Александр Гольденвейзер "Лев Толстой. Воспоминания".
"Толстой: Во всяком искусстве - я это и на своем опыте знаю - трудно избежать двух крайностей: пошлости и изысканности. Из этих двух недостатков изысканность хуже пошлости, хотя бы потому, что от нее труднее освободиться."
"Лев Николаевич любил всегда выбирать "сокращенные" тропинки и заводил всех в чудные лесные места. Надо сознаться, что эти "сокращенные" почти всегда очень удлиняли прогулки."
"Толстой: Если бы импрессиониста попросили нарисовать обруч, он нарисовал бы прямую линию."
"Толстой: Главное заблуждение в том, что люди ввели в искусство неопределенное понятие "красота", которое все затемняет и путает... Искусство - это есть, когда кто-нибудь видит или чувствует что-нибудь и высказывает это в такой форме, что слушающий, читающий или видящий его произведение - чувствует, видит, слышит то же и так же, как и художник. Поэтому искусство может быть самое высокое, безразличное и, наконец, прямо мерзкое, но все-таки это будет искусство. Самая безнравственная картина, если она достигает своего назначения, есть искусство, хотя и служащее низким целям."
"Толстой: Нельзя научить искусству, как нельзя научить быть святым."
"Толстой: Критика, как кто-то справедливо сказал, есть мысли дураков об умных."
"Толстой: Свойство глупых людей: когда вы им говорите что-нибудь, они никогда не отвечают на ваши слова, а все продолжают говорить свое."
"Толстой: "Неясность и запутанность всегда почти служит указанием на отсутствие истинного содержания."
"Толстой: Я не понимаю, как можно писать и не переделывать все множество раз."
читать дальше
"Толстой: Меня всегда поражает, как мало ценят человека, хотя бы просто как дорогое полезное животное. Мы ценим лошадь, которая может возить, а человек может и сапоги шить, и на фабрике работать, и на фортепианах играть! И умирает 50 процентов! Когда у меня были овцы мериносы, и смертность достигала 5 процентов, то я возмущался и считал, что пастух очень плох. А людей умирает 50 процентов!"
"Толстой: Я еще когда-нибудь напишу про женщин. Когда я буду уже совсем стар, и желудок мой совсем уж испортится, и я одним только краюшком буду еще выглядывать на свет, тогда я высуну голову и скажу им: вот вы какие! И юркну поскорей совсем, а то заклюют..."
"Толстой: Когда вам рассказывают про затруднительное сложное дело, главным образом про чьи-нибудь гадости, отвечайте на это: вы варили варенье? Или: хотите чаю? - и все. Много зла происходит от так называемых выяснений обстоятельств или отношений."
"Толстой: Если я хорошую вещь употребляю на злое дело, то это еще не доказывает, что вещь нехороша сама по себе."
"Толстой: Как нелепы наши суды, видно на каждом шагу. Например, дело тульского священника. Каким образом тульский суд его оправдал, а после кассации орловский присудил к двадцатилетней каторге? Если такие колебания возможны, чего стоят подобные решения? Действительно, это зависит от тысячи случайностей: настроение присяжных, поведение подсудимого - подсудимый расплакался, и это впечатление заставило его оправдать. Настоящая игра в орлянку! Проще и легче было бы загадать: орел или решка, и решать на этом основании дело. Для меня просто загадка, как порядочные люди могут судить?! И почему присяжные могут прощать? Простить могут потерпевшие, а судьи, которых он не обидел, - им нечего прощать."
"Толстой: В настоящее время газетный гипноз дошел до крайних пределов. Все вопросы дня искусственно раздуваются газетами. Самое опасное то, что газеты преподносят все в готовом виде, не заставляя ни над чем задумываться. Какой-нибудь либеральный Кузьминский или тот же Кони возьмет утром за кофе свежую газету, прочитает ее, явится в суд, где встретит таких же, прочитавших такую же газету, и заражение совершилось!"
"Толстой: Когда в стихах говорится про любовь, цветы и т.п., то это сравнительно невинное занятие до шестнадцати лет. Но выразить важную, серьезную мысль в стихах почти невозможно, не исказив ее. Как трудно просто словами выразить свою мысль так, чтобы всякий понял именно то, что хочешь высказать. Насколько же это труднее, когда писатель связан еще размером и рифмой? Это удавалось, и то редко, только самым большим поэтам. За стихами часто прячутся совершенно ложные мысли."
"П.С.Сергеенко сказал про книгу Волынского о Леонардо да Винчи, что это очень хорошая книга. Лев Николаевич заметил: "Да, это, кажется, одна из тех книг, которые хороши тем, что их можно не читать."
"Толстой: Насколько трудно быть критиком действительно хорошим, настолько легко самому бездарному и ограниченному человеку сделаться критиком."
"Толстой: Все наши поступки разделяются на такие, которые имеют цену перед лицом смерти, и такие, которые не имеют перед нею никакого значения. Мы все находимся в положении пассажиров пароход, приставшего к какому-то острову. Мы сошли на берег, гуляем, собираем ракушки, но должны всегда помнить, что когда раздастся свисток, все ракушки надо побросать и бежать поскорей на пароход."
"Толстой: Как я люблю так часто встречающееся в Евангелии слово "посланник"! Действительно, мы все - посланники. И, как послы, мы должны дорожить своим достоинством."
"Толстой: Я давно привык, что со мной обращаются, как с мертвым."
"Л.Н. начал месяца два-три тому назад учиться голландскому языку, а сейчас уже довольно свободно читает - это на 73-м году! Учится языкам он очень оригинально: он берет Евангелие на незнакомому ему языке и пока прочитывает, научается все понимать."
"Толстой: Я лежал и слушал ваши разговоры. Они меня интересовали с двух сторон: просто интересно было слушать споры молодых людей, а потом еще с точки зрения драмы. Я слушал и говорил себе: вот как следует писать для сцены. А то один говорит, а другие слушают. Этого никогда не бывает. Надо, чтобы все говорили, и тут-то искусство автора в том, чтобы заставить красной нитью пройти то, что ему нужно."
"Толстой: Вообще по отношению так называемых великих писателей существует большая несправедливость: их знают все и знают все их произведения, среди которых есть много неудачных и просто слабых. А между тем у никому не известных, всеми забытых писателей часто попадаются удивительные вещи, выше многих и многих произведений признанных, а их никто не читает."
"Когда Л.Н. повезли в Крым, Буланже выхлопотал для Л.Н. и его семьи целый вагон от Тулы до Севастополя."
"Вчера был Чехов. Вид у него плохой: постарел и все кашляет. Говорит мало, отрывочными фразами, но как-то всегда в самую точку. О Чехове Л.Н. сказал: "Он странный писатель: бросает слова, как будто некстати, а между тем все у него живет. И сколько ума! Никогда у него нет лишних подробностей, всякая или нужна, или прекрасна."
"Толстой: Дурно или хорошо, нравственно или безнравственно - это все понятия, относящиеся к нашим поступкам в жизни. Самоубийство только касается жизни, а не все внутри ее, поэтому про него нельзя сказать, нравственно оно или безнравственно. Оно неразумно. Мы не знаем - зачем живем. Кто может знать - может быть, именно эти последние дни и были нужны "хозяину".
"Толстой: Как обыкновенно, когда не о чем говорить, говорят о погоде, так и писатели: когда писать нечего, о погоде пишут, а это пора оставить. Ну шел дождик, мог бы и не идти с таким же успехом. Я думаю, что все это в литературе должно кончиться. Ведь просто читать больше невозможно!"
"Толстой: Я постоянно боюсь попасть в роль тех стариков, которые теряют способность ценить настоящее и понимать его. Но я стараюсь и положительно не могу найти прелесть в современном направлении искусства."
"Толстой: Вообще, у современных писателей утрачено представление о том, что такое драма. Драма должна вместо того, чтобы рассказать нам всю жизнь человека, поставить его в такое положение, завязать такой узел, при распутывании которого он сказался бы весь."
"Толстой: вот доктор Никитин удивился, что я не считаю Гоголя сумасшедшим. Они произвели Гоголя в сумасшедшие, потому что он в Бога верил."
"Толстой: Я много в последнее время думал об этом: искусство существует двух родов и оба одинаково нужны - одно просто дает радость, отраду людям, а другое поучает их."
"Толстой: Я всю жизнь учился и не перестаю учиться, и вот что я заметил: учение только тогда плодотворно, когда отвечает каким-нибудь моим запросам. Иначе оно бесполезно."
"Толстой: Теперь уже во всем мешает эта популярность: что ни сделай, обо всем будут говорить."