

Речь о польском наместнике.
"Это был человек, избалованный счастьем и неслыханным раболепством окружающих, раболепством, какое может быть только на Востоке да в славянских землях, и то, пожалуй, не во всех до единой. Весьма немногим отличался он от какого-нибудь восточного шаха. Но это был шах очень умный, знавший хорошо, кого можно пожурить без всякой церемонии, на кого бросить только строгий взгляд, кого оставить без всякого замечания или даже "погладить по головке", отчего иной славянин готов расплакаться. Из его канцелярии не выходило ни одной бестолковой бумаги. Личные его заметки на полях, не щеголяя особенно изящным языком и грамматикой, были все-таки полны смысла, и всегда без всякого грома и молнии. К грому и молниям в бумаге прибегал он редко. Управление края, изобретенное им, в большей части мер соответствовало минуте и положению дел. Шутить было нельзя, но нельзя было также и ломать сплеча все польское: с этой стороны шах встретил бы сильную оппозицию в высших сферах, а он их разумел так тонко, так тонко, как никто. Правда, в иные области управления прокрадывались кое-какие несостоятельные свойства всей машины вообще. Полиция также гонялась за "Вестермейерами" и не видела "Высоцких"; но все это восполнялось и исправлялось необыкновенной личностью главного лица. Его глаз заглядывал всюду и если видел что - наступала быстрая, энергичная расправа; против яда принимался вернейший антидотум. Оттого всюду оглядывались поминутно, что бы кто ни делал и что бы кто ни говорил, было ли это в бедной хате земледельца, на пограничном ли кордоне казака, в богатых ли палатах русского или польского магната. Везде оглядывались. Все были уверены, что полицмейстер, пожалуй, не усмотрит, и жандарм не подслушает, а как, сохрани Господи, Сам?.. Тень Банко, которого все собирались убить и никак не убивали, вставала перед всеми, на всяких резких, неумеренных пирушках, там, где-нибудь, в углу, при всякой неосторожной болтовне. Сейчас выглядывало откуда-то это страшное, широкое, боевое чело, в полуседых кудрях, и устремлялись серые глаза, леденившие мгновенно всякую смелую душу. (Один генерал сказывал автору, что он "Бога так не боялся, как Паскевича; что его всегда прошибал пот с головы до пяток, когда Паскевич на него взглядывал".)"
Н.В.Берг. "Записки о польских заговорах и восстаниях"