Оксана Гринберга "Чужой мир". Фэнтези... любовный роман?
Сюжет: классический... ГГ в нашей реальности попала под машину, но не умерла, а перенеслась в фэнтези-мир. Здесь все сурово, жесткое средневековье, плюс регулярные нападения каких-то потусторонних тварей и сложные отношения с разными расами. ГГ прибилась к местным нищим и начала пробивать свой путь наверх.
Автор незнакомый, книжку взяла в библиотеке просто так... Ну, как и ожидалось - по подаче и аннотации - все совершенно стандартно. ГГ-попаданка, которая в нашей реальности болталась без дела и без смысла, а оказавшись в суровом средневековом мире сразу стала крутеть и звездеть... Несколько кандидатур роковых и сексуальных, которые вокруг нее образовались и начали вращаться - на любой вкус и цвет, как говорится... но ГГ затрудняется и метется духом... Загадочные родовые обереги, которые имеют странную силу... и т.д. Читается, впрочем, вполне себе легко и особого раздражения не вызывает. Из не совсем обычного - ГГ внезапно решила стать бойцом и поражала местных мачо своим стремлением участвовать в боях... а потому что в нашей реальности она когда-то занималась всякими единоборствами, а здесь и не знают приемов всяких, ага.
Заканчивается все как-то резко - я пошла смотреть на LiveLib - ну, само собой, оказалось, что это первая книга. А другие вроде как и не издавались. Обычная история. Но и страдать особо причин не имеется.

@темы: Книги

---

Картинкофлуд

Инктоберный. 18 октября – «Водить». Задала – «Игра в прятки: выходи, тебе водить».

---

Просто в телеграме -

---

Читательский дневник

Уральский следопыт.
«В тундре нет дорог, есть лишь направления, и у каждого – свое».
***
«На нарте лежит маленький олененок. Ему, наверное, от роду дней десять. Он дрожит от холодного ветра. Я прижался лицом к его мягкой пушистой шерстке. Но вот его снимают с нарты и начинают душить… Какая ужасная картина! Тут же на снегу сдирают с него шкуру и едят теплое сырое мясо, запивая кровью. По утверждениям ученых, занимающихся северным оленеводством, в ста граммах сырого мяса оленя содержится суточная потребность человека в витаминах. Мы не вправе осуждать обычаи своих соседей. Пищевой набор наших кочевников невелик. Сухари, плиточный чай, сушки, сливочное масло, соль, сахар, сгущенка. Все остальное дает им олень».
***
«Место бывшей стоянки чума принято оставлять чистым. Как только уложат на нарты части чума и вещи, женщины подбирают всякий мусор и сжигают его. Этот обычай связан с представлением о том, что сразу после откочевки людей на чумовище появляется дух Мядинда, который собирает все то, что было оставлено, и может через эти предметы причинить вред уехавшим людям. Особенно опасным считалось оставлять волосы или остриженные ногти».
***
Эйнштейн: «Гравитация не может отвечать за тех, кого любовь сбивает с ног». «Политика сложнее физики».
***
«Известно, что самый длинный погреб в мире расположен в Молдавии (более 200км). И немудрено, ведь даже обычная средняя молдавская семья желает иметь в своих запасниках несколько бочек вина. Жора с Александрой, например, заготовили его в этом году более трех тонн! Вино делается вручную из молдавских сортов винограда».
***
«Одинаковых наличников не увидели. Все разные: и по фигурам-узорам, и по цвету. Наверное, сказывается происхождение самого села Лая: село обязано появлением двум железоделательным заводам Демидова, возникшим на реке Лайка в XVIII веке. И первые поселенцы были из разных мест: выходцы с реки Керженец из Нижегородской области, переселенцы из Черниговской губернии, Алексеевской вотчины. Отсюда своеобразные дома и их украшения».
***
Юлия Рубинштейн: «Завтра растет из вчера, как трава из земли. Мало кому дано видеть завтра в совершенном виде, но ум делает видимым его произрастание».
***
«Организация свалок, помоек (очень часто это явление встречается на лесных делянках, в нефтегазовой отрасли, золотодобыче и т.д.), непосредственная подкормка (в Интернете выложено множество кадров, как «сердобольные», а на самом деле безответственные люди дают медведям сгущенное молоко, консервы, сладости), превращают зверей в попрошаек. У этих зверей кардинально изменилось поведение – зачем добывать пищу самостоятельно, когда тебе просто чего-нибудь подсунут люди. А потом зверь уже требует еду, пытается вырвать сумку и далее может нанести физические травмы человеку. Этот зверь уже «приговорен» к отстрелу, хотя он, по сути, ни в чем не виноват».
***
«Красиво вокруг, жутко красиво. Жутко, в смысле, больше, чем красиво… Огромные приполярные озера – это же вещь в себе. В том же походе мы коллективно наблюдали, как в озере под перевалом Кристалл резвились двое странных водоплавающих животных. С УАЗик примерно размером каждое. Наблюдали в ясный день, утром, трезвые, головой не стукнутые. Вполне готовые побить мировой рекорд в беге по тундре и курумке, если э т о вдруг вздумает направиться в нашу сторону».

---

Картинкофлуд

Инктоберный. 17 октября – «Журнал». Ну вот, как же так?? Ведь только что было задание с книгой… и вот опять… Задала – «Вести журнал наблюдений за птицами».

---

Просто в телеграме -

---

Читательский дневник

Юрий Левитанский.

Божественны стюардессы.
Возвышенна их семья.
Они твои поэтессы
сегодняшние, Земля.

В них все твои перемены
и сдвиги отражены.
Их волосы современны.
Их руки напряжены.

За ними гербы их родин,
созвездия и ветра.
Их орден международен.
Профессия их мудра.

Мне нравятся очень эти
глядящие из-под век
разумные твои дети,
о мой неразумный век.

Пока ты висишь над бездной
и треплет тебя гроза,
какой синевой небесной
наполнены их глаза!

Пока под раскаты грома
ты вглядываешься во тьму,
их брови нужнее брома
смятению твоему.

...Среди черноты зловещей,
сквозь темные небеса,
несутся улыбки женщин,
их царственные глаза.

И.Зволинская. Наследники погибших династий.
«Последнее покушение было особенно страшным. Это случилось у дверей университета. В лицо полетела граната – и один из студентов, что выходил из дверей, оттолкнул меня и принял удар. Мальчишка погиб. Охрана не успела ничего сделать. Тео и другие гвардейцы ходили чернее тучи. Роланд рвал и метал.
Аманду мы держали в неведении, не хотели расстраивать. С нее станется отменить венчание. В последнее время у меня было ощущение, что она только и ищет повод для этого, так Мэнди боялась предстоящего события. Для горожан была приготовлена подходящая сказочка о том, как обычная девушка, рискуя жизнью, спасала жизни такессийских солдат. А когда ее представили к награде, она так поразила своей скромностью монарха, что он в тот же миг влюбился и, стоя на одном колене, позвал замуж.
Роланд был прирожденным политиком, сомнительное происхождение невесты он выставил в самом выгодном для королевской семьи свете. Влюбленный до безумия король – надежда на чудо для каждой женщины в государстве. «Мечты сбываются», «Истинному чувству нет преград», «Простушка и король», - пестрили яркими заголовками газеты.
Роланд женился бы на любой женщине, на которую бы ему указал хранитель. Счастливый случай. И ничего более».

---

Клайв Баркер "Проклятая игра". Мистика, хоррор.
Сюжет: ГГ, некто Марти Штраус, отбывает наказание в тюрьме за грабеж. Внезапно появляется возможность выйти на условно-досрочное освобождение, точнее, под поручительство некоего миллиардера отправиться к нему в поместье охранником. Марти, конечно, соглашается. И первоначально кажется, что все складывается просто замечательно. Но постепенно он замечает все больше и больше странностей в окружающем... пока не становится слишком поздно. Впрочем, для него все уже стало слишком поздно в тот момент, когда он принял это заманчивое предложение. Ведь Марти не знал, для чего миллиардеру нужны охранники - а дело в том, что когда-то тот заключил сделку с дьяволом, и вот сейчас подошло время платить по счетам...
Книжку просто взяла в библиотеке от нечего делать. То есть, до этого как-то я на нее даже посматривала в каталоге интернет-магазинов... но здраво рассудила, что мне сейчас не очень интересно про мистику-хоррор и все такое, так зачем связываться. Но раз библиотека...
Что ж, Баркер, как я понимаю, тоже стоит в том же ряду, что и Дин Кунц - условных, так сказать, соперников Стивена нашего Кинга. И я даже как-то еще в давние 90-е пробовала что-то у него читать, но напрочь завязла... Ага, там было два здоровенных тома, здесь вроде один поменьше - ну, посмотрим, оптимистически решила я. В итоге оказалось, что за прошедшее время ровным счетом ничего не изменилось. И с Баркером, в общем, та же самая фигня ерунда, что и с Кунцем. Он не знает меры и не может вовремя остановиться. Ну, хотя Баркер и пишет чуть получше, чем Кунц... (но разве что чуть!)
То есть, получается, что пока автор начинает историю - описывает тюрьму, ГГ с его обстоятельствами, поместье с его странностями - все идет более-менее нормально. Но затем автор добирается до ужасов, и все - крышу сорвало, понесло, дальше будут только ужасы-ужасы-ужасы - скучно до одурения. Тем более, что под ужасами автор понимает большей частью только копание в физиологических подробностях... гниющие трупы, кишки-мозги наружу, в таком роде. Что ли это ему удовольствие доставляет? он все в этом ковыряется и ковыряется - вместо того, чтобы что-то уже происходило и завершалось-разрешалось. Хотя условный хэппи-энд - с выжившим ГГ -ясное дело присутствует. Но прямо как будто автор, вынужденный оторваться от мешанины трупов, со вздохом этот энд приляпывает.
Ну, может, если бы это был небольшой рассказ, то все производило бы впечатление получше. Но в виде здоровенного романа страниц на пятьсот выглядит несколько раздутым.
А, да - и за абсолютно омерзительную антисоветчину в прологе я еще скину баллы, святое дело.

«Жизнь – сделка наугад. Награждают ли тебя за хороший труд или сдирают с живого кожу – вопрос везения».

«Он изучал свое лицо, словно искал драгоценности. Написано ли на этом лице прошлое со всеми его грубыми деталями? Не выгравировано ли оно слишком глубоко, можно ли его стереть?»

«Любовь дается нелегко. Какую бы форму она ни приняла, ее следует уважать».

«Архитектор тьмы хвастался:
- Смотри, какая невероятная пустота, как она чиста и совершенна. Ни одно чудо мира не может сравниться с этим грандиозным ничем.
И когда она проснулась, объект его гордости не исчез. Казалось, видение стало реальностью, а реальность – фантазией. Словно цвет, форма и сама материя были лишь забавным развлечением, созданным для прикрытия пустоты».

«- Мы сделали несколько ошибок и теперь должны за них заплатить.
- Ошибок?..
- Иногда люди не прощают, Марти.
- Так все это… - Марти обвел рукой большой круг. – Потому что люди не прощают?
- Запомни. Самая лучшая причина на свете».

«В его сне звенел телефон. Ему снилось, что он проснулся, поднял трубку, заговорил со смертью на другом конце провода. Но звонок продолжался, даже когда беседа закончилась».

«- Не слушай зла, не смотри на зло, не говори о зле.
- Я не обезьяна».

«- Он //дьявол// убил ее?
- Сам? Нет. Его руки чисты. Хоть пей из них молоко».

«- Ты должен понять: война – не то, что показывают в кино. Европа пала. Менялись границы, люди уходили в забвение. Мир был готов для грабежа, - он покачал головой. – Ты не можешь себе представить такого… Ты живешь во времена относительной стабильности. Но война меняет правила. Вдруг оказывается, что ненавидеть это хорошо, и разрушение тоже хорошо. И человеку позволяется проявить свою истинную сущность…»

«- Ты живешь в себе. Так же, как и я живу в себе. Мы имеем очень четкое представление о том, кто мы. Поэтому мы дорожим собой – из-за нашей уникальности. Понимаешь, о чем я? Суть вещей, вот что я имею в виду. Каждая вещь в мире независимо от ее ценности сама по себе уникальна. Мы любуемся индивидуальностью явления и бытия. И мы допускаем, что часть этой индивидуальности существует вечно. Хотя бы в памяти людей, имевшей с ней дело».

«Большая часть знамений с такой ловкостью проскользнула мимо фасада обычной жизни, что только самые внимательные или те, кто вечно выискивает необычное, могли заметить проблеск Апокалипсиса, явившегося во всем своем величии».

«Каждое поколение создает свой образ Ада. Территория его изучена до абсурда, почва взрыхлена; все ужасы пересмотрены и при необходимости переделаны под существующие в настоящий момент стандарты зверств; архитектура прошла перепланировку, дабы устрашать взор современных проклятых. Прежде Пандемониум – первый город Ада – стоял на горе из лавы. Молнии разрывали облака над его вершиной, а на склонах горели огни для падших ангелов. Сейчас подобные зрелища отошли Голливуду. Ад перенесли в другое место. Теперь ни молний, ни огненных пропастей. На пустыре, в нескольких сотнях ярдов от шоссе, Ад обрел новое воплощение – разрушенное, выродившееся, заброшенное. Но небеса каждую ночь похожи на пекло».

«- Смысл искушения в том, что некоторые вещи имеют свою цену.
- Ты дьявол?
- Ты же знаешь, что нет. Каждый человек – сам себе Мефистофель, тебе не кажется? Если бы не появился я, ты заключил бы сделку с какой-то другой силой».

@темы: Книги

---

В телеграме пишут -

11 декабря 2024 года, во время мессы по случаю открытия Собора Парижской Богоматери, впервые после завершения его реставрации прозвучит (www.lefigaro.fr/culture/patrimoine/le-choeur-de...) «хор строителей». В исполнении Cantique de Jean Racine Габриэля Форе примут участие сотрудники службы безопасности, археологи, ремесленники, плотники, стекольщики и реставраторы — все, кто на протяжении пяти лет работал над восстановлением храма.

Идея собрать хор принадлежит химикам из лаборатории по исследованию исторических памятников — Стефани Дюшен и Дороти Шауи-Дерье. Их предложение было встречено с огромным энтузиазмом, и к проекту решили присоединиться более 80 человек.

Участники хора видят в этом выступлении возможность «продлить строительство» не только в физическом, но и в духовном смысле. Строители отмечают, что это будет «кульминацией» их работы и результатом «огромного человеческого труда».

---

Картинкофлуд

Инктоберный. 16 октября – «Шероховатый». Это был чистый кошмар… Потому что я не могла придумать ничего подходящего… а что мне приходило в голову – то Кандински не имел о том понятия. С огромными совместными усилиями пришли к запросу – «Когда приходится править шероховатый текст». Предложенные Кандински варианты, видимо, надо воспринимать как метафоры, аллегории и все такое.

---

Просто в телеграме -

---

Читательский дневник

Записки Хендрика Груна из амстердамской богадельни.
«Сегодня вечером по телику покажут интервью с будущими королем и королевой. Я только что был внизу: все лучшие места перед телевизором уже заняты. На передних стульях лежат записки с именами. Похоже на полотенца, которые с восьми утра лежат на шезлонгах у плавательного бассейна в отеле. Я собираюсь намекнуть Эверту на это бронирование мест. То есть подкинуть свежую идею возмутителю спокойствия.
Некоторые дамы, отправляясь смотреть по телевизору интервью с Виллемом и Максимой, надевают свое лучшее платье. Из почтения. Их самое красивое платье не всегда самое красивое. Иногда оно к тому же старое и поношенное. Жильцы нашего дома помешаны на бережливости. Они считают грехом покупать новую одежду, ведь существует большая вероятность помереть прежде, чем ее сносишь. Тогда уж лучше таскать ветхие платья, штопать чулки и латать обувь.
Я тоже не без греха. Тоже не люблю покупать дорогую одежду».
***
«Во время интервью самое сильное впечатление произвела на меня блузка Максимы. Я бы назвал этот красивый цвет лазурным. А некоторых других зрителей привел в восторг бинтик на пальце наследного принца. Прищемил дверью? Порезал? Сломал ноготь?
Об этом эксперты в телестудии не обмолвились ни словом. Зато подчеркнули, что содержание королевской семьи обходится совсем дешево. После чего быстро перескочили на идеальных зятьев, Ника и Симона».

Х.Рольф. Маленькое кафе в конце пирса.
«- Так… время для разминки.
Джо положила свою доску для серфинга на песок рядом с доской стива и послушно выполняла его инструкции. Они размяли четырехглавые мышцы бедер, мышцы задней поверхности бедра, руки, плечи, а потом он заставил ее несколько раз пробежаться по песку.
- Разминка убережет тебя от травм, как и в любом другом спорте, - объяснил Стив, пытаясь не смеяться, глядя на хмурую Джо. – Теперь проведем урок на песке.
- А мы может это пропустить и сразу выйти в море?
Она видела, как солнце появилось на горизонте, но жары пока не было. Вода казалась холодной, несмотря на солнечные блики на поверхности.
- Джо, поверь мне на слово, тебе нужно сначала попробовать на суше.
Она позволила ему показать ей все шаги. Джо легла на доску и сделала вид, что гребет, хотя руки ее касались только сырого песка. Потом надо было освоить то, что Стив называл «раскладушкой», которая предполагала, что Джо поставит обе руки на края доски на уровне ребер, крепко за нее ухватится, а потом поднимет задницу вверх и каким-то образом подпрыгнет на месте так, чтобы обе ступни приземлились на доску одновременно и в нужной позиции.
- Я уже устала, а мы даже в воду еще не вошли, - пожаловалась Джо, вставая на доске, как ей показалось, в миллионный раз. Она уже начала сомневаться, что сможет даже на суше стоять вертикально без посторонней помощи.
Стив выглядел так, будто спокойно лежал все это время. Он даже не запыхался».

---

Картинкофлуд

Инктоберный. 15 октября – «Путеводитель». Не очень удачно получилось… То есть, не смогла ничего особо придумать, задала просто – «Путеводитель по магическим мирам». Но и тут вариантов получилось не лишку…

---

Просто в телеграме -

---

Читательский дневник

В.Леонтьева. Объяснение в любви.
«В сценарии мурманского выпуска «От всей души» рассказывала об Ольге Петровне Корниенко, и этот сюжет произвел на меня, пожалуй, самое сильное впечатление.
22 июня 1941 года в Баренцевом море радист Ольга Корниенко приняла приказ: «Срочно вернуться в порт». Началась война. Семнадцать кораблей, самых старых, оставили для рыбного промысла. Промышляли недалеко от берега, в полной тьме, туман считали за благо, чтобы не засек противник. Не зажигая огней, тралили, шкерили рыбу, несли вахту у пулеметов.
Команда состояла из нестроевых – женщин, стариков, подростков. Все занимались мужским делом. Гитлеровцы бомбили порт, причалы, суда. Рыбаки пулеметным огнем отгоняли самолеты. Восемь рыболовецких кораблей погибло в пучине Баренцева моря, два – в порту. Те, кому суждено было вернуться, приходили с хорошими уловами. Рыбой снабжали город, армию. В 1942 году эшелон с рыбой ушел в осажденный Ленинград. Всю войну Ольга Петровна не расставалась с наушниками. Даже спала в них. Каждую ночь принимала сводки Совинформбюро. Последний раз вышла в море в сорок шестом…»

А.Ардова. Избранница Ветра. Зима в Крылатой академии.
«Крылатый поморщился.
- Сто золотых.
- Нет.
- Двести, - повысил он ставку.
- Не стоит.
- Самоцветы.
Высший угрожающе наклонился в мою сторону, явно теряя терпение. Я отрицательно качнула головой и нащупала в кармане портальный камень. Жаль его тратить, но другого выхода нет. Иначе от этого настырного точно не отвяжешься.
- Рубины, сапфиры, алмаз… - начал стихийник, но я сжала тонкий диск в пальцах, и окончание его фразы утонуло в гуле открывающегося пространственного перехода. Последним, что я видела, было злое лицо крылатого и его протянутая ко мне рука, а затем все исчезло в ослепительной фиолетовой вспышке…
Мгновение полета, потом под ногами снова возникала твердая поверхность, и я замерла, прислушиваясь. Перед глазами все еще плыла зыбкая сиреневая дымка – следствие быстрого переноса, и двигаться было откровенно опасно. Меня могло забросить куда угодно в пределах родной башни, даже на самый край верхней ступени центральной лестницы. Это если Рок находился в хорошем настроении. А если в плохом… страшно представить.
В прошлый раз я пришла в себя на огромной кованой люстре в холле. Слезть с нее самостоятельно не удалось – пришлось ждать учителя. Но в то утро дух-хранитель был настроен как-то особенно пессимистично по отношению к миру и нам, живым его обитателям, так что ничего удивительного».

---

Дина Рубина "Одинокий пишущий человек". Современная литература. Эссе.
Про что: просто свободный поток рассуждений писателя о книгах, о писательстве и о жизни.
Я, в общем, Рубину не люблю... так сказать, заочно и скопом - со всей отечественной боллитрой, расцветшей и процветшей в постсоветском пространстве и т.д. это я тут честно отмечаю. Но вот, раз уж я сейчас хожу по библиотекам, то решила - почему бы по такому случаю не ознакомиться... И тут как раз мне попалась на глаза эта книжка - рассуждения писателя о писательстве - это я вообще люблю почитать, ага.
Книжка оказалась довольно толстая... то есть, первоначально мне так не показалось, но в процессе чтения... Как я поняла, это все тут автор обычно излагает на встречах с читателями... Но - тогда как раз случился ковид со всеобщей паникой, ввели карантин, все отменили - так что автор решила это все издать в бумажном варианте. Тут всего вперемешку - рассказы о собственной жизни, о своих книгах, все такое. Если раньше у меня были некоторые ожидания, что это такой вариант советов опытного писателя "как писать книги" - у западных авторов вон довольно популярно - так оказалось, что тут скорее всего не об этом. Так, общие рассуждения. (иначе из всего этого можно сделать вывод, что для того, чтобы стать успешным писателем, нужно родиться в правильной семье )
Врать не буду, пишет автор вполне легко... красиво, изящно, выразительно, художественно и все такое. После первых прочитанных глав я даже стала лениво подумывать, что надо все-таки взять какую-нибудь обычную книжку автора и познакомиться с творчеством... Например, о детстве в Ташкенте, как она тут рассказывает. К финалу мне уже не хотелось ничего. Автор меня утомила. Все-таки это сплошное излияние красивостей - это для меня слишком... (назойливо стала вертеться в мозгу фраза одной из бывших коллег по работе - "ни слова в простоте не скажет!" ) А так, если отрешиться от всей художественно-эстетической мишуры, то - когда человек в разных местах книжки приводит четыре разных варианта объяснения своих резонов выехать в эмиграцию - как по мне, это довольно странно.
Ну, в любом случае, сейчас можно считать, что я хоть как-то познакомилась с автором.
И последняя порция...

«Живительную ноту приносит на страницы и лошадиный дух; лошади всех мастей вполне уместно и даже стильно смотрятся в романах о любви, а их развевающиеся гривы часто выносят героя, а заодно и автора, из сюжетных тупиков».

«Любовь оплетена риском, как Лаокоон змеями».

«…Не ударяйтесь в ханжески пафосные описания, когда запутавшись в кущах пышных метафор, читатель не понимает, что перед ним: сексуальная сцена или полет в космос».

«Именно по второстепенным персонажам автор отмеряет время романа. Часто именно они двигают сюжет, возникая очень вовремя и по ходу решая те или другие насущные проблемы автора и героев, которым, кроме любви, и думать-то особо не о чем. Дайте же, дайте встрять в диалог симпатичному другу или подружке, соседке или сослуживцу, а то ведь время и сюжет так и норовят застрять на наших голубчиках-влюбленных».

«Слишком много претензий я выслушивала за проходные смерти разных симпатичных и задушевных людей в «массовках» своих романов. Выслушивая их, я только грустно киваю. Ну как прикажете объяснить читателям, что любой артист так или иначе должен покинуть сцену!»

«Финал – самый мощный аккорд симфонии, это кода гремящего оркестра, опустошение всех закромов романа. Это и ликование осуществленной любви, и в то же время вывернутые карманы, в которых – пусто. Все отдано героям, все отдано читателю».

«Писатель движется вперед только тогда, когда забывает своих героев, заодно бестрепетно оставляя за спиной годы, которые с ними прожил. Это трудно. Так же, как парадоксально трудно смириться с существованием книги. Момент наложения уже написанной, только-только завершенной книги на ту матрицу Книги, которую все эти месяцы или годы ты носила под сердцем, - вещь волнующая и очень травмирующая. Ибо контуры наложения никогда не совпадают».

«Литературный дар, дело такое, - он ведь уходит. Нет, он не испаряется, хоть в жизни писателя случается всякое. Он просто меняется, ежеминутно становясь иным: накапливается опыт, углубляется понимание процессов творчества, оттачиваются стилевые приемы. Твоя связка ключей и отмычек становится все увесистей. А вот та первородная гормональная радость, клокочущая в юности, пузырьки шампанского в крови, мощный заряд неутомимой надежды и необозримые намерения, без которых приниматься за роман о любви бессмысленно, - они скудеют. В нашем литературном ремесле все замешано на физиологии. Ты пишешь на взрывной энергии внутренней секреции, твой организм черпает силы только внутри».

«Мешает ли писателю любовь в его жизни? Мешает, конечно, особенно в молодости: когда у любви когтистые лапы и акулья пасть, когда любовь – хищник, грозящий сожрать твою жизнь. Но эта кипящая магма дает пищу и жизнь многим ранним произведениям автора – пусть не отточенным, пусть пестрящим стилистическими провалами. Но это драгоценные слитки собственного прожитого чувства. Золотой песок, собственноручно промытый в семи водах собственного сердца. С годами любовь, этот неутомимый преследователь, этот соперник творчества, не то что слабеет, но смиряется, смягчает острые черты и даже заключает с жизнью некий паритетный договор: я тебе – тишину, ты мне – глубокое умное чувство».

«Лексике русской, обсценной, ненормативной, нецензурной, бранной, табуированной… столько сотен и даже тысяч лет, что слова эти уже сами могут выбирать – чью речь им собою украсить, а чью оставить уныло-причесанной и стылой, как ноябрьская лужа».

«Есть дети, которым можно в десять лет дать в руки «Золотого осла» Апулея, и они будут зачарованы чистотой вымысла и волшебной магией образов и слов. А бывают взрослые, которым надо запретить читать «Анну Каренину», потому что эта книга может развратить их блудливое воображение. Все дело в людях».

«Содержит нецензурную брань»… Я возражаю. Слова эти – давно уже не брань, а выражение чувства, восклицания, по сути – просто набор звуков. Прямой смысл этих выражений стерся за сотни лет. В зависимости от ситуации, это просто реакция, чистая реакция – восхищение, удивление, огорчение, гнев или ужас».

«Так я поняла – сразу и на всю жизнь – несколько важных вещей: что у каждого слова есть свой точный удельный вес; что слова могут быть ядовиты, как отравленные конфеты из детектива Агаты Кристи; что само по себе слово не значит ничего, но произнесенное в ряду других слов может улыбнуться, нахмуриться, укорить, утешить, предупредить, угрожать или шантажировать. А может и убить – девять граммов в сердце».

«Мне по профессии невозможно оставаться закрытой для какой-либо темы. Это расточительно и неразумно. Никогда не стоит перекрывать приток воздуха в закостенелую форму «реалистического» сюжета. Даже если от этого сквознячка попахивает серой».

«Любой писатель – немного ростовщик, все наши тексты – это закладные: времени, судьбы, прошлого и будущего».

«Известная вещь, и любой писатель знаком с таким феноменом: пока книга пишется, тебя в любую минуту может затянуть в воронку совпадений, случайностей, небольших таких (или даже больших) чудес, намеков, знаков судьбы и неожиданных посылочек от твоего личного Соляриса. Эффект магнита, вещь известная. Начинаешь писать книгу, и Вселенная волнуется, ослепляет тебя зеркальцами, посылает солнечные зайчики; иногда мешает, порой помогает. Вселенная ревнует и бесится – еще бы: писатель – он, конечно, малый творец, иногда – бесконечно малый, и к тому же смертный. Но все же – творец!»

«… Привет оттуда, где настаиваются сюжеты книг, заваренные на неизвестных травах, случайных встречах и странных совпадениях, и снах».

«Повторяешься!» - говорят мне. Повторяюсь, да… Я и со своей утренней чашкой кофе ежедневно повторяюсь. Нам потому так жалко покидать этот мир, что мы повторяемся и повторяемся в нем, своими привычками, любовями и привязанностями, которые знаем наперечет».

«…Ополосните джезву водой – как она вспыхнула на солнце! Видите? Видите?! Вот оно, неумирающее деяние человеческого таланта! Можем ли мы, писатели, быть уверены, что лет через пятьдесят и наше творение так же вспыхнет под взглядом внимательного читателя?»

«Я вообще собираю разную памятную мелочевку и всегда готова ринуться в развалы прошлого, где среди потертых кошельков, старых ламп и продавленных кресел бродят тени и судьбы позабытых людей, жаждущих воплотиться в литературных героев. Иногда представляю себя сидящей на высоченном холме собранного хлама – великую старьевщицу собственной жизни».

«- В одном из интервью вы обмолвились, что израильская жизнь подарила вам чувство свободы и мужества – брать на себя любой вес, любые трудности. Россия с ее «совковым менталитетом» оказалась неподходящим для писателя местом?
- Ну что вы! В России есть все, что писателю необходимо: люди, природа, целый вагон проблем и невыносимостей, океан неиссякаемых страстей. Но существует такая штука – судьба; каждый сражается с ней в одиночку, и по итогам этого сражения не на жизнь, а на смерть получает свой надел: пространство бытия и творчества».

«Иногда в сомнительную минуту говорю себе: господи, когда же ты уже заткнешься? Вот с певцами – все ясно: голос в подавляющем большинстве певческих судеб истощается и мирно уходит. Балерины, даже фантастически выносливые, совершают в конце концов последнее фуэте и ловят последний летящий на сцену букет. Писателям же свойственно возводить свой невроз, любую болезнь и даже старость в творческое кредо. Нашего брата писателя на пути к полному творческому распаду может остановить только невероятная сила собственной воли и ясность понимания, что путь пройден. Или об этом позаботится уже дядюшка Маразм. Хотя маразм еще надо в лицо узнать. Глянешь так в зеркало, узришь там маску идиота и думаешь: ничего, это просто карнавал в Венеции, надо про это написать».

«Я ненасытна в заглатывании огромных кусков мира; в творческом отношении я какая-то бездонная утроба. Мне все интересны, всех жалко, всех бы согрела, всех бы описала, всех бы убила».

«Если бы человек мог знать: смерть – дар или наказание?- это в корне изменило бы все наше существование. В том числе существование литературы».

«Писатель – всегда исследователь: событий, движений души, рождения и смерти. Это не вопрос добра или зла. Это вопрос удачно написанной сцены. И повторю: это не издевательство, не равнодушие, не старческая черствость. Все гораздо хуже: это творчество».

«Отпевать мальчика пригласили священника из церкви. Он певуче и быстро-густо проговаривал что-то непонятное, мне казалось – не по-русски, не совсем по-русски, хотя похожие на нормальный язык слова все же попадались. Мне уже тогда хотелось остановить человека и попросить повторить: ты что сейчас сказал?»

«У меня вообще ощущение, что я всегда (и сейчас) пребываю в эмоционально насыщенном возрасте умного подростка, внезапно рванувшего в своем развитии: лет, примерно, четырнадцати. И по внутреннему ощущению, по какому-то удивленному отношению к жизни, я никуда и не двинулась. А юбилеи… бог с ними. Сколько там натикало? Это как в такси: ты едешь, счетчик тикает, но ведь он имеет отношение к этой машине, а не к тебе лично. Ты заплатишь за поездку длиною в жизнь, выйдешь из машины и пойдешь по своим делам».

«Какое-то время присутствие в информационном пространстве страны и языка все длится, длится… до такой степени, что забывчивые коллеги-ровесники могут и спросить один другого: «Но ведь он умер, кажется, или я что-то путаю?» Да уж, такое время настало – некоторой неопределенности бытия: не буквальное присутствие, не буквальная смерть…»

«Вот смерти писатели бояться не должны, ибо в тексты их книг, как в лабораторные пробирки, перекачивается личность автора: черты характера, склонности и привычки; манера мыслить, манера говорить и двигаться, и смотреть – да-да, вы ведь смотрите на происходящее в книге глазами автора. Для писателя смерти, в сущности, не существует. Раскроешь книгу – и вот он, поговори с ним, поспорь».

«Когда писатель удаляется со сцены, его творчество высвобождается из-под груза его суетной и противоречивой личности и начинает жить свободно и мощно, ликуя без авторского пригляда. Книга в отсутствие автора даже внешне обретает иное выражение, иной облик. А ведь книга всегда – близнец автора, хотя и обладает собственной силой. Суть его личности коренится в глубине книги. Можно имитировать что угодно, но обмануть читателя – в этом – невозможно. Личность автора отпечатана на странице каждой его книги, как ДНК».

@темы: Книги

---

Картинкофлуд

Инктоберный. 14 октября – «Бродить». Задала – «Я просто люблю бродить под дождем». Ну… как всегда, у Кандински проблема с зонтиками. Но все-таки общая атмосфера…

---

Просто в телеграме -

---

Читательский дневник

Михаил Светлов.

Чтоб ты не страдала от пыли дорожной,
Чтоб ветер твой след не закрыл, -
Любимую, на руки взяв осторожно,
На облако я усадил.

Когда я промчуся, ветра обгоняя,
Когда я пришпорю коня,
Ты с облака, сверху нагнись, дорогая,
И посмотри на меня!..

Я другом ей не был, я мужем ей не был,
Я только ходил по следам, -
Сегодня я отдал ей целое небо,
А завтра всю землю отдам!

А.Кириллов. Областной драматический.
«У попутчиков Троицкого вещей было немного, все ушло в контейнерах. Они помогли ему внести в автобус два тяжелых чемодана с книгами и узел с постельным бельем. Автобус дернулся, развернулся. Троицкий плюхнулся на сиденье…
- В кино снимался? – интересовались артисты.
- Да так… в эпизодике.
- Вот-вот, - переглянулись они, - снимутся в эпизодике, а потом товарищей своих за людей не считают, второй сорт для них, не видят, не слышат, будто и вправду стукнутые кинообъективом.
- А ты знаешь, был у нас один киноартист, - зашелся стрекочущим смехом Юрмилов. – помереть хотел досрочно, не в середине второго акта, а в самом начале. Очень на поезд спешил, какая-то студия на пробы вызвала. Умолял нас, чуть не на коленях ползал: «Застрелите меня, братцы, скорее, век не забуду». Начали второй акт: он прямо лезет на нас. Терпели мы, терпели…Наконец я не выдержал: «Да застрелите его», - говорю. Один из солдат вынул пушку и бабах нашего киноартиста, тот с радостью плашмя об пол и грохнулся. Раньше он в этом месте долго сопел, кряхтел, топтался, сверкал глазами, а тут как подкошенный – упал и лежит. Мы ноль внимания, играем, будто и нет его. Слышим, шипит наш мертвец: «Вытащите меня за кулисы, христа ради, черти!» Да-да, так мы его и потащили! Закроют занавес, сам встанет. А то, ишь ты, киноартист, в театре, значит, что – халтурить можно? Закрыли занавес, он вскочил как ошпаренный, по дороге расшибся, чуть не сломал ноги, но на поезд опоздал, - закончил Юрмилов удовлетворенно».

---

Книжный столик

Д.Рубина. Одинокий пишущий человек.

«В том, как открывается тебе навстречу хорошая книга, есть некая мерцающая ревность; радужный павлиний хвост чужой творческой удачи».

«Когда книга закончена, она уплывает от тебя, с годами становится все более размытым парусом на горизонте».

«Ты – автор прозы, говорю я себе, а не Учитель и не можешь накормить толпы страждущих пятью хлебами. То есть книгами. Тут каждый сам себе ищет пропитания в беспредельном и бездонном океане написанного. От… цепись от читателя, пусть плывет себе дальше в океане литературы на «Летучем голландце».

«Круговорот в издательском мире, как мясорубка на винте, держится на обаянии писателя. Изволь понравиться! Книга книгой, но если ты будешь сидеть за столиком мешком картошки, надувая щеки и тягомотно-буквально отвечая на вопросы (что никому не интересно), то в следующий раз к тебе никто не явится. Нет, ты изволь поработать цирковым акробатом, побыть конферансье, фокусником; изволь выпустить из рукава пяток голубей, рассказать пяток анекдотов, объявить свою любовь и благодарность всему читательскому сообществу. Ты, конечно, называешься писателем, прозаиком (вот еще элегантное звание!), но не забывай, ради бога, что, по сути, ты – разъездной торговец, в сущности – лоточник, которому необходимо продать свой товар».


«Любимая записка, которую прислали мне из зала в Екатеринбурге – после выхода в свет романа «Белая голубка Кордовы» - была: «Какая же вы сволочь, Дина Ильинична! Зачем вы его убили?!!» Это самое дорогое сердцу автора признание любви к его герою – свидетельство того, что мираж, химера, рожденная моим воображением, облекшись в плоть, стала совершенно живой – для данного читателя. Живой настолько, что внутренне он вопит и оплакивает гибель героя и не может с ней смириться. Иными словами: «Перепиши концовку!»

«Не перестаю изумляться тем искренним сердечным привязанностями, которые возникают между Читателем и героями книги. Я очень радуюсь, получая подобные свидетельства… нет, не реальности моих героев, а реальности чувств самого читателя».

«… «Лайкать» - надо быть абсолютно глухим к родному языку, чтобы не услышать в этом непристойном словечке «лакать» и «лаять».

«С годами времени становится все меньше, жизнь к тебе становится суровей и проще: делай свое дело, и будь что будет».

«Строительство литературного имени – история куда более занудная, чем строительство Вавилонской башни. На этот долгострой уходят годы, десятилетия…»

«Вопреки известному утверждению Малларме «Мир существует, чтобы войти в книгу» - я считаю, что мир, в котором мы проживаем свои дни и годы, существует сам по себе, а книги помещаются на неких полках в совсем другой, параллельной вселенной. Даже если какие-то персонажи повстречались вам в вашем детстве, юности, на службе в армии, в собственной лаборатории, в спортивном лагере, в тюремной камере или в соседнем гастрономе, - они перестают принадлежать обыденному миру в ту минуту, как ими завладевает воображение писателя. Как только персонажи подвергаются этому мощному реагенту, они, боюсь это вымолвить, - растворяются в нем и переходят в совершенно иные сферы обитания».

«…Настоящие ценители прозы понимают, что такое литературный текст, как мучительно трудно и в то же время пугливо невзначай он вырастает, какие неожиданные побеги дает и какие странные рощи шумят после посева «реальных фактов».

«- А существует ли рецепт или даже свод профессиональных рецептов, сверяясь с которым можно создать успешный роман?
- Но роман – не пирог и не жаркое. Вы же не спросите у счастливых родителей рецепта на зачатие удачного ребенка».

«Человеческая личность появляется на свет с неким букетом качеств, этой таинственной икебаной, составленной Природой, Богом – кем предпочитаете? В течение жизни человек волен усовершенствовать или погубить свои дарования, но не в силах стереть их полностью, как неудавшийся файл».

«Душа книги либо сразу являет себя – вылупляется, вырастает, вытанцовывается… согласно удачной генетике замысла, так что ты плывешь в ней, чувствуя живые токи и живое тепло произведения, - либо эта душа молчит. В этом случае можно, конечно, работать над фразой, менять чередование эпизодов, прояснять сюжетные функции героев… Но все эти, так сказать, спасательные ремонтные работы не имеют отношения к душе романа. А у тебя, у автора (точно как у родителя с ребенком), либо есть с этой душой внутренняя связь, либо нет».

«С каждой книгой писатель снова и снова проживает целую жизнь. Это возрождение Осириса, чья корона и священная ладья недаром сплетены из стеблей папируса; это живительный источник подлинного и глубокого счастья».

«Хочешь ты в это вдаваться или нет, но работа над книгой с чего-то должна начаться. Что-то запускает этот процесс, чья-то невидимая (или вполне видимая) рука подталкивает тебя, а то и пихает в спину, так что, теряя равновесие, ты ошеломленно катишься под гору, в слабой попытке схватиться за кустик здравого смысла, притормозить и оглядеться».

«Не надо бояться похожести ситуаций или положений. Есть книга, очень старая и толстая, - Библия называется, - в которой изложены матрицы абсолютно всех жизненных коллизий между людьми с сотворения мира. Библия – это, в сущности, анфилада матриц, по которым катятся наши судьбы».

«Я теряюсь, когда меня спрашивают о соотношении реального и сочиненного в моих книгах. Казалось бы, это – один из самых распространенных вопросов, пора и ответ придумать, желательно смешной, ибо где юмор, там и правда. Но я неизменно теряюсь, будто и сама пытаюсь мысленно прикинуть: а каково оно, это соотношение? Вам в процентах или в граммах? Или – в случае алкоголизма автора – в пол-литрах? Ответ всегда будет уклончивый и неточный, а если точный, то это – шутка автора. У Одинокого пишущего человека в книги идет все подряд, как на мясокомбинате в «Завтрак туриста», и на фарш лучше не смотреть – стошнит. А вот готовый продукт бывает вкусным».

«Крупные произведения, вроде романа-трилогии, долго строятся и медленно вырастают. У них своя логика развития и расширения пространства. И когда это самое художественное пространство, сам воздух романа, объем текста, мощно растет, выдавливая стенки, раздвигая границы сюжета, - стоит внимательно прикинуть и понять: этот текст – он просит срочного ограничения или срочного выплеска за пределы первоначального замысла?»

«Стиль писателя – это его походка, манера говорить, дышать и двигаться. Каким образом он заставляет вас, читающих эти строки, перенимать эту походку, двигаться с ним в унисон, попадать в такт его дыханию, будто вы с ним танго танцуете… - это необъяснимая тайна. Боюсь, физиологическая».

«Смешной знак: точка с запятой, такой нелепый хвостик, словно ты наступил на развязанный шнурок и на секунду запнулся. После нее меняется рисунок фразы, становится слегка танцевальным».

«Писатель должен быть неприлично любопытен и, если надо, бежать за прохожим с унизительной просьбой и заискивающей улыбкой: «Вы только что э… матернулись… как-то незнакомо-прекрасно… нельзя ли повторить, я запишу?»

«В сущности, что такое этот самый «сюжет»? – топор из сказки про солдата, который варил похлебку. Все помнят, что ему пришлось добавить, чтобы похлебка из топора получилась съедобной: крупу, мясо, овощи… словом, все, что обычно кладут в хороший наваристый суп. А при чем здесь топор? Вот и я о том же».

«Порой из слова, сказанного писателем сквозь зубы или просто для закругления фразы, потомки выводят основные принципы его творчества».

«У писателя имеется набор приемов – то есть набор своих, отточенных работой всей жизни отмычек. Это и есть – стиль писателя. А высший стиль и высший класс, когда читатель их не замечает. Когда читатель вообще не замечает, что просто читает книгу, а чувствует, что он едет, задыхается, признается в любви, обнимает, хоронит… Когда он не замечает, что проехал свою станцию в метро. Хуже, когда ее проезжает сам писатель».

«Помните про финал начиная с первой страницы романа! Финал вообще лучше писать с самого начала: это тональность всей вещи. Заодно вы не позабудете – зачем, собственно, взялись за эту идиотскую махину».

«Слезы Читателя – это вам не фунт изюма. Любой писатель отдаст за них свою жалкую грешную душу, ибо всю жизнь играет самым святым: сердцем Читателя».

«Примерно на пятом романе можно похерить все правила. Они давным-давно устарели (для вас!), и на своем энном году жизни, имея за плечами энное количество написанных, а главное, принятых читателями произведений, вы можете отпустить удила и делать вообще все, что заблагорассудится. Надеюсь, вы сразу поняли, что никаких правил в искусстве не существует».

«В Большой Литературе не существует промежуточных должностей и рангов; не существует диплома «За лучшую роль второго плана» или приза «Симпатии зрителей». В верхних слоях этой атмосферы трудно дышат и потому очень трудно существовать; там не бывает «симпатичной прозы», или «небесталанной прозы», или «интересной прозы». Есть Литература. Или нет ничего».

«Роль читателя огромна: читая книгу, он воскрешает ее на время чтения, рисуя в воображении описанные писателем закаты, ночное небо, облака…и заполошный бег наперегонки влюбленных мальчика и девочки. Только так создается живой и дышащий мир романа».

«У писателя всегда особые отношения с прошлым. Ведь оно уже навсегда в его власти. Писатель склонен помыкать своим прошлым, и не только своим. В сущности, прошлое – это единственная территория, в чьих пределах мы распоряжаемся по своему усмотрению, расставляя события, людей и слова в том порядке, который нам потребен для… разумеется, для создания художественного текста. Турбина работает круглосуточно, и прошлое – самый гибкий и самый благодатный материал, из которого мы кроим и шьем свои белые – всегда белые! – одежды, даже если это балахон, в котором мы поднимаемся на эшафот».

«Обаяние прошлого в сотни раз сильнее изменчивого притяжения безликого и анонимного, а подчас и страшноватого будущего. «Новым временам», как бы увлекательно они ни выманивали нас наружу, всегда недостает: тепла, лучшего климата, лучшего образования, лучшего воспитания, вежливых людей и большего порядка – выбирайте, что нравится».

«По ходу сюжета героиня в своем сне встречает Иисуса, и они так трогательно, так буднично болтают о разных вещах… Помнится, мне пришлось задуматься: а на какой свой вопрос я, в случае подобной встречи, хотела бы получить ответ? И знаете, чем дольше живу, тем с большей ясностью осознаю: уже не хочется ни с кем вступать в дискуссию. Бог, дьявол и вся святая рать – ты понимаешь это со всей ясностью – так же беспомощны, как и все мы. И никто тебе не ответит не то что на сакральные, но и на самые простейшие вопросы: например, как продуть засорившуюся трубу».

«Полное отстранение от некогда родной стихии – самая честная и, на мой взгляд, мужественная позиция человека, испытавшего поражение в какой-либо области искусства. Изгнанные из рая не жуют райское яблоко. С бывшими мужьями не дружат».

«Именно она, неосязаемая душа романа, привносит тайну в мир каждой талантливой книги. А тайну читатель должен ощущать чуть ли не с первой страницы. Тайна – это путеводная звезда, она кружит и водит, как леший по лесу, не только читателя, но и самого автора – пока не поставлена последняя точка».

«Роман, понимаете ли, - сооружение грандиозное и многотрудное. Это египетская пирамида: вот она перед тобой, ты видишь ее собственными глазами и все равно шепчешь: «Этого не может быть!»

«Каждый роман – отдельная бурная жизнь, причем не только героя, но и автора; на время работы писатель тоже становится героем романа, вернее, всеми героями сразу и по очереди».

«Хороший детектив написать дьявольски трудно. Гораздо труднее, чем просто-роман».

«Творец выражает себя и окружающий мир только так, как умеет, в строго отведенном ему природой диапазоне. Ведь мы – инструменты. Вы не можете играть в регистре контрабаса, если вы – флейта».

«Если в основу романного сюжета не положить краеугольный камень – характер Главного Героя, все здание романа, даже и ловко спроектированное, будет шататься, как дом, построенный на песке».

«Выбор имени – очень важная функция в романе. Имя должно прирасти к герою неразрывней, чем пересаженный орган».

«Среди кукольников попадаются гении. Чем страннее кукольник, тем реальней и поразительней сотворяемый им мир».

«Человек с давних времен примеряется к рукотворному созиданию жизни из неживой материи. Но мне кажется, что человек всегда ревниво присматривался – а не куклы ли мы сами? Насколько мы реальны? И нельзя ли увидеть в зеркале ту «золотую нить» - при помощи которой двигается голова марионетки, - идущую вверх от твоей собственной головы…»

«Очень важно сделать то, что мы, увы, не всегда вольны сделать для своего реального ребенка, а вот писатель для своего ребенка литературного вполне может: выбрать место его рождения. Город, деревню, поселок. И, конечно, страну. Выбрать, как в сказке, «корешки», а уж «вершки» появятся сами в логически выстроенной судьбе литературного персонажа».

«Это особенный период – накопление материала. Неважно, сколько и по какой теме ты чего подберешь и сколько подкопишь. Главное – побольше! Хапай все, потом приспособишь к делу: не тут, так там, не там, так в другом. Ты не знаешь, пригодится ли тебе художественный музей города Вязники, но в копилку на всякий случай попадает и кража из музея семи картин. На всякий случай ты даже записываешь – сколько ступеней было в лестнице в том самом обаятельном и воспетом в песне городском саду. Из всего этого накопленного зарождается магма, такой мыслящий океан, как в «Солярисе»; собирается мощная эмоционально-чувственная подушка вокруг романа, порождающая лица и образы».

«Нет такой вещи, как «реализм», есть талант писателя, который строит некий мир. Насколько этот мир горяч или холоден, абстрактен или реален, зависит только от органики дарования. Порой за реализм принимается умение автора создать мир художественного произведения пронзительно подлинным».

«Как ты ни описывай местность, обычаи какой-то семьи, историю трех ее поколений, природу-погоду во всем великолепии всех четырех сезонов… - неизбежно наступает момент (и ты его очень остро чувствуешь!), когда читатель говорит тебе: о кей, а теперь п о к а ж и. Не надо больше ля-ля, довольно пояснений, пейзажей и натюрмортов. Покажи мне эту девицу: что она думает о том парне, что скажет при первой встрече и как он ответит. Читатель, понимаете ли, любит лично смотреть, лично слышать и лично щупать. Он накушался кинематографа до звона в голове. Давайте-ка, дядя-тетя писатель, посоревнуйтесь с мелькающими картинками, с настоящими слезами, с настоящим сексом на экране…»

«Диалог беспощадно все обнажает – ситуацию, повадки героев, их намерения; порою и мысли. Диалог – это не то, что скроет ваши ошибки, и потому писать его сложно, несмотря на обманчиво пригласительную возможность «просто потрепаться».

«Диалог – это мостик между двумя дыханиями. И точно как дыхание не может прерваться (разве что в летальном случае), так же и диалог должен длиться. Если не в словах, то в жестах, в движении, в мыслях персонажей. И даже тиснув пятистраничное описание луга, детской площадки или темного переулка, вы, автор, продолжаете диалог героев. Очень часто диалог не имеет прямого отношения к действию в реальном времени. Диалог вовсе не обязан иллюстрировать действие, не обязан действие объяснять – ни в коем случае! Но он обязан это действие двигать».

«Читателю должно быть гораздо интереснее читать диалог двух чуваков, чем идти в бар пустоюморить и языком чесать с приятелями или даже с собственной девушкой. Победите его девушку, черт побери, завоюйте на час-полтора этого нового читателя. Пусть он ей скажет потом: «Извини, зачитался…»

«Творчество – это привычка. Привычка к неудовлетворенности. Вечное стремление создать кого-то, кого еще не бывало. По сути, все тот же бессмертный «основной инстинкт», что движет нами в любви и создании книг».

«…Великие книги, в сюжетах которых любовь плещется, как мощная серебряная рыба».

«Роман о любви – высший пилотаж в литературе, ибо… писать-то, собственно, не о чем. В сокровищнице драматических ситуаций тема любви занимает ничтожное количество вариантов. А разве человеческое счастье или несчастье так уж разнообразны в сюжетах?»

«Дар писателя не в том, чтобы сочинить офигенно-новый-и-никем-прежде-неупотребленный сюжетный финт, а в том, чтобы затертое веками «я вас люблю!» показалось первыми словами о любви на планете и лично в вашей читательской судьбе».

«Да: и держитесь подальше от всех этих языков, гуляющих во рту; у читателя собственный рот с собственной слюной, и никогда не определишь степень чужой брезгливости».