Читательский дневник

[Аглая]

Боярские. Петербургская династия
«Дневник Е.Н.Бояновской-Боярской.
9 января 1905г. Во время молебна на Неве было совершено покушение на жизнь царя. Около часу мы вышли из дома. На углу стоят роты солдат, фургоны для раненых, то же на Невском. Двор Николаевского вокзала полон казаков, по Невскому мимо нас несколько раз промчалась конница. Наняв извозчика, мы доехали до Конюшенной. Здесь мы видели отряды солдат, занимающих позиции во дворах. Гуляющей публики мало, все только действующие лица, рабочие. Волнение стало охватывать народ, оно проливалось откуда-то издали. Мы с папой перебрались на другую сторону улицы и дошли почти до Полицейского моста. Тут мы принуждены были остановиться. Какая-то волна криков поднялась с Полицейского моста, где сверкала масса военных. Там была ужасно ярая толпа, которая представляла какой-то торжественно-угрожающий и страшный контраст с пустотой улиц до Гостиного Двора. Толпу не пускали. Но вот мы услышали еще большие крики, и что-то неумолимое двинулось на нас. «Разбойники, разбойники!» - вопили бунтовщики, и все смешалось в одно ужасное надрывное завывание. Мы бросились назад. Спрятаться куда-либо было уже поздно. Дворники, впустив известное количество людей, заперли двери на замок, приткнуться в какие-либо ниши было еще опаснее. И мы поспешили вперед вместе с волной испуганного народа, слыша за собой возрастающий вой и шум бегущей черной толпы. Выйдя кое-как на площадь около Казанского собора, усеянную народом, мы остановились в тревоге ожидания и любопытства. Одна волна хлынула в аллею садика. Страшные, свирепые, возбужденные люди кричали: «Убийцы, убийцы!» И мы видели, как высоко над собой они несли убитого человека прямо в Казанский собор. Все, кто несли, были без шапок. За ними ринулась толпа с другой стороны. Мы быстро вышли, но вскоре снова оказались в опасности. Толпа опять бросилась бежать с криками «спасайтесь!». Мы видели, как сзади нас по панели неслись кавалеристы, и мы бежали и добежали до Думы, где наняли извозчика. На пути туда мы видели, клянусь всеми богами, в стороне солнца, на совершенно ясном небе – радугу! Позже мы слышали выстрелы. Вечером, по рассказам папы, волнение возросло, толпа грозила вооружиться и бить стекла в домах. А в то же время это только капля в море. Какие напряженные, непомерные силы назревают по окраинам, в Путиловских, Шлиссельбургских, Охтинских, Василеостровских заводах. Их удерживают оружием. Паровые конки не ходят, даже по Невскому. Какой-то лицеист, сидя на извозчике, кричал: «Да пошел! Чего опасаться? Они нас боятся!» Чего боится эта стихия, вышедшая из берегов?! Зимний дворец весь окружен войсками. С Троицкого моста немало народа увезено в больницу. Чего они хотят, и чем кончится это всеобщее брожение?! Я сегодня в первый раз задумалась над этим – как же много зависит от этой грубой, необразованной черни. От их желания зависит оставить нас без хлеба, без воды, без газет… Не захотели они однажды, чтобы ими пользовались, как паром в локомотиве, почувствовали в себе свободу, и остановилась жизнь Петербурга. Эта фабричная чернь – это страшное, до сих пор покорное животное, восседая на котором мы мчались к прогрессу, довольству и счастью…»

О.Романовская. Магов не предлагать!
«Голова кружилась, перед глазами расплывались радужные круги. Крепко я приложилась об асфальт, будьте прокляты, дворники! Что им стоило посыпать дорогу солью! Но нет же, экология!
«Снежная зима, наконец-то настоящая зима!» - бурчала я под нос, мужественно сражаясь с гололедом. Интересно, каково теперь умникам, которые радовались отсутствию соли на дорогах? Нравится ледок? В травмпункт уже заглянули? Не вижу улыбок на лицах! Все ведь как хотели: никаких реагентов, благодать, одна наледь! Как снег? Из года в год повторяют, что он стихийное бедствие. Зато как трамбуется, загляденье! Тройной тулуп – здравствуй, копчик. Двойной сальхов – привет, сотрясение.
Подобные мысли роились в голове, пока я в кромешной темноте брела на работу. Угораздило же родиться в самом северном мегалополисе! До марта солнца можно не ждать, а те, кому не повезло вставать раньше семи, его и вовсе до мая не увидят. Вдобавок в Петербург после оттепели пришло похолодание. Нормальное явление для родного города – сразу на десять градусов вниз. В результате «Северная Венеция» уже не тонула, а ездила. На попе.
Кое-как справившись с ледяным накатом, выбралась на тротуар. Ну что сказать? Идти можно, но не нужно. Вот как, скажите мне, та дамочка в норковом полушубке лихо семенит на каблуках? Не иначе робот».

Comments

[Алисанда Кортелуаз]

"Я сегодня в первый раз задумалась над этим – как же много зависит от этой грубой, необразованной черни. От их желания зависит оставить нас без хлеба, без воды, без газет… Не захотели они однажды, чтобы ими пользовались, как паром в локомотиве, почувствовали в себе свободу, и остановилась жизнь Петербурга. Эта фабричная чернь – это страшное, до сих пор покорное животное, восседая на котором мы мчались к прогрессу, довольству и счастью…"

Потом в подвалах Лубянки вот такие сильно удивлялись.

[Tetroka]

Удивительная позиция. Признавать, что живешь за чужой счет, сидя на чужом горбу, мчишься к прогрессу, довольству и счастью — и при этом относится к источнику жизни с таким презрением и чувством превосходства. Последствиям удивляться не приходится, воспитали Бабу Ягу в своем коллективе.

[*Snowberry*]

Tetroka,

Удивительная позиция.

Потомственные дворяне такие потомственные. )

[Tetroka]

*Snowberry*, точно!

[Алисанда Кортелуаз]

Аглая, можно унести в дыбр?

[Аглая]

Алисанда Кортелуаз, да они до сих пор удивляются и не постигают. Я умучилась с Боярскими, пока читала - автор пришибленная на всю голову аристократическим происхождением своей семьи (реальным или предполагаемым) и раз пятьсот упомянула об этом, а также о "глухих и страшных советских годах".
Да уноси пожалуйста.

Tetroka, *Snowberry*, ну, ради справедливости, нужно отметить, что девице Бояновской, когда она это писала, было лет 17-18. В голове так-то одни мальчики и мечты о театре.
Правда, тете Боярской, когда она ваяла свою ахинею, было за пятьдесят, и это уже ни фига не смешно.