Привидение кошки, живущее в библиотеке
" - Алкея, - сказал я, решив, что лучше откровенно высказать свои опасения, чем скрывать их за якобы безобидной дружеской болтовней, как я привык, - вы знаете, что книги Олье не находят одобрения у Папы Римского и высшего духовенства?
Она удивленно посмотрела на меня.
- И поэтому, - продолжал я, - иметь их у себя значит быть подозреваемым в ереси. Вам это известно?
- Нет, отец мой, - сказала она, - я не еретичка.
- В таком случае вам следует читать другие книги. А трактат Олье сжечь.
- Сжечь книгу! - вскричала Алкея.
Мои слова ее, казалось, скорее позабавили, чем поразили, и я недоумевал, пока она не объяснила, что отец Августин умолял ее не единожды, в пылу спора, сжечь этот трактат.
- А я ему говорила: "Отец мой, это моя книга. У меня их так мало. И я люблю их так нежно. Вы отняли бы у меня мое родное дитя?"
- Алкея, вы накличете на себя беду.
- Отец Бернар, я бедная женщина. Я знаю, где в книге ошибки, а раз так, то какой от нее вред? - Показывая мне трактат, она любовно погладила его, сначала переплет, потом пергаментные страницы. - Посмотрите, отец мой, как они красивы, книги. Они открываются точно крылья белой голубки. У них запах мудрости. Как можно сжечь хотя бы одну из них, когда они так красивы и невинны? Отец мой, они мои друзья.
Боже милосердый, что мне было ответить? Я доминиканец. Я, бывало, спал, прижимая к груди "Откровения" блаженного Августина. Я плакал над страницами книг, когда они рассыпались в прах под моей рукой, по жестокому приговору книжного червя. И я вспомнил мои собственные книги (мои собственные, но все же не совсем мои) которые даровал мне орден и люди, любившие меня, в прошлом. Отец подарил мне две книги по принятии мной обета: "Золотая легенда" Иакова из Ворагина, пред которой он благоговел, и Decretum Грациана, с которой он справлялся. От одного из лекторов в Каркассоне, старого и мудрого брата по имени Гилабер, я получил Донатову Ars Grammatica. В ней он написал "Я стар, а ты мой лучший ученик. Возьми ее и мудро ею пользуйся, и всякий раз молись обо мне". Бог свидетель, я берег эту книгу как сокровище! В бытность мою проповедником ордена в одной из моих конгрегаций была благочестивая жена, заставившая меня принять от нее Часослов, сказав, что мое красноречие подвигло ее раздать многое из того, чем она владела, - и я, хотя и смущаясь ее восторгами, не смог отказаться от книги, которая была искусно раскрашена и расписана золотом. И, наконец, одна из книг отца Жака досталась мне после его смерти - Ad Herrenium de arte rhetorica Цицерона. При мысли об этих книгах у меня в келье я, как всегда, испытывал стыд, сознавая стяжательскую природу своей любви к ним. Конечно, на самом деле, они не мои, но я владел ими всю жизнь и воспринимал их как, к примеру, мои собственные руки или ноги."
Кэтрин Джинкс. "Инквизитор".
Она удивленно посмотрела на меня.
- И поэтому, - продолжал я, - иметь их у себя значит быть подозреваемым в ереси. Вам это известно?
- Нет, отец мой, - сказала она, - я не еретичка.
- В таком случае вам следует читать другие книги. А трактат Олье сжечь.
- Сжечь книгу! - вскричала Алкея.
Мои слова ее, казалось, скорее позабавили, чем поразили, и я недоумевал, пока она не объяснила, что отец Августин умолял ее не единожды, в пылу спора, сжечь этот трактат.
- А я ему говорила: "Отец мой, это моя книга. У меня их так мало. И я люблю их так нежно. Вы отняли бы у меня мое родное дитя?"
- Алкея, вы накличете на себя беду.
- Отец Бернар, я бедная женщина. Я знаю, где в книге ошибки, а раз так, то какой от нее вред? - Показывая мне трактат, она любовно погладила его, сначала переплет, потом пергаментные страницы. - Посмотрите, отец мой, как они красивы, книги. Они открываются точно крылья белой голубки. У них запах мудрости. Как можно сжечь хотя бы одну из них, когда они так красивы и невинны? Отец мой, они мои друзья.
Боже милосердый, что мне было ответить? Я доминиканец. Я, бывало, спал, прижимая к груди "Откровения" блаженного Августина. Я плакал над страницами книг, когда они рассыпались в прах под моей рукой, по жестокому приговору книжного червя. И я вспомнил мои собственные книги (мои собственные, но все же не совсем мои) которые даровал мне орден и люди, любившие меня, в прошлом. Отец подарил мне две книги по принятии мной обета: "Золотая легенда" Иакова из Ворагина, пред которой он благоговел, и Decretum Грациана, с которой он справлялся. От одного из лекторов в Каркассоне, старого и мудрого брата по имени Гилабер, я получил Донатову Ars Grammatica. В ней он написал "Я стар, а ты мой лучший ученик. Возьми ее и мудро ею пользуйся, и всякий раз молись обо мне". Бог свидетель, я берег эту книгу как сокровище! В бытность мою проповедником ордена в одной из моих конгрегаций была благочестивая жена, заставившая меня принять от нее Часослов, сказав, что мое красноречие подвигло ее раздать многое из того, чем она владела, - и я, хотя и смущаясь ее восторгами, не смог отказаться от книги, которая была искусно раскрашена и расписана золотом. И, наконец, одна из книг отца Жака досталась мне после его смерти - Ad Herrenium de arte rhetorica Цицерона. При мысли об этих книгах у меня в келье я, как всегда, испытывал стыд, сознавая стяжательскую природу своей любви к ним. Конечно, на самом деле, они не мои, но я владел ими всю жизнь и воспринимал их как, к примеру, мои собственные руки или ноги."
Кэтрин Джинкс. "Инквизитор".
(что-то у меня нынче на инквизиторов урожай... 
)
Захватывающее.
). Я не изучала и не знаю, но все эти описания, ссылки на библейские тексты и средневековых теологов, мелкие детали и бытовые подробности действительно впечатляют. То есть, когда в тексте упоминается, что куски тел сразу же начали разлагаться и в деревне решили их засолить, чтобы хоть как-то сохранить до официальных мероприятий или что при сожжении на костре обгоревший труп еретика вытаскивают и рубят, чтобы все сгорело как следует... вот как-то сходу веришь, что сам собой автор такое не придумает. 
), все эти чисто профессиональные заморочки... Протокола допросов - или как они здесь именуются - все должно быть зафиксировано с соблюдением процедуры, заверено непричастными свидетелями и непременно чтобы несколько копий! как это все знакомо... 
и ведь не поспоришь. 
И это еще не считая физического воздействия, которого Бернар не одобряет и считает слишком грубой и топорной работой, к тому же не дающей внятных результатов ("на дыбе все признаются во всем") - а кто-то наоборот предпочитает не напрягать голову и не тратить силы, а сразу переходить к делу и отчитываться об успехах в расследовании... 
Я даже специально посмотрела по википедии. Вот Бернар пишет в своем письме (все повествование как бы является письмом начальству с подробным изложением событий), что события происходят в 1318 году. Опять же он где-то тут упоминает, что работает в должности инквизитора уже лет 8-9... В то же время тут упоминаются процессы по делу тамплиеров, и Бернар говорит, что рад, что ему не довелось принимать в этом участие. 
В смысле, мне почему-то кажется, что он не принимал участия, поскольку тогда еще не был инквизитором, иначе как бы он мог уклониться. 
Поэтому мне почему-то кажется, что это все должно было скорее проходить лет на десять позже... в 1328 году... или даже в 30-е... поскольку у них там никто тамплиеров не разыскивает и даже не беспокоится на этот счет (в связи с кошмарным убийством вспомнили всех, от альбигойцев до чернокнижников, но про тамплиеров ни слова! 
Но это, конечно, только мои домыслы! 
Все пытаются что-то выяснить уж как получится... и если тут и возятся с трупами, то без идиотских судмедэкспертиз в условиях средневековья, а по вполне обоснованным и веским причинам... А в конце, когда вся интрига раскрывается, сразу становится видно, насколько точно прописаны все эти отдельные линии, действия всех причастных лиц, которые все руководствовались своими соображениями, и как каждый предпринятый шаг кого-нибудь одного влиял на общую картину и приводил к последствиям, которые вызывали то и это... шикарно. 
Но с другой стороны, и эта любовная линия тоже влияет на общую картину и образует немалую часть событий, хм... 
Может, если приложить усилия, то можно и в любовную линию поверить, черт с ней. 
). В общем, Бернар в письме усиленно жалуется и стенает на свершившееся беззаконие и просит разобраться, обелить его имя и т.д. Это выглядит, как минимум странно - учитывая, что в самом тексте он постоянно показывал себя, как человека гордого и страстного, склонного к бунтарским выходкам и непокорности... 
какие книги дорогие... дневники какого-то генерала времен русско-японской войны - 1000 с лишним рублей... И это даже не антиквариат, и не буккнига, свежее довольно издание. 
Но что же у них такого случилось в середине 80-х, что у нынешних авторов вызывает такую тревогу? 
а у них что? 
Или двух. Она так шустро носилась, так что непонятно, то ли крыса из бака успела выскочить и шмыгать вокруг, то ли вокруг бегала уже другая крыса. (Кстати, зачем на баках сделаны удобные отверстия внизу? для крыс что ли? 
) Никогда раньше у нас крыс не было.
а то...
)
Авторы, вместо того, чтобы жить своей жизнью, норовят изобразить прежних, давно уж мертвых авторов... Читатели, вместо того, чтобы жить своей жизнью, норовят изобразить книжных персонажей... И никто уже не может быть уверен на сто процентов насчет того, где заканчивается литература и начинается реальная жизнь. 
Какая картинка, какой сюр...
