Читательский дневник

[Аглая]

О.Памук. Имя мне – Красный.
«Вы, конечно, знаете, как неприятны старики, посвятившие всю свою жизнь искусству. Они всех ругают. Им хочется, чтобы короткий остаток их дней был повторением всей их длинной жизни. Они легко впадают в гнев и всегда на все ворчат. Они всеми понукают и всем опостылели. Им никто и ничто не нравится. Я – один из них.
Поэтому я хочу, чтобы вы знали: некоторые расхожие обвинения, нам предъявляемые, не имеют под собой никаких оснований.
Первое: ничто новое нам действительно не нравится, но лишь потому, что нет такого нового, которое могло бы нравиться по-настоящему.
Второе: мы обходимся с большинством людей как с дураками не потому, что несчастны или чрезмерно раздражительны, а потому, что большинство людей и есть дураки. (Впрочем, нам следовало бы обходиться с ними лучше, чем они заслуживают, - так было бы тоньше и умнее.)
Третье: я часто путаю лица и имена людей (кроме художников, которых сам воспитал, полюбив еще в годы их ученичества), не потому, что выжил из ума, а потому что эти лица и имена недостойны того, чтобы их помнить – ни цвета в них нет, ни блеска».
***
«Как хорошо выйти на улицу после долгой работы! Мир выглядит свежим и удивительным, будто Аллах создал его только вчера.
На глаза мне попалась собака – в ней было больше выразительности, чем во всех нарисованных собаках. Увидел коня – мастера-художники вкладывают в коней больше смысла, чем в них есть на самом деле. На площади Ат-Мейдан увидел чинару – это была та самая чинара, в листву которой я только что добавлял фиолетовой краски.
Вот уже два года я рисую проходящие по этой площади шествия и поэтому теперь чувствовал себя так, словно попал в свой собственный рисунок. Что будет, если свернуть на улицу? Если рисунок европейский, то мы выйдем из рамы и покинем изображение; если наш, сделанный в традициях гератских мастеров, - попадем в место, предназначенное нам Аллахом; если китайский – нам никогда из него не выйти, потому что рисунки китайцев простираются в бесконечную даль».

Б.Вонсович. Гимназистка. Под тенью белой лисы.
«Пока он говорил, Свиньина-Морская бочком по стеночке двигалась к выходу. Телохранители цесаревича только молча раздвинулись в стороны, пропуская ее. Каблучки дробно застучали, звук удалялся столь быстро, словно Поленька не бежала, а летела.
- Почему она вас так боится? – я настолько удивилась, что даже забыла о титуловании, но вовремя спохватилась и добавила: - Ваше императорское высочество.
- Детская травма, - недовольно ответил Львов. – Лет десять назад мы с отцом совершали поездку по стране, ну и… не люблю вспоминать эту историю, поскольку показал недостаточное владение своим зверем. Но у нее такая аппетитная морская свинка, между прочим, размером значительно крупнее нормы, на такую даже львам охотиться незазорно.
Он дернул ухом и тяжело вздохнул, очевидно переживая прошлую неудачу: то ли представительскую, то ли охотничью.
- Отобрали? – невольно посочувствовала я.
- В последний момент прямо из зубов вытащили, - согласился он. – Иначе мог бы получиться конфуз.
- Так вот почему ее отцу такие преференции дали! – оживился Тимофеев. – Ой, простите, ваше императорское высочество.
- Прощаю, - вальяжно ответил он. – Но да, именно поэтому. Мне иногда кажется, что мы имели бы куда меньше проблем, если бы я ее тогда съел».