Книжный столик

[Аглая]

Переписка братьев Булгаковых.
Продолжаю отслеживать про Пушкина.

"Петербург, 15 марта 1821 года.
Рад я, что Василия Львовича //дядя А.С.Пушкина// удар - шутка, но тот Пушкин его уходит своими шутками. Он труслив и мнителен, так долго ли уморить? Прочти в "Сыне Отечества" послание к нему его племянника и другое - Давыдову."

"Москва, 21 марта 1821 года.
Василий Львович ко мне заезжал поутру; он в восхищении, что письмо к нему от племянника напечатано в "Сыне Отечества". Я ему говорю: "По письму этому видно, как близки дядя с племянником; это хорошо, но как бы не вообразили, будто это вы воспитали Александра и разделяете его мнения; вы же знаете, что он слывет ультралибералом." Вот мой Василий Львович уже и трусит. "Подлинно, это может меня скомпрометировать; не представляю, кто мог дать письмо это в печать; это не я! Ай-яй, как досадно, что это напечатали, ай-яй! Зачем же поставили мое имя, зачем меня назвали, а?" Большой трусишка."

Ну, и разные повседневные мелочи...

"Право, если дамы будут ездить к Тургеневу, а мужчины посылать ему разные блюда, то он никогда не выздоровеет, не такой дурак!"

//Панорама Парижа// "Сделано прекрасно, за то и денежки набирают: в неделю более 2000 рублей. Вся Москва валит туда. Кто не захочет за 3 рубля побывать в Париже?"

"Очень буду рад Беннерову //художник// приезду сюда, а ежели портрет Наташи удастся, в чем не имею сомнения, то и мне копию сделает; но прежде надобно мне оригинал откормить, как теленка, а теперь она не авантажна."

"Получаю письмо от Ростопчина; говорит, что Лобанов, женатый на Безбородко, покупает все, что видит, и имеет одних книг уже 18 тысяч волюмов."

"И здесь есть греческие прокламации, и здесь много разных известий. Не надобно торопиться верить, это всегда было мое правило."

"На это ему отвечает Кологривов: "Ну может ли быть дурак тот, у кого 22 тысячи душ?"

"Уложив спать жену, поехал я к Пушкиным. Софью не мог я видеть, она уже спала, но здорова, и Алеша также, завтра его крестят; родился плотен и 12 вершков, у него маленькая рассечина на губе, но это, говорят, пройдет. Софья, брюхатая, была поражена каким-то ямщиком, едучи из Калуги, у коего губа была рассечена. Рихтер говорит, что это можно и зашить очень легко; впрочем, это ребенка не безобразит. Отец в восхищении и так был обрадован при рождении сыночка, что его выпроводили без чувств из комнаты родильницы."

"Нехорошо, что Закревский все болен. Смотри, как он при всем том толстеет, что доказывает, что кровь густеет от неподвижности тела; небось в походах был здоров всегда. Для него не объявлять же войну? Пусть ходит или ездит верхом, а ты обрати себе в урок; не будь так ленив в городе, где бесподобные тротуары и гулянье. Я всегда тебя об этом просил."

"Какое происшествие! Слышу шум в передней, выбегаю, что же такое? Мужики недалеко отсюда видели вчера медведя, ранили его, но он ушел, а теперь его убили и притащили сюда. Страшная махина, черный самец; поставили на ноги, так выше Волкова. Мужикам велел дать вина и подарил храбрецам 25 рублей за шкуру; повезу жене: ей годится под ноги в карету. Вот каких уродов производит наша Белоруссия!"

"Вчера вечером собрались мы у Лонгинова и ездили все вместе и с дамами смотреть в Генеральном штабе освещение газом. Большая люстра, особливо в ротонде, где библиотека, бесподобна, освещает чрезвычайно хорошо и очень красиво. Уверяют, что есть дух. Я точно дух слышал, но это быть может и от красок, ибо только что покои отделаны, и генерал Селявин мне сказывал, что оный ежедневно уменьшается. Если нет неизвестных мне неудобств, то это освещение и выгодно, и должно во всех отношениях иметь преимущество над всеми другими."

"У Бобринской были театр и бал; по обыкновению очень было весело. У дурака П. вышла тут история; он, болтая о театре, хвалил всех и говорил: "Эта мадам Крузе должна бы дома сидеть и не показывать свою рожу на сцене", - и кому же эта скотина говорила это? Мужу ее, не зная его. Этот ему сказал: "Я вас не знаю, сударь; но вы, должно быть, свинья и дурно воспитаны; моя жена играет только для удовольствия графини Бобринской, а не для таких тупиц, как вы; впрочем, не время о том говорить; завтра я поучу вас жить". Тот перетрусил, извинялся. Князь старался уговорить барона Крузе, но он никого не слушает и сегодня хотел отрубить длинные П. уши. Ништо дураку - вперед наука!"