Привидение кошки, живущее в библиотеке
С.Волков. Диалоги с Иосифом Бродским.
«Вообще-то в жизни нет ничего плохого, единственно, что в ней плохо, - это предсказуемость. И когда я в какой-либо жизненной ситуации начинал чувствовать эту предсказуемость, то всегда от нее уходил».
«Цветаева – вовсе не бунт. Цветаева – это кардинальная постановка вопроса».
«Время – источник ритма. Всякое стихотворение – это реорганизованное время. Время говорит с индивидуумом разными голосами. У времени есть свой бас, свой тенор. И у него есть свой фальцет. Цветаева – это фальцет времени. Голос, выходящий за пределы нотной грамоты».
«В конце концов время само понимает, что оно такое. Должно понимать. И давать о себе знать. Отсюда – из этой функции времени – и явилась Цветаева».
«Вся история заключается в том, что взгляд на мир, который вы обнаруживаете в творчестве поэтов, стал частью нашего восприятия. Эти люди нас просто создали. И все. Я думаю, что влияние поэта – эта эманация или радиация – растягивается на поколение или два».
читать дальше
«Так уж всегда получается, что общество назначает одного поэта в главные, в начальники. Происходит это – особенно в обществе авторитарном – в силу идиотского этого параллелизма: поэт – царь. А поэзия куда больше чем одного властителя дум предлагает. Выбирая же одного общество обрекает себя на тот или иной вариант самодержавия. То есть отказывается от демократического в своем роде принципа. И поэтому нет у него никакого права опосля на государя или первого секретаря все сваливать. Само оно и виновато, что читает выборочно. Знали б Вяземского и Баратынского лучше, может, глядишь, и на Николаше так бы не зациклились. За равнодушие к культуре общество прежде всего гражданскими свободами расплачивается. Сужение культурного кругозора – мать сужения кругозора политического. Ничто так не мостит дорогу тирании, как культурная самокастрация. Когда начинают потом рубить головы – это даже логично».
«Цветаева действительно самый искренний русский поэт, но искренность эта, прежде всего, есть искренность звука – как когда кричат от боли».
«Я к нему хорошо относился, потому что мне с ним было очень интересно. Когда вам двадцать лет, вам все интересно».
//об уголовном деле// «Ни вдумываться в это, ни разбираться в этом не хочу. Не желаю. Поскольку меня совершенно не интересуют причины. Меня интересуют следствия. Потому что следствия всегда наиболее безобразны. То есть – по крайней мере зрительно – они куда занятней».
«Тюрьма – ну что это такое, в конце концов? Недостаток пространства, возмещенный избытком времени. Всего лишь».
«Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот самый час, по всей, что называется, великой земле русской происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность к этому народу. И это было колоссальное ощущение!»
«В ряде случаев выражался обиняками, но это было даже приятно, поскольку ускоряет развитие метафорической системы. Такие вещи всегда полезны для языка, тем более для литератора».
«- Оден спрашивал о вашем советском опыте: суд, ссылка на Север и прочее?
- Он задал несколько вопросов по этому поводу. Но я, как человек светский, на эту тему предпочитаю особо не распространяться. Человек не должен позволять себе делать предметом разговора то, что как бы намекает на исключительность его существования».
«- Вам не кажется, что сергеевские переводы Фроста несколько суховаты?
- Все его переводы несколько суховаты. Дело в том, что Сергеев относится к переводам чрезвычайно серьезно. Он работает сдержанно не потому, что израсходовал внутренние средства, а из нежелания быть сочным. С сочностью приходят красоты, затемняющие суть оригинала. Сочность и красота суть комплименты русскому языку. И они как бы вынуждают читателя ориентироваться на собственный язык. А это крадет читателя у оригинала».
«Мое ощущение от русского Байрона – это какое-то невероятное многословие. Байрон – чрезвычайно остроумный господин, а в русских переводах преобладает совершенно иной тон. Да и вообще мы Байрона воспринимаем через призму Пушкина, поэтому Байрон для русского читателя гораздо более континентален, чем любой другой английский стихотворец. Когда я читал Байрона по-русски, эхо Пушкина было постоянно со мной».
«Вот еще одно существенное отличие англоязычной поэзии: стихотворение по-английски – это стихотворение преимущественно с мужскими окончаниями. Поэтому Данте, представляющийся возможным в русском переводе, по-английски невозможен. В английском этих звуков нету. Самый сопливый англоязычный поэт благодаря мужским окончаниям воспринимается русским слухом как голос сдержанности, как голос если и не суровый, то полный достоинства».
«Поэты ведь, как правило, важнее прозаиков. И как индивидуумы, и как литература. Если говорить серьезно, разница между прозой и изящной словесностью – это разница между пехотой и ВВС. По существу их операций».
«Уникальность душ… Это и есть то, что ищешь в поэзии».
«По-моему, в стихах почти всех русских поэтов постоянно возникает ситуация: я и бог. Что, на мой взгляд, прежде всего нескромно. Потому что подобный расклад как бы предполагает, что бог обо мне тоже должен знать, читать мои стихи и прочее. Состоять в переписке. И с литературной точки зрения подобные короткие отношения с господом выглядят моветоном. Возникает религиозно-литературная инфляция».
«Оден говорил: ужасно приятно быть в церкви и слушать службу, не понимая языка. Потому что тогда не отвлекаешься от главного. Что, в общем, является чрезвычайно толковым оправданием богослужения на латыни».
«Всякое творчество есть по сути своей молитва. Всякое творчество направлено в ухо Всемогущего. В этом, собственно, сущность искусства».
«…Такова уж роль поэта в обществе. Он делает свой шаг по отношению к обществу; общество же по отношению к поэту шага не делает, да? Поэт рассказывает аудитории, что такое человек. Но никто этого не слышит, никто…»
«Главное стремление человека – отвернуться, спрятаться от истины мира, в котором он живет. Всякий раз, когда истина вам преподносится, вы либо от нее отмахиваетесь, либо начинаете поэта, преподносящего вам эту истину, ненавидеть. Либо, что еще хуже, вы обрушиваете на него золотой дождь наград и стараетесь его забыть. Поэт в современном обществе должен быть либо гонимым, либо признанным. Гонимым быть легче, то есть гораздо легче создать ситуацию, в которой ты будешь гоним. Потому что подлинное признание требует понимания. Общество же предлагает поэту одно лишь признание, без понимания».
«У поэта с тираном много общего. Оба желают быть властителями: один – тел, другой – душ».
«У поэта перед обществом есть только одна обязанность, а именно: писать хорошо. То есть обязанность эта – по отношению к языку. На самом деле поэт – слуга языка. Он и слуга языка, и хранитель его, и двигатель. И когда сделанное поэтом принимается людьми, то и получается, что они в итоге говорят на языке поэта, а не государства».
«Вообще система вас угробить может только физически. Ежели система вас ломает как индивидуума, это свидетельство вашей собственной хрупкости. И смысл данной системы, может быть, именно в то, что она выявляет хрупкость эту, сущность человека вообще, наиболее полным образом. Если, конечно, она его не уничтожает физически».
«Когда начинаешь учитывать обстоятельства, тогда уже вообще поздно говорить о добродетели. И самое время говорить о подлости. На мой взгляд, индивидуум должен игнорировать обстоятельства. Он должен исходить из более или менее вневременных категорий. А когда начинаешь редактировать – в соответствии с тем, что сегодня дозволено или недозволено, - свою этику, свою мораль, то это уже катастрофа».
«По-английски с неподвижным лицом говорить невозможно».
«Все империи существовали благодаря не столько политической ориентации, сколько языковой связи. Ибо объединяет прежде всего – язык».
«Я подчеркиваю важность самореализации. Есть некие ее ускорители, и литература – один из них. То есть изящная словесность этому содействует».
«Он не столько переводит, сколько воссоздает для читателя англоязычную литературу средствами нашей языковой культуры. Потому что англоязычная и русскоязычная культуры абсолютно полярны. Тем переводы, между прочим, и интересны. В этом их, если угодно, метафизическая сущность».
«Интеллектуальная распущенность – когда ты не обращаешь внимания на детали, а стремишься к обобщению – присуща до известной степени всем, кто связан с литературой».
«Поэт всегда в той или иной степени обречен на одиночество. Это деятельность такая, при которой помощников просто не имеется. И чем дольше ты этим занимаешься, тем больше отделяешься ото всех и вся».
«Я думаю, что чем лучше поэт, тем страшнее его одиночество. Тем оно безнадежнее…»
«Можно повторить обстоятельства: тюрьма, преследование, изгнание. Но результат – в смысле искусства – неповторим».
«Все литераторы в общем-то еще при жизни воспринимают себя в посмертном свете».
Волков: «Поэт проживает свою жизнь как одно из самых важных своих произведений. Иногда не различишь, что для читателя важнее: жизнь поэта или его стихи».
«Вопрос весь в том, понимает ли поэт, литератор – вообще человек – с чем он имеет дело? Одни люди оказываются более восприимчивыми к тому, чего от них хочет время, другие – менее. Вот в чем штука».
«Нейтральность дорого дается. Она приходит не тогда, когда поэт становится объективным, сухим, сдержанным. Она приходит, когда он сливается со временем. Потому что время – нейтрально. Субстанция жизни – нейтральна».
«Мне лично кажется, что плохие стихи //поэта// - это признак его подлинности. Хуже, когда все замечательно. Да нет, у всех есть провалы, и слава богу, что есть. Потому что это создает какой-то масштаб».
«В конце концов, всю человеческую деятельность можно рассматривать как некий язык. Фрейдизм – один из наиболее простых языков. Есть еще язык политики. Или, например, язык денег: по-моему, наиболее внятный, наиболее близкий к метафизике».
«На круги своя возвращаешься не в том виде, в каком их покинул».
«Если в жизни повторение каких-то ситуаций еще возможно, то на бумаге это как бы немыслимо, потому что в литературе, в искусстве такие повторения будут называться клише, да?»
«Когда живешь всю жизнь в одном городе, тебя начинают в конце концов интересовать облака. Климат, погода, перемены света».
«Естественным путем Нью-Йорк в стихи все же не вписывается. Это не может произойти, да и не должно, вероятно. Вот если Супермен из комиксов начнет писать стихи, то, возможно, ему удастся описать Нью-Йорк».
«Вообще-то в жизни нет ничего плохого, единственно, что в ней плохо, - это предсказуемость. И когда я в какой-либо жизненной ситуации начинал чувствовать эту предсказуемость, то всегда от нее уходил».
«Цветаева – вовсе не бунт. Цветаева – это кардинальная постановка вопроса».
«Время – источник ритма. Всякое стихотворение – это реорганизованное время. Время говорит с индивидуумом разными голосами. У времени есть свой бас, свой тенор. И у него есть свой фальцет. Цветаева – это фальцет времени. Голос, выходящий за пределы нотной грамоты».
«В конце концов время само понимает, что оно такое. Должно понимать. И давать о себе знать. Отсюда – из этой функции времени – и явилась Цветаева».
«Вся история заключается в том, что взгляд на мир, который вы обнаруживаете в творчестве поэтов, стал частью нашего восприятия. Эти люди нас просто создали. И все. Я думаю, что влияние поэта – эта эманация или радиация – растягивается на поколение или два».
читать дальше
«Так уж всегда получается, что общество назначает одного поэта в главные, в начальники. Происходит это – особенно в обществе авторитарном – в силу идиотского этого параллелизма: поэт – царь. А поэзия куда больше чем одного властителя дум предлагает. Выбирая же одного общество обрекает себя на тот или иной вариант самодержавия. То есть отказывается от демократического в своем роде принципа. И поэтому нет у него никакого права опосля на государя или первого секретаря все сваливать. Само оно и виновато, что читает выборочно. Знали б Вяземского и Баратынского лучше, может, глядишь, и на Николаше так бы не зациклились. За равнодушие к культуре общество прежде всего гражданскими свободами расплачивается. Сужение культурного кругозора – мать сужения кругозора политического. Ничто так не мостит дорогу тирании, как культурная самокастрация. Когда начинают потом рубить головы – это даже логично».
«Цветаева действительно самый искренний русский поэт, но искренность эта, прежде всего, есть искренность звука – как когда кричат от боли».
«Я к нему хорошо относился, потому что мне с ним было очень интересно. Когда вам двадцать лет, вам все интересно».
//об уголовном деле// «Ни вдумываться в это, ни разбираться в этом не хочу. Не желаю. Поскольку меня совершенно не интересуют причины. Меня интересуют следствия. Потому что следствия всегда наиболее безобразны. То есть – по крайней мере зрительно – они куда занятней».
«Тюрьма – ну что это такое, в конце концов? Недостаток пространства, возмещенный избытком времени. Всего лишь».
«Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот самый час, по всей, что называется, великой земле русской происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность к этому народу. И это было колоссальное ощущение!»
«В ряде случаев выражался обиняками, но это было даже приятно, поскольку ускоряет развитие метафорической системы. Такие вещи всегда полезны для языка, тем более для литератора».
«- Оден спрашивал о вашем советском опыте: суд, ссылка на Север и прочее?
- Он задал несколько вопросов по этому поводу. Но я, как человек светский, на эту тему предпочитаю особо не распространяться. Человек не должен позволять себе делать предметом разговора то, что как бы намекает на исключительность его существования».
«- Вам не кажется, что сергеевские переводы Фроста несколько суховаты?
- Все его переводы несколько суховаты. Дело в том, что Сергеев относится к переводам чрезвычайно серьезно. Он работает сдержанно не потому, что израсходовал внутренние средства, а из нежелания быть сочным. С сочностью приходят красоты, затемняющие суть оригинала. Сочность и красота суть комплименты русскому языку. И они как бы вынуждают читателя ориентироваться на собственный язык. А это крадет читателя у оригинала».
«Мое ощущение от русского Байрона – это какое-то невероятное многословие. Байрон – чрезвычайно остроумный господин, а в русских переводах преобладает совершенно иной тон. Да и вообще мы Байрона воспринимаем через призму Пушкина, поэтому Байрон для русского читателя гораздо более континентален, чем любой другой английский стихотворец. Когда я читал Байрона по-русски, эхо Пушкина было постоянно со мной».
«Вот еще одно существенное отличие англоязычной поэзии: стихотворение по-английски – это стихотворение преимущественно с мужскими окончаниями. Поэтому Данте, представляющийся возможным в русском переводе, по-английски невозможен. В английском этих звуков нету. Самый сопливый англоязычный поэт благодаря мужским окончаниям воспринимается русским слухом как голос сдержанности, как голос если и не суровый, то полный достоинства».
«Поэты ведь, как правило, важнее прозаиков. И как индивидуумы, и как литература. Если говорить серьезно, разница между прозой и изящной словесностью – это разница между пехотой и ВВС. По существу их операций».
«Уникальность душ… Это и есть то, что ищешь в поэзии».
«По-моему, в стихах почти всех русских поэтов постоянно возникает ситуация: я и бог. Что, на мой взгляд, прежде всего нескромно. Потому что подобный расклад как бы предполагает, что бог обо мне тоже должен знать, читать мои стихи и прочее. Состоять в переписке. И с литературной точки зрения подобные короткие отношения с господом выглядят моветоном. Возникает религиозно-литературная инфляция».
«Оден говорил: ужасно приятно быть в церкви и слушать службу, не понимая языка. Потому что тогда не отвлекаешься от главного. Что, в общем, является чрезвычайно толковым оправданием богослужения на латыни».
«Всякое творчество есть по сути своей молитва. Всякое творчество направлено в ухо Всемогущего. В этом, собственно, сущность искусства».
«…Такова уж роль поэта в обществе. Он делает свой шаг по отношению к обществу; общество же по отношению к поэту шага не делает, да? Поэт рассказывает аудитории, что такое человек. Но никто этого не слышит, никто…»
«Главное стремление человека – отвернуться, спрятаться от истины мира, в котором он живет. Всякий раз, когда истина вам преподносится, вы либо от нее отмахиваетесь, либо начинаете поэта, преподносящего вам эту истину, ненавидеть. Либо, что еще хуже, вы обрушиваете на него золотой дождь наград и стараетесь его забыть. Поэт в современном обществе должен быть либо гонимым, либо признанным. Гонимым быть легче, то есть гораздо легче создать ситуацию, в которой ты будешь гоним. Потому что подлинное признание требует понимания. Общество же предлагает поэту одно лишь признание, без понимания».
«У поэта с тираном много общего. Оба желают быть властителями: один – тел, другой – душ».
«У поэта перед обществом есть только одна обязанность, а именно: писать хорошо. То есть обязанность эта – по отношению к языку. На самом деле поэт – слуга языка. Он и слуга языка, и хранитель его, и двигатель. И когда сделанное поэтом принимается людьми, то и получается, что они в итоге говорят на языке поэта, а не государства».
«Вообще система вас угробить может только физически. Ежели система вас ломает как индивидуума, это свидетельство вашей собственной хрупкости. И смысл данной системы, может быть, именно в то, что она выявляет хрупкость эту, сущность человека вообще, наиболее полным образом. Если, конечно, она его не уничтожает физически».
«Когда начинаешь учитывать обстоятельства, тогда уже вообще поздно говорить о добродетели. И самое время говорить о подлости. На мой взгляд, индивидуум должен игнорировать обстоятельства. Он должен исходить из более или менее вневременных категорий. А когда начинаешь редактировать – в соответствии с тем, что сегодня дозволено или недозволено, - свою этику, свою мораль, то это уже катастрофа».
«По-английски с неподвижным лицом говорить невозможно».
«Все империи существовали благодаря не столько политической ориентации, сколько языковой связи. Ибо объединяет прежде всего – язык».
«Я подчеркиваю важность самореализации. Есть некие ее ускорители, и литература – один из них. То есть изящная словесность этому содействует».
«Он не столько переводит, сколько воссоздает для читателя англоязычную литературу средствами нашей языковой культуры. Потому что англоязычная и русскоязычная культуры абсолютно полярны. Тем переводы, между прочим, и интересны. В этом их, если угодно, метафизическая сущность».
«Интеллектуальная распущенность – когда ты не обращаешь внимания на детали, а стремишься к обобщению – присуща до известной степени всем, кто связан с литературой».
«Поэт всегда в той или иной степени обречен на одиночество. Это деятельность такая, при которой помощников просто не имеется. И чем дольше ты этим занимаешься, тем больше отделяешься ото всех и вся».
«Я думаю, что чем лучше поэт, тем страшнее его одиночество. Тем оно безнадежнее…»
«Можно повторить обстоятельства: тюрьма, преследование, изгнание. Но результат – в смысле искусства – неповторим».
«Все литераторы в общем-то еще при жизни воспринимают себя в посмертном свете».
Волков: «Поэт проживает свою жизнь как одно из самых важных своих произведений. Иногда не различишь, что для читателя важнее: жизнь поэта или его стихи».
«Вопрос весь в том, понимает ли поэт, литератор – вообще человек – с чем он имеет дело? Одни люди оказываются более восприимчивыми к тому, чего от них хочет время, другие – менее. Вот в чем штука».
«Нейтральность дорого дается. Она приходит не тогда, когда поэт становится объективным, сухим, сдержанным. Она приходит, когда он сливается со временем. Потому что время – нейтрально. Субстанция жизни – нейтральна».
«Мне лично кажется, что плохие стихи //поэта// - это признак его подлинности. Хуже, когда все замечательно. Да нет, у всех есть провалы, и слава богу, что есть. Потому что это создает какой-то масштаб».
«В конце концов, всю человеческую деятельность можно рассматривать как некий язык. Фрейдизм – один из наиболее простых языков. Есть еще язык политики. Или, например, язык денег: по-моему, наиболее внятный, наиболее близкий к метафизике».
«На круги своя возвращаешься не в том виде, в каком их покинул».
«Если в жизни повторение каких-то ситуаций еще возможно, то на бумаге это как бы немыслимо, потому что в литературе, в искусстве такие повторения будут называться клише, да?»
«Когда живешь всю жизнь в одном городе, тебя начинают в конце концов интересовать облака. Климат, погода, перемены света».
«Естественным путем Нью-Йорк в стихи все же не вписывается. Это не может произойти, да и не должно, вероятно. Вот если Супермен из комиксов начнет писать стихи, то, возможно, ему удастся описать Нью-Йорк».
-
-
03.03.2023 в 19:43-
-
03.03.2023 в 19:47-
-
03.03.2023 в 19:51-
-
03.03.2023 в 20:02-
-
04.03.2023 в 00:45Проблема в том что и общество это некоторым личностям дозволяет (в силу "внутренних законов", противоречащих "внешним") и некоторые личности задыхаются от вседозволенности.
Ну и не забудем о бездумности молодости))
Ну, а о не сочетании таланта и бытового в одном и том же человеке - так об этом я своей дщери гудела много лет. Вот талант, вот его другая ипостась, зачастую очень неприятная.
-
-
04.03.2023 в 01:36Ну вот я читаю, что они там между собой болтают - и как бы возникает вопрос - а что надо было с ним делать-то? Человек упорно противопоставлял себя обществу и системе, не работал, жил непонятно на что, вращался в уголовной среде и в среде неблагонадежных личностей вплоть до американских агентов, участвовал в подготовке особо опасного преступления... что надо было с ним делать?