"И.С.Аксаков в его письмах".
"Буран, настоящий буран свирепствовал во всей силе: в двух шагах нельзя разглядеть человека, да и смотреть нельзя, так, кажется, и вырвет и забьет глаза. Мы еще закрывались рогожкой, но каково же было ямщикам! Лошади отказывались идти, начинало смеркаться. Оболенский выскочил сам, повел под уздцы лошадей, общими криками побуждали мы их идти, но пользы было мало, мы отстали от обоза, и так как в проклятой Тамбовской губернии по дорогам нет ни верш, ни вех, то скоро сбились с дороги, а наудачу ехать было опасно, ибо встречаются буераки, т.е. такие снежные сугробы, сажен до двух и трех глубины, из которых и днем не всегда избавляются. Между тем наступил пятый час и совершенно смерклось. Что делать! Лошади не везут, ямщики закоченели, мы сами иззябли, дороги не знаем, ночь, и при всем этом ужасный, неистовый буран! Послал ямщика верхом отыскивать дорогу, сами принялись кричать, но ямщик скоро вернулся, не найдя ничего, кроме стога сена, а крики наши не могли быть услышаны при таком вихре, да и кто стал бы отвечать и отыскивать нас! Ведь в Тамбовской губернии нет ни сенбернарских монахов, ни собак! Страшно! Ямщик принялся плакать, молиться Богу. Мы решили остановиться у стога сена, отпрячь лошадей и дожидаться утра. Каково это! Иметь в перспективе часов 13 или 14 ночи, при такой погоде, с ежеминутной возможностью закоченеть и замерзнуть! Отпрягли лошадей и пустили в повозку ямщика и форейтора и накрылись рогожкой. Ямщик и форейтор готовились расстаться с жизнью и отдать душу Богу, но так как они прозябли более нас, то я отдал им шубу, а сам остался в одной известной Вам шинели, а Оболенский отдал им шинель."
"Вдруг, обсыпанный снегом вбегает курьер со словами: "Дал клятвенное жене обещание не пить водки, да есть ли возможность?!"
"Князь бодро выскочил из кибитки и как будто ни в чем не бывало! К счастью, они не плутали. Положим, что у него хорошая шуба американских медведей, да все-таки в его лета так легко переносить стужу, усталость и голод, удивительно!"
"Мещанка рассказывала нам, что прежде возили казаки и возили тихо, потому что каждый казак очень важничает и все считает за службу: живет где на квартире, говорит, что служит, караулит."
"В Татьянинской узнали мы, что исправник ждал на станции князя в продолжение четырех недель, там и разгавливался после Филипповок, там встретил и Новый год, но не умел встретить князя, ибо спал в это время. Можете представить себе его отчаяние."
"В здешнем земском суде нашли мы такое наивное невежество законов и служебного порядка, что члены оного не только не умели подготовиться к прибытию ревизора, но даже и в оправдание свое приводят то, чего не скажет и последний писец в Сенате. Видно, они воображали, что земской суд такое место, которому сам Бог покровительствует, а городок их такой городок, от которого хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь."
читать дальше
"Если князь не живет с пышностью и блеском сенатора, старшего в губернии чиновника, так по крайней мере пребывание его внушает страх и уважение. В пятницу и субботу Тимирязев, как начальник губернии и хозяин, показывал князю все здешние учреждения: князь с Тимирязевым в мундирах ехали впереди в коляске, а мы со Строевым первый день в пролетке, а второй в коляске ехали сзади. Всюду обнажались головы, отдавались почести, чиновники у ворот встречали с рапортом, и при выходе из каждого места мы находили толпы народа, любопытного и без шапок стоящего. Торжественность такая, что невольно, кажется, находило искушение закричать ура! Этого-то я и боялся, и действительно, в одном месте мальчишки не выдержали и побежали было за нашей коляской с криками ура!!"
"Был я наконец у Бригена. Человек он добрый и прекрасный, но немец, и поэтому атаманство ему как-то не к лицу."
"Готовятся у меня стихи, но не знаю, когда я их кончу; мало у меня свободных для мысли минут, и притом я почти никогда не бываю один, а с Оболенским, врагом поэзии."
"С комической важностью могу я повторять: тяжело быть лицом официальным. Вообразите, что почти гулять нельзя: все знают вас и кланяются, и всякое ваше движение известно."
"Первую неделю мы будем есть постное. Предчувствую, как надоест мне уже приевшаяся икра. Этот товар можно иметь дешево, но дороговизна и дурное качество других припасов - невыносимы. Нельзя почти иметь ни хорошей говядины, ни телятины, ни свежей баранины, зато можно иметь соленый виноград."
"Наконец кончилась и масленица, и мы почти незаметно перешли к посту. Я говорю: незаметно, потому что рыба здесь главная пища круглый год."
"Удивительно разнородны элементы русской державы, и необходимо глубокое изучение настоящей России, чтобы уметь воспользоваться ими и согласовать их, и надо признаться, что мы часто порицаем некоторые распоряжения правительства напрасно, по привычке или по теории. Боже мой, какая трудная, едва ли разрешимая задача обнять категорическим законодательством все мелкие случаи частной жизни, все отношения подданных, да каких еще разноплеменных!"
"Бывают минуты отупения, когда человек не может вполне принимать впечатления изящного, но только судить о них умственно, по воспоминанию, и грустно, и досадно ему бывает. Это случается, впрочем, и от того, что долго сидел под гнетом сухой и мертвой работы, и не таковы люди, окружающие его, чтобы можно было при них свободно предаться ощущению."
"Мы теперь точно ищейки или хорошие легавые собаки: чутьем слышим упущения и беспорядки; удивляюсь только, как не грезим ими."
"Здесь, в Астрахани есть колодцы на площади, где вместо воды горит нефть. Этим-то подземным нефтяным огням поклоняются индийцы около Баку."
"Я благодарен ревизии не только за узнание службы, но и за опытность, ибо переворачивая народ со всех сторон, во всех его нуждах, узнаю его настоящие потребности лучше. И всем, порицающим современное, можно смело сказать, что они не могут быть организаторами будущего общества, ибо не коснулись знанием всей этой хитросплетенности народных нужд и потребностей, размножившихся до бесконечности, и механизм государственного управления вообще, не только теперешний, для них не может быть понятен, ибо они не видят его обнажаемым так, как мы. Я сам не защитник современного, но чувствую, как ошибаются эти господа относительно знания настоящего положения и развития народа. Не может быть упрощено и сокращено то, что развитие довело до многосторонности..."
"Похристосовавшись с одним архиереем, продолжали мы стоять раннюю обедню, кончившуюся в четыре часа. Князь оттуда прошел прямо к архиерею, а мы домой, куда должны были сейчас же съехаться все астраханские чиновники, ибо князь велел всем объявить через полицмейстера, что он будет принимать поздравления немедленно после обедни. Скоро нахлынуло человек до 200 чиновников всех разрядов и сам Тимирязев. Бедный князь испугался, увидя эту голодную стаю чиновников, алчущих счастья похристосоваться с ним, но отделаться нельзя было. Они никак не хотели понять ни знаков, ни миганий со стороны Тимирязева и Бригена. Мы стояли особой кучкою в дверях внутренней комнаты, и я просто потешался этою картиною. Всякий рассчитывал на три чмока; иной, может быть, оттирал себе щеки благовонными мылами в продолжение часа, раздушил бакенбарды и собирался после первого поцелуя в щеку подставить другую, но князь уж христосовался с другими, и тот оставался в пресмешном положении, с выдвинутою и повернутою в сторону головою... Три раза отдыхал князь. Но всего лучше были морские офицеры: те без церемоний уцеплялись за плечи, будто якорями, и брали свое. Мысль, что сенатор, действительный тайный советник, может собственноручно поцеловать их, заставила их забыть всякое чувство жалости.. Насладившись, они отправились; уехал и Тимирязев и Бриегн, который еще большую толпу чиновников воротил назад, объявив им, что все кончено."
"Вчера приезжало поздравлять князя персидское купечество и говорило: Христос воскресе! Как Вам это нравится: магометанин христосуется! Впрочем, в наше время астраханским персиянам это нипочем."
"Мы таковы на Руси, что, браня ежеминутно распоряжения правительства, браним вместе с тем и всякого, кто не делает, как все."
"Князь все нужные предложения и представления делает и будет делать с места и во время ревизии, так что и исполнение будет совершаться при нем же, - а то, по заведенному в России порядку, как уедешь, так и пошло все на старый лад."
"На этой неделе подал я отчет по дворянской опеке князю, кончил земский суд и начал не казенную палату, но рыбную экспедицию, вследствие вновь открывшихся обстоятельств о тюлене. Да, да, что вы смеетесь, милая Маменька, знайте, что мне тюлень и доходы с него казны почти во сне снятся."
"Бьющие тюленя зимою подвергаются большим опасностям. Они обыкновенно отправляются по льду, на подводах, но часто сильным порывом ветра отрывает их со льдиною, с санями и лошадьми и носит по всему морю, часто совершенно в противоположной стороне, дней двадцать и более. Что же? Они продолжают бить попадающегося тюленя, съедают лошадей и, обтягивая сани лошадиными кожами, садятся в эту нехитрую лодку, когда вся льдина разойдется. Большая часть все-таки погибает, но многих прибивает к берегу, нагоняет на судно, и они спасаются. Это не сказки, а действительные факты, открывшиеся мне при ревизии рыбной экспедиции."
"Оболенский пишет мне горькие жалобы на Красный Яр; говорит, что вечером тысячи сверчков и разных гадин и насекомых прыгают и вспалзывают на человека. Да что можно ожидать от города, где жители раз взбунтовались от комаров и в жару ходят в дегтяных сетках?"
"...Сообщу образчики калмыцкого народного права, составленного их старшинами 200 лет назад. Русский перевод хранится в суде Зарго. Но к ним прибегать нет возможности, так, например, все почти в таком роде: "Если кто у кого напьется пьян, так ему дать щелчок пальцем в ноздрю."
"Сейчас надо писать отношение в экспедицию. Эта проклятая экспедиция хочет ускользнуть от моего преследования и дает самые круглые ответы, но она не уйдет, и я заставлю ее объясниться."
"Пишут из Москвы, что Государь намерен посетить Юг России и побывать в Астрахани, где со времен Петра никто не бывал. Вот Петр! Всюду поспел."
"Досадно мне, что не могу никак сыскать какого-нибудь молодого, бессознательного гения-художника, который бы мне срисовал собор, снял виды из бельведера и план с нашего жилища. Не отыскивается художник в Астрахани, что делать!"
"Нынче явилась к князю целая депутация поутру с жалобою, что их квартал от дождей, бывших за несколько дней перед сим, по низменному положению улиц весь затоплен водою, что это случается три раза в год, и местное начальство не делает и не придумывает никаких против того мер. Князь сейчас за картуз и трость и пошел с этой депутациею на место, но должен был остановиться, ибо вода залила все улицы. Нашли какую-то лодочку. Калмыки в воде по колено спереди, а мальчишки сзади потащили лодочку с князем, бабы и мужчины бросились в воду из любопытства за ним, и с такою свитою осмотрел он это место и узнал, что таких мест много. Вообразите, что целые кварталы с улицами и переулками в середине города наполнены грязною водою, глубиною две, три и четыре четверти. Вода эта залила все обывательские дворы, несчастный народ ходит по колена в грязи. Чтобы чем-нибудь убавить воды, кидают навоз, и оттого во всех этих местах такой воздух, такой смрад и испарения, что, кажется, я бы и двух часов не мог тут оставаться, и они, вероятно, причиною большой смертности."
"Вода прибывает все больше, грозит затопить и нашу улицу. Как странно видеть всюду лодки вместо пешеходов; житель возвращается к себе на двор в лодке, подъезжает к затопленному крыльцу и карабкается по дощечкам на чердак. Конечно, здесь еще не так глубоко и можно перейти вброд, по пояс в воде, потому кухарка, бегущая в лавку за яйцами, мужик, отправляющийся в кабак, - не употребляют лодок. Вот теперь оправдывается русская поговорка: "Астраханский мужик осетра на печи поймал!"
"Так как чиновники здесь растения привозные, а в Астрахани самой этот народ не произрастает, то писали к министрам, чтобы Путята (будущий губернатор, как говорят) привез с собой целый транспорт новых чиновников взамен удаленных или отставленных."
"Что князь ни говори, но после обеда плохое занятие отчетами.Жар, усталость, обременение пищею позволяют только читать, а писать неспособно."
"Хотел я воспользоваться жаром и возможностью держать диету. Доктор предлагает пить кумыс, уверяя, что он укрепит мышцы и желудок; но я на кумыс не согласен: пожалуй, растолстею так, что и в дверь не пройду, такая уж аксаковская природа."
"Скажите Константину, пусть он на меня не сердится. Право, некогда не только писать, но и обдумывать серьезный предмет. Рад, рад, что иного можешь ничего не думать."