Привидение кошки, живущее в библиотеке
«Не проходит и дня, чтобы в виллу Саид не стучался какой-нибудь живописец Старого или Нового Света со своими орудиями ремесла. Тщетно выгоняет его вон Жозефина. Художник распаковывает свои вещи на крыльце, ставит мольберт посреди аллеи и, сидя на складном стульчике, с философским видом покуривает трубку. Он полон терпения. Он поймает мэтра, когда тот выйдет из дома. Там же стоит и фотограф.
Обычно мэтр благосклонен к художникам. Он жалуется на их назойливость но сдается.
- Зачем писать меня опять? Уже поздно. Я поседел, я в морщинах. Ах, будь я молод! Но ведь мне за шестьдесят. Я уже не Антиной. Да, я знаю, это будет документ. Это делается для потомков. Но, в таком случае, нарисуйте для потомков что-нибудь порядочное, вместо старого болтуна с трясущейся головой. Для своей Венеры Пракситель брал натурщицами прекраснейших женщин Эллады. То же следует сделать для вашего Анатоля Франса. Выберите красивейших мужчин. У одного возьмите стан, у другого – икры, у третьего – черты лица. Увенчайте все это густыми, вьющимися волосами цвета гиацинта. Нет, я не знаю, что такое цвет гиацинта. Но я читал у старых писателей, что он очень ценился. И под всеми этими прелестями подпишите: Анатоль Франс. Это даст обо мне хорошее представление нашим правнукам, и особенно правнучкам. Моей болтовни они уже читать не станут. Но, глядя на составной портрет, они вздохнут: «Что ни говори, этот Анатоль был недурен собой.»
Труднее всего живописцу добиться сеанса. Но, согласившись на сеанс, мэтр ведет себя с детским послушанием… Он старается облегчить задачу художника. Для него он жертвует своим временем, своими привычками, ставит весь дом вверх дном…
Художники делают с ним, что хотят. Они усаживают его в кресло, спиной к свету и в профиль, потому что в профиль он гораздо лучше и знает это. Нагружают его живот тяжелыми раскрытыми фолиантами, в которых бедный великий человек не может прочесть ни одной строки. Запрещают ему скрестить ноги. Нельзя также поворачивать голову. По окончании сеанса Анатоль Франс потягивается. Обычно он говорит со вздохом:
- Человек – страждущий манекен.
Он смотрит на холст. Редко бывает доволен. Но скрывает свое разочарование. Венчает художника тяжеловесными лаврами. Это Апеллес! Это Рубенс! Это Микеланджело! Теперь ему не страшна река забвения. Книги Анатоля Франса будут забыты, но портрет его пребудет вовеки. Он пылко обнимает портретиста.
Едва лишь тот спустился по лестнице, говорит:
- Какая мазня! Слава богу, что мы не обязаны иметь сходство со своими портретами.»
Да, думаю, Анатоль Франс просто идеально бы вписался в Интернет.
Человек, который с такой легкостью перемешивает реальное и виртуальное… 
Обычно мэтр благосклонен к художникам. Он жалуется на их назойливость но сдается.
- Зачем писать меня опять? Уже поздно. Я поседел, я в морщинах. Ах, будь я молод! Но ведь мне за шестьдесят. Я уже не Антиной. Да, я знаю, это будет документ. Это делается для потомков. Но, в таком случае, нарисуйте для потомков что-нибудь порядочное, вместо старого болтуна с трясущейся головой. Для своей Венеры Пракситель брал натурщицами прекраснейших женщин Эллады. То же следует сделать для вашего Анатоля Франса. Выберите красивейших мужчин. У одного возьмите стан, у другого – икры, у третьего – черты лица. Увенчайте все это густыми, вьющимися волосами цвета гиацинта. Нет, я не знаю, что такое цвет гиацинта. Но я читал у старых писателей, что он очень ценился. И под всеми этими прелестями подпишите: Анатоль Франс. Это даст обо мне хорошее представление нашим правнукам, и особенно правнучкам. Моей болтовни они уже читать не станут. Но, глядя на составной портрет, они вздохнут: «Что ни говори, этот Анатоль был недурен собой.»
Труднее всего живописцу добиться сеанса. Но, согласившись на сеанс, мэтр ведет себя с детским послушанием… Он старается облегчить задачу художника. Для него он жертвует своим временем, своими привычками, ставит весь дом вверх дном…
Художники делают с ним, что хотят. Они усаживают его в кресло, спиной к свету и в профиль, потому что в профиль он гораздо лучше и знает это. Нагружают его живот тяжелыми раскрытыми фолиантами, в которых бедный великий человек не может прочесть ни одной строки. Запрещают ему скрестить ноги. Нельзя также поворачивать голову. По окончании сеанса Анатоль Франс потягивается. Обычно он говорит со вздохом:
- Человек – страждущий манекен.
Он смотрит на холст. Редко бывает доволен. Но скрывает свое разочарование. Венчает художника тяжеловесными лаврами. Это Апеллес! Это Рубенс! Это Микеланджело! Теперь ему не страшна река забвения. Книги Анатоля Франса будут забыты, но портрет его пребудет вовеки. Он пылко обнимает портретиста.
Едва лишь тот спустился по лестнице, говорит:
- Какая мазня! Слава богу, что мы не обязаны иметь сходство со своими портретами.»
Да, думаю, Анатоль Франс просто идеально бы вписался в Интернет.
Человек, который с такой легкостью перемешивает реальное и виртуальное… 
(искусители из магазина в прошлый раз мне сказали, что мне осталось набрать три тысячи на дисконтную карту 
)
)
).