызганным грузом кромешные трюмы набиты
Были. И жертвы напрасно просили у неба защиты.

В чем же романтика? Может быть, в том, что чудовищных месив
Не осязали в себе бригантины, лишь главное взвесив?
Как бы ни смачно ругался впотьмах и ни сплевывал кто-то,
Так же высоко неслось очертанье высокого грота!

Есть у вещей Силуэт. Не должно в него лишнее вкрасться.
Кто очертанье унизит, тому и другое удастся.
Кто-то их палубы зря попирал, кто-то смерть их приблизил,
Но силуэтов летящих никто никогда не унизил.

Странные! Бог весть кому потакавшие в темных затеях!
Так никогда и не знавшие тех, кто летел на хребте их,
Спят. Но остался их контур в сердцах до последнего сгиба;
Мчащий, летящий на всех парусах! Непокорный. Спасибо!

Вот мне и снится, что время придет, и хотя затонули,
И, несмотря что, как нить золотую, не всю дотянули,
Не дотянули, прервали они свою песню о счастье –
Судного дня золотая труба их разбудит. Отчасти.

Призрачный ветер подымется, в темные щели задувши;
В рай корабельный взойдут кливера – их бессмертные души,
А корпуса только глубже огрузнут, осядут и канут.
Вот уж тогда-то их старые раны болеть перестанут!

Эй, не горюй, старина, что непросто им с якоря сняться!
Пусть кораблям, погруженным на дно, сны о счастье не снятся;
Пусть хоть и много моллюсков на них, хоть и много печали –
Жизнь их была уже тем весела, что летели и мчали…

А.Гудков. Сезон охоты.
« - Я уже вызвал вертушку, будет через пятнадцать минут, - обрадовал нас командир.
Спасенные ролевики сидели рядом с телом погибшего товарища. Девушка была в прострации, а вот парень сжимал кулаки и как-то беспомощно смотрел на нас.
- Вы отомстите за него?
- За что? – сухо спросил Алексей.
- Но… они же убили его!
- И дальше что? Думаешь, в этом мире это что-то значит?
- Но… - парень растерялся и посмотрел на Константина. – Он же сказал, что вы пришли спасти нас.
- Да, мы пришли спасти вас. Или забрать ваши тела, - любезно объяснил Коля. – А вы что думали? В сказку попали?
- Вы чего? – тихо спросил я.
- Да так. Пока вы на переговорах были, Алексей с лагерем связывался. Как ты думаешь, эти умники тут оказались? Случайно провалились? Хрен там, увидели портал и ломанулись в него всем бараньим стадом!
- Мы не знали…
- Чего вы не знали? Что в жизни все не так, как в книгах?
Коля зло сплюнул. Он и Алексей подняли тело погибшего ролевика и пошли дальше».

---

С.Расмуссен «Смерть приходит в клуб вязания».
«Она еще находится в своем лучшем возрасте – чувствует себя как роза в снегу, уверенной и красивой».

@темы: Галерея

---

Ежедневная музыка.

---

Читательский дневник

Дж.Мелинек. Ты труп, приятель.
«Когда я начала тренироваться на судмедэксперта, Ти Джей волновался, что моя новая работа изменит мой взгляд на мир. Он боялся, что после нескольких месяцев лекций о бесчисленных способах, которыми умирают жители Нью-Йорка, он и я начнем нервно выглядывать падающие на наши головы оконные кондиционеры. Будем объезжать с коляской Дэнни тротуарные решетки вместо того, чтобы проехаться по ним. Он был уверен, что ноги нашей не будет в смертоносном Центральном парке.
Мой опыт возымел противоположный эффект. Он освободил меня – и, в конце концов, моего мужа – от страха перед шестичасовыми новостями. Как только я стала наблюдать смерть, то обнаружила, что почти каждая неожиданная гибель, которую я исследовала, была результатом чего-то опасно обыденного, либо чего-то предсказуемо опасного.
Так что не зевайте по сторонам, когда переходите улицу. Пристегивайтесь, сидя за рулем. Следите за своим весом. Если вы курите, бросьте прямо сейчас. Если не курите, то даже не начинайте. Оружие проделывает дырки в людях. Наркотики – это плохо. Помните, на платформе метро проведена желтая линия? На это есть причина. Оставаться живым, как оказалось, это значит, в основном, придерживаться здравого смысла».

К.С.Хенн. Служба доставки книг.
«- Но где же тогда все ваши книги?
- Знаешь, люди ведь все больше забывают о чтении. Мне хотелось бы, чтобы люди читали, - Дарси взял одну книгу из небольшой стопки. – Все, что я прочел, отправляется в библиотеку старого города, чтобы дарить радость людям.
Шаши представила, как книги теснятся в старой библиотеке – грустное зрелище. Но и то, что она видела сейчас перед собой, тоже совсем не радовало: ни пустующие комнаты особняка, ни голые, холодные стены.
- Но всегда ведь есть пара тех книг, которые особенно нравятся. Которые никак нельзя отдать, потому что хочется, чтобы они были с тобой.
- Как раз такие книги особенно важно отдавать, чтобы другие тоже нашли в них радость».

---

Александр Вертинский "Дорогой длинною..." Письма, стихи. Мемуары.
Про что: автор - звезда эстрадной сцены... в первой половине ХХ века... Актер, поэт, бард... Книга является, так сказать, подведением итогов его жизни.
Книгу увидела в библиотеке, решила взять, поскольку уловила, что тут помещены письма. Моя тема... Сам автор мне был известен скорее абстрактно - то есть, я в курсе, что был такой, но творчеством как-то не интересовалась... Ни песен не слышала, ни фильмы, где он играл, не видела. Мда. Но письма - это, конечно... это всегда интересно...
И вот прочитала. В процессе чтения меня все больше затягивало... Ну, первоначально я собиралась ограничиться одними письмами... ну, стихи глянуть... В результате при чтении писем заинтересовала личность автора, впечатление дополнили стихи - интересные и характерные... Не сказать, конечно, что наравне с Цветаевой, Ахматовой, Гумилевым и прочими - но все же принадлежат той же эпохе. Серебряный век, ага. (кстати, вот к Гумилеву автор, возможно, и ближе, чем к остальным - с этой любовью к экзотике и романтике ). Ну вот, после этого решила глянуть и мемуары - и тоже прочитала. У автора вполне выразительный и приятный слог. И определенно талант передавать атмосферу эпохи, картины жизни в стране... в странах... несмотря на привходящие сложности - к которым относится прежде всего все та же личность автора.
Итак, что же с этой личностью - говорю исключительно по сложившимся при чтении всего этого материала впечатлениям. Вертинский тут предстает человеком исключительно эгоцентричным, зацикленным на себе. Что он и сам вполне откровенно демонстрирует. Это же и зачаровывает читателя (в лице меня, например) - этакое восхитительное чудовище... К тому же он действительно талантлив... Мне даже захотелось послушать эти песни в его исполнении - тем более, что при чтении стихов выяснилось, что мне они таки в какой-то степени знакомы... в смысле, две из них я уже до того слышала, правда в исполнении Ободзинского. Про цветущий миндаль и про дни, которые бегут. Благо, сейчас, с интернетом и ютубом это можно вполне легко сделать. Разыскала, послушала. Но нет, все-таки это для меня слишком большой экстрим... Как-то эта архаичная манера исполнения, с подчеркнутой манерностью, экзальтированностью мешает и сбивает... Так что - увы. При чтении - воспринимаю прекрасно, при исполнении Ободзинского тоже... а вживую и напрямую - ну не идет. Не хватает мне тут классического музыкального вкуса и образования, смиренно признаю. Кстати, сам Вертинский в этом плане был вполне образован - забавно было читать его рассуждения, что вот, зачем такую пургу передают по радио в виде музыки, оболванивают население, а надо передавать настоящее прекрасное... (если бы он послушал, что сейчас передают, он бы скончался на месте, определенно ). Я даже разыскала на ютубе и послушала одно из упомянутых им произведений... про которое он так завлекательно и поэтически писал... Но и тут было для меня все глухо - не услышала я там ничего ни особо жуткого, ни особо трагического, образы, которые родились у Вертинского - у меня никак не проявились. Печально, но что поделаешь.
Ну так вот, несмотря на личность автора - гипнотически или как воздействующую на читателя - это еще и вполне интересный и уникальный материал для ознакомления с указанной эпохой. Именно с ее атмосферой - Вертинский все же не претендует на роль историка. Но вот почувствовать эпоху в каких-то мелочах, деталях... Потому что, если не считать зашкаливающий эгоцентризм, Вертинский тут отличается какой-то редкостной четкостью восприятия и честностью изложения. А может, тут как раз случай, что "не вопреки, а благодаря". В смысле, что он был настолько поглощен собой и своим талантом (а он бесспорно талантлив, тут не поспоришь), что уже ничего не оставалось, чтобы попадать под воздействие тех или иных мифов, картин мира - будь то имперско-монархическая, дореволюционная Россия, белогвардейская и эмигрантская или советская... Вертинский прошел их все, но его всегда занимал только свой собственный миф, вот как-то так.
Ну, можно еще сказать, что в этом ряду Россия дореволюционная занимает для него особое положение - просто по умолчанию, он же в ней родился, вырос и состоялся, как артист. Ну, и тут еще чувство ностальгии по утраченному, чего уже не возвратить при всем желании... Но зато при выборе между эмиграцией и родиной Вертинский определился сразу и однозначно. Опять же, вполне откровенно, в своем духе, он здесь дает понять, что к любого рода идеологиям он абсолютно равнодушен и невосприимчив, но Родина - это другое... Я думаю, мечтать о возвращении он начал довольно быстро. Но путь домой для него затянулся на долгие десятилетия...
Опять же - интересно, что когда я читала эти заявления (в письмах и интервью), что вот ему непременно нужно вернуться, что он будет прекрасно жить в России, пусть уже и советской... он даже просчитал свои будущие доходы - вот пластинки, вот гастроли - будет миллионером, ага.... я еще подумала, что это товарищ как-то слишком смело рассуждает. Но затем, следуя в хронологическом порядке, я еще раз убедилась в той самой способности четко воспринимать окружающую реальность. Как ни странно (для меня), но все эти планы действительно сбылись - ну, по крайней мере, гастролям Вертинский посвятил всю оставшуюся жизнь, и прямо в буквальном смысле объехал чуть ли не весь СССР... О чем методически писал в письмах жене и детям. И это тоже уникальный материал - можно слегка прикоснуться, почувствовать атмосферу жизни в послевоенном СССР, когда Вертинский начал свои гастроли. От некоторых описаний натурально волосы встают дыбом - ну, все эти путешествия и выступления в шестидесятиградусный мороз в каких-то сельских клубах... Или в жару и под ливнями на югах... Полагаю, что уж под фанеру Вертинский точно не пел - он бы вообще такой концепции не понял. А ведь он в это время уже старик... Тут невольно, конечно, хочется воскликнуть - что вот, значит, как любимая родина встретила старого артиста, что он вынужден буквально выживать в экстремальной обстановке... чтобы заработать денег на жизнь себе и своим родным... Но потом опять приходит ощущение - нет, по большому счету, деньги тут только предлог - то есть, он, конечно, не отказывался, но прежде всего ему был необходим этот контакт с аудиторией, с поклонниками... Это для него было настолько важно, что он и месяцами жил вдали от семьи, и преодолевал всякие трудности. Тут, собственно, становится понятна и это стремление вернуться. Вертинский просто остро чувствовал свою ненужность, невостребованность за пределами России. Аудитория из числа эмигрантов для него слишком мала и незначительна - да и, как он откровенно замечает, этим зрителям самим не до песен... А тут он может выступать для миллионов! И в письмах Вертинский каждый раз невинно отмечает - о, это был фурор! бешеный успех! Конечно, он забудет все свои клятвы и обещания и проведя какое-то время дома, подпишется на новый обширный гастрольный тур... (тут, опять же, можно сказать, что - при зацикленности автора на себе, это все преувеличено и относится скорее к собственным авторским мечтаниям... но у меня есть подтверждение! по странному стечению обстоятельств, я параллельно пробую читать мемуары Гурченко - и там она тоже пишет - о, сам Вертинский приезжал! фурор, успех! )
И умер Вертинский тоже на гастролях - тоже практически на сцене...

@темы: Книги

---

Книжный столик

А.Вертинский. Дорогой длинною.

«Религиозным центром Москвы была Иверская. В маленькой часовне у Красной площади стояла ее икона, озаряемая сотнями свечей, которые ставили верующие. Икона сверкала бриллиантами, изумрудами и рубинами, которые жертвовали исцеленные от тех или иных недугов и горестей, невзгод и страданий. С нее начиналось все. Ни один приезжий купец не начинал дела, не поклонившись Иверской. Мы тоже иногда несли свои скромные дары. Я помню, как перед большими событиями, экзаменами, например, или в ожидании денег от родителей я и мои друзья шли к Иверской и ставили свечи или покупали белые розы на длинных стеблях и вставляли их в подсвечники».

«Посреди Тверской, где сейчас Моссовет… был магазин цветов «Ноев и Крутов». В витринах его в самые жестокие морозы беззаботно цвели ландыши в длинных ящиках, гиацинты, сирень в горшках и фиалки. Пармские бледно-лиловые фиалки, которые привозили экспрессом прямо из Ниццы. Я простаивал часами у этих витрин любуясь праздником цветов среди московской суровой зимы. А на простой тарелке в воде плавали опавшие бутоны камелий. Вот эти опавшие бутоны я и покупал иногда, когда заводился двугривенный в кармане, по три копейки за штуку, прикалывал к своей бархатной блузе и щеголял по городу «утонченный», «изысканный» и… голодный. Ибо лучше было купить такую камелию, чем съесть тарелку борща в студенческой столовой. Зато можно было появиться в этой столовой и произвести неотразимое впечатление на курсисток своим артистическим видом».



«…Стихи даже внешне были бесформенны – строки неслись по бумаге, как клочья облаков, гонимые ветром».

«Горький, будто угрожая, писал: «А вы на земле проживете, как черви слепые живут! Ни сказок про вас не расскажут, ни песен про вас не споют!» Стихи эти читались на всех концертах и действовали сокрушающе. Все вдруг испугались этой перспективы. Как будто о каждом обязательно надо было писать песню или рассказывать сказку!»

«Молодые актеры из глубокой провинции держали экзамен на статистов при Московском Художественном театре и по страшнейшему отбору из пятисот человек допускались в количестве примерно пяти к конкурсу. Из них брали двух-трех. В театре они годами изображали толпу. И это считалось за счастье и называлось: «попасть в Художественный театр». Пакгаузы этого театра были битком набиты «талантами»… Запас был лет на десять!
В «Трех сестрах» какой-нибудь счастливец выносил в 3-м акте шарманку. Он благоговейно «играл» на ней, крутя рукоятку и «переживая», потом уходил, взвалив шарманку на спину. Утром на репетиции Станиславский говорил ему:
- Вот что. Вчера, уходя, вы неискренне встряхнули шарманку…
И все. Роль эта уже отдавалась другому».

«…Продраться сквозь этот лес благополучно устроившихся бездарностей было невозможно».

«Что это – кокаин? Анестезия. Полное омертвение всех чувств. Равнодушие ко всему окружающему».

«Людей тогда не щадили на войне. Целые полки гибли где-то в Мазурских болотах; от блестящих гвардейских, гусарских и драгунских полков иногда оставались одни ошметки. Бездарное командование бросало целые дивизии в безнадежно гиблые места; скоро почти весь цвет русской императорской гвардии был истреблен. У нас в поезде солдаты молчали, покорно подставляли обрубки ног и рук для перевязки и только тяжело вздыхали, не смея роптать и жаловаться».

«Конечно, Маяковский был самой яркой и крупной фигурой среди футуристов. Мизерабельные тщедушные поэтишки всей сворой злобно вцеплялись в его широкие бархатные штаны».

«Все чего-то ждали. Не может быть, чтобы все так спокойно кончилось! Ведь это же революция! И – не страшная? Это было подозрительно».

«Если хотите проверить мои слова, пойдите в Ленинскую библиотеку и просмотрите газеты за этот день – 25 октября 1917 года. И вы увидите, что во всех газетах в этот день были большие объявления: «Бенефис Вертинского». Увы. Тогда я не понял, с каким большим событием совпал мой первый бенефис…»

«В Москве жить становилось все труднее. В магазинах все припрятали. Исчезли сахар, белый хлеб. Ничего нельзя было достать за все мои деньги. А тут я еще, как назло, влюбился в одну балерину. Балерина была талантлива, но злая, капризная и жадная невероятно. Гуляем как-то мы с ней по Мясницкой (теперь улица Кирова). Правую сторону занимают магазины земледельческих орудий, в окнах выставлены шарикоподшипники.
-Муся, - говорю я, - вот… шарикоподшипники… купить вам?
- Купите.
- А зачем?
- Да так. Пусть лежат!
Есть же такие балерины, прости господи!»

«Исчерпав источник патриотического возбуждения, он озабоченно спрашивал у меня:
- Скажите, догогой, а где тут хагошо когмят?
- Тут. У Киста, - отвечал я. – Тут же и хорошо, тут же и плохо. Потому что другого места все равно нет».

«Все пальмы, все восходы, все закаты мира, всю экзотику далеких стран, все, что я видел, чем восхищался, - я отдаю за один самый пасмурны, самый дождливый и заплаканный день у себя на родине! А к этому я согласен прибавить еще весь мой успех, все восторги толпы, все аплодисменты, все цветы, все деньги, которые я там зарабатывал. Лучше быть бедняком на родине, чем богачом на чужбине».

«Русские легко осваиваются повсюду. У нас есть какое-то исключительное умение обживать чужие страны. Ибо куда бы мы ни приехали, - всюду мы приносили много своего, русского, только нам одним свойственного, так разукрашивали своим бытом быт чужой, что часто казалось, будто не мы приехали к ни, а они – к нам.
- Ну, как вам нравится Константинополь? – спросил я одну знакомую даму.
- Ничего, довольно интересный город. Только турок слишком много, - отвечала она».

«Белые воевали за старое, за прошлое. Красные воевали за новое, за будущее. Кто из них был нужен России, никто не знал. Можно было только верить».

«Они //немцы// шпионили за своими жильцами, как тюремные надзиратели за арестантами. Если у вас в комнате, например, был диван и вы имели привычку сидеть в его правом углу, то вы находили записку хозяйки, где она просила вас переменить угол и сидеть в левом, чтобы просиживать диван равномерно».

«Из-за океана огромные белые пароходы привозили сотни тысяч щедрых американцев, до отказа набитых деньгами, которые они заработали на войне».

«Мне пришлось познакомиться с королями, магараджами, великими князьями, банкирами, миллионерами, ведеттами //звезды шоу-бизнеса//. Все они знакомились со мной потому, что их интересовала русская песня, русская музыка…»

«Бурей был отмечен отъезд Алексея Толстого – ему не находили никаких оправданий. Это понятно. Из увядающего букета цветов русского зарубежного искусства был вырван самый яркий, самый живой цветок. Толстой поступил умно и благородно, вернувшись на родину полным сил, в самом расцвете своего огромного таланта. И его голос, ясный и убедительный, загремел издалека, из той страны, в которую многим уже не было возврата…»

«Кабак – большая и страшная школа. Кабак многому меня научил и, я бы сказал, даже закалил. Актеру нелегко фиксировать на себе одном все внимание в кабаке, где люди пьют, едят, стучат ножами и вилками, разговаривают и часто не слушают вас. Какую энергию, какую внутреннюю силу тратит актер на то, чтобы подчинить себе эту дезорганизованную аудиторию! Кабацкую школу могут выдержать очень немногие, и для того, кто может владеть толпой в кабаке, сцена уже отдых, удовольствие. После многих лет такой работы я пел свои концерты уже шутя, не волнуясь, даже не уставая от них».

«Актер – это вообще счастливое сочетание тех или иных данных и способностей. Актер – это аккорд. И если хоть одна нота в этом аккорде не звучит – аккорда нет и не может быть. Стало быть, нет и актера. Если бы у Шаляпина, например, был толстый живот и короткие ноги, он никогда не достиг бы той вершины славы, которая у него была. А ведь, кажется, при чем тут рост или живот? Однако это очень важно. Актер должен быть по возможности совершенен».

«В Голливуде скупали знаменитостей Европы, как товар. Им занимались мало. Американцам важно было снять с фильмового рынка звезду, чтобы пустить свои картины. Так они забрали всех лучших актеров Европы и сознательно портили их, проваливая у публики. Попав в Голливуд, актеры незаметно сходили на нет. Рынок заполняли только американские звезды».

«Каждая страна имеет свой особый запах, который вы ощущаете сразу при въезде в нее. Англия, например, пахнет дымом, каменным углем и лавандой. Америка – газолином и жженой резиной, Германия – сигарами и пивом, Испания – чесноком и розами, Япония – копченой рыбой. Запах этот запоминается навсегда, и, когда хочешь вспомнить страну, вспоминаешь ее запах. И только наша родина, необъятная и далекая, оставила на всю жизнь тысячи ароматов своих лугов, полей, лесов и степей…»

«- Шаляпин! Шаляпин! – пронеслось по столикам.
Я оглянулся. Он стоял на фоне заката – огромный, великолепный, ни на кого не похожий, на две головы выше толпы, и, улыбаясь, разговаривал с кем-то. Его обступили – всем хотелось пожать ему руку. Меня охватило чувство гордости. «Только Россия может создавать таких колоссов, - подумал я. – Сразу видно, что вошел наш, русский артист! У французов таких нет. Он – точно памятник самому себе…»

«Если долго бродить по залам музеев, делается грустно. Думаешь об ушедших веках, о бренности всего земного, о том, что вещи переживают людей – своих хозяев».

«Америка вообще очень утомляет. Если вы не привыкнете к этому шуму и грохоту, к этой суете, беготне и крикам, как привыкают на войне к канонаде, свисту пуль и снарядов и разрывам бомб, - вы будете больны».

«Самое трудное в Америке – это обратить на себя внимание. В больших, густо населенных городах, где люди бегут беспрерывным потоком, все сливается в один сплошной гул. Трудно выделиться своим голосом в этом вечном монотонном шуме, трудно заинтересовать собой, своей личностью, своими идеями. Невозможно даже передать, на какие трюки и ухищрения пускаются там люди только для того, чтобы привлечь хотя бы на секунду к своей личности внимание равнодушного и занятого обывателя».

«Каких только жертв не приносят на алтарь искусства! А самое обидное то, что это проклятое искусство даже не ценит этих жертв».

«Красота в кино второстепенна. Главное – фотогеничность. Важно, чтобы самый каркас, так сказать, лица был фотогеничен, а красоту вам уже добавят гримом и освещением. Часто очень красивые лица теряют из-за этого на экране. Вообще в Голливуде происходит обратное явление. Там звезды почти все некрасивые, а статистки – красавицы».

«Зачем приехали в Голливуд все эти люди? Чего искали они здесь? Каким ветром занесло их в такую даль, на край света? Трудно ответить на этот вопрос. Русский человек, потерявший родину, уже не чувствует расстояний. Кроме того, ему нигде не нравится и все кажется, что где-то лучше живется. Поэтому за годы эмиграции мы стали настоящими бродягами. Раз жить не у себя дома, так не все ли равно где?»

«Нас не надо хвалить и не надо ругать. Я представляю себе нашу театральную жизнь как огромную табельную доску. Если вам понравилось что-либо в нас, подойдите и молча повесьте на гвоздик жетончик. Если нет – не делайте этого. Восхищаться, благодарить и облизывать нас не надо! Это портит нас и раздражает умнейших из нас. Мы святые и преступные, страшные в своем жестоком и непонятном познании того, что не дано другим. Нас не надо трогать руками, как не надо трогать ядовитых змей и богов!»