Книжный столик

[Аглая]

Из переписки братьев Булгаковых.

""Шафонский сказывал мне, что в разных местах Московской губернии произошли волнения в мужиках, отказывающихся платить помещикам. Для усмирения подобных неустройств надобно людей весьма остроумных, но твердых и знающих дух наших мужиков."

"Я удивлен, что князь не придает особого значения сим беспорядкам. Он говорил шутя: "Мы пошлем туда Ровинского, который любит жестикулировать, играть оратора и потом смеяться!" Сколько пожаров начинается оттого, что не обращали внимания на искры."

"Я Лонгиновой предсказал, что она родит сына. Хочешь ли, и тебя научу отгадывать? Пощупай пульс у обеих рук: если левый крепче бьет - то сын, а если правый - то дочь. Это безошибочно."

"Я сам говорил Закревскому, что он сладит с новой своею должностью. Бог не дал ему гения, большой учености и пылкого ума; но зато имеет он качества, все это заменяющие: терпение, трудолюбие, бескорыстие, ласковый нрав, рассудок здравый, любовь к порядку..."

"Свадьба Суворовой и здесь всех удивляет. Оба с ума спятили. А кто знает, может быть и примерные будут супруги. Это век вещей необыкновенных."

"Сказывал князь, что Михаил Павлович очень себе ушиб нужнейшие для жениха части, хотя показать солдату, как делать надобно ружьем. То же мне многие повторяли, прибавя, что свадьба отложена на неопределенное время."

"Ну, дал же себя знать маскарад Бобринской! Множество было народу, и очень было весело, только тесно и жарко. Маски были преславные. Наташин костюм очень удался, и все его хвалили; этого мало: я был без маски, и меня не узнавали."

"Одна маска очень всех мучила, так что графиня приставила человек, чтобы стать за его каретою, ехать с ним домой и узнать непременно. Он был одет пустынником и очень всех веселил. Увидим, кто это был."

"Кланяйся князю Петру Михайловичу Волконскому, когда увидишь, и подсунь ему карандаш и листок бумаги, попроси его нарисовать тебе портрет Людовика XVIII, он это делает ровно в пять минут. Я видел это у графа Нессельроде и тогда же хотел его просить подарить меня этим портретом, но он уехал на другой день в Варшаву."

"Не надобно брать слишком все к сердцу, а надобно, напротив, оттерпливаться; нельзя, чтобы в службе иногда не было неприятностей, но они проходят и после иногда обращаются к прибыли."

"Не знаешь, как добывать доходы, а между тем кредиторы свое просят. Хотел было начать охать, но вспомнил, что у всякого своя кручина. Надобно терпеть и повиноваться испытаниям, которые Бог посылает. При семейном счастии, доброй совести и изрядном здоровье грешно еще и жаловаться. Авось Бог и надо мною сжалится; ежели и терплю, то не от своей вины, и это большое утешение."

"Вот и Мартос явился. На меня взвалили из Одессы условиться с ним и заказать ему монумент, который город сооружает покойному герцогу Ришелье. Ох уж эти мне комиссии!"

"Я вчера нарочно ездил к Шульцу. Место Ждановского только в таком случае будет для него приятно, ежели оставят его и библиотекарем. Он любит библиотеку, и много сделал тут полезного, хочет довершить начатое и умереть между книгами."

"Теперь всеобщий разговор о князе Александре Николаевиче. На большом обеде у нового сенатора Кашкина только об этом и говорили. Кто много набожен - тот фарисей; кто мало - тот безбожник. Поди же, угоди на людей!"

"Лазарев все так же рассеян, как прежде, ибо, идя обедать, отец его сказал ему: "Иван, подай руку Ртищевой", - а он подошел, да подал руку мужу ее, сенатору Ртищеву, и ведет его за стол, а все помирают со смеху."

"Вяземский получил свои полмиллиона денег за проданное имение и поскорее расплачивается со всеми, боясь такую сумму держать в доме; еще тяжелее должна быть для него мысль, что он долги сии нажил от проклятой игры. Я люблю Вяземского искренно, ибо в нем честные чувства и доброе, благородное сердце; но признаюсь, что часто избегаю его общества, когда он не один, а с товарищами, совсем на него не похожими."

"Ну, скряга же ваш Куракин! В Москве это вещь невиданная, чтобы давать бал без ужина. Иные и танцуют лишь для того, чтобы подогреть аппетит."

"В Волоколамске дворяне отличились, ибо до приезда государева так все перепились с радости, что когда государь, который очень был тут весел, потребовал, чтобы их представили ему, то едва могли набрать трех порядочных."

"Приехал из театра Иван Александрович Нарышкин и рассказывал происшествие, там случившееся. Давали балет "Калиф Багдада". Есть сцена, представляющая калифа на охоте с колчаном и стрелами. Танцовщик Ришар, то есть калиф, натягивает лук, - видно, делал это неосторожно, стрела сорвалась и прямо в ложу. Сидел тут лейб-гусар офицер Рахманов, только что успел отбить удар рукою, однако же стрела попала в Бартеневу, но ее почти не ранила. Она брюхата и вместо испугу захохотала. Надобно, чтобы с нею случались такие приключения! Смешнее всего, что Ришар нимало не сконфузился и продолжал свою роль как ни в чем не бывало. Можно было бы его и пошколить за это. Долго ли и глаз бы кому-нибудь проколоть! Князь Дмитрий Владимирович только сказал: "Как же легкомысленны эти французы! Он принял мадам Бартеневу за кабана или оленя."

"Славное будет дело - ежедневная почта между двумя столицами; но замечание твое очень справедливо, что надобно за это сделать прибавку чиновникам почтовым. Везде присутствия начинаются в 9, 10 и оканчиваются в 2 или 3 часа, а там и вольный казак; на почте же вечная работа и в Новый год, и в Светлое Воскресенье, и до обеда, и после оного. А как подумаешь, что люди сии жертвуют всеми выгодами и приятствиями жизни, не имея никаких преимуществ пред прочими, государю служащими, то право, непонятно, как почтамты не пусты или не набиты сволочью!"

"Забыл тебе сказать, что Вяземскую нашел в слезах, а у сестры ее Ладомирской, которая брюхата, спазмы и все, что за сим следует. Вообрази, что эта скотина Кологривов (а, кажется, муж родной их матери!) сказал им, что брат Феденька Гагарин застрелился; он слышал это бог знает от кого и тотчас их употчевал этой "радостью", да и не сам, а через дворецкого Вяземского. Есть такие люди, которые довольно счастливы только тем, что могут объявлять другим о несчастии. Всего лучше, что четверть часа после принесли Вяземскому письмо очень свежее от покойника и в коем нет ни слова о самоубийстве. Животное!"

"Жена у меня все не родит. Мы грубо, видно, ошиблись. Граф Федор Васильевич был вчера у нас; опять спросил: "Отец или не отец?" А я отвечаю: "Не отец!" - Бьюсь об заклад, - говорит он, - что вы родите двухлетнего ребенка, который будет уже уметь читать и писать. Так много развелось школ в Европе, может быть, имеется одна и в животе у госпожи Булгаковой." Кому шутки, а Наташе надоело это ожидание."

"Отъезжая в деревню, Кутайсов велел сделать кое-какие перемены в доме своем на Никитском. Вообрази, что, только стали дотрагиваться, все потолки провалились: они держались на одних карнизах, накат весь был гнил. Он недавно давал бал большой. То-то было бы весело, кабы тогда провалились все потолки! Старику это говорил уже лет за пять архитектор, но старик скуп и упрям, и только отвечал: "Нет, батюшка, это старинный дом, а старинные дома вечные; это не нынешнее ваше строение." Одолжил бы он очень своих гостей старинным своим домом."